В салоне сидит пассажир, который боится. Это – ты. И ты. И вот он – он тоже боится, заливает свой страх коньяком… Вы все опасаетесь, что я потеряю чувство ответственности за вас и стану куролесить. Что я стану выпендриваться перед самим собой, перед экипажем, что-то себе доказывать… «как мы могём»… Что я убоюсь наказания за невыполнение каких-то наземных заморочек. Что мне стыдно будет от коллег. И что: в результате этих, таких мелких, таких неважных в полете эмоций – я полезу на рожон, потеряю скорость, свалюсь в штопор, беспомощно упаду на землю и сделаю вам ваву?
Я люблю летать. И не могу допустить мысли, что угроблю свой Полет. Я пришел в Небо по зову сердца, зная, что работа в нем – опасная. Сам пришел. Страх преодолел. Научился. Я – небожитель, не такой, как вы, земные люди. Поэтому, приноравливаясь, как пройти через фронт, я думаю не о том, что кто-то что-то не так поймет, если сдрейфлю и вернусь… ага, с полдороги… И не думаю о том, что преодолеть фронт – подвиг. Я думаю об опасности. Но мне страшно не упасть, а – не справиться. Страшно показать свою несостоятельность в моем Небе, не суметь извернуться и обойти опасность.
Все «я» да «я»… Скромнее надо быть.
Ага. В небе, перед грозовым фронтом, в толпе людей, заключенных в мою дюралевую кожу, кто-то же должен сказать: я пройду. Не ты. И не ты. Не вы. Среди нас только я – моими руками, моими крыльями, моей мощью двигателей, а главное, моим интеллектом и интеллектом моего экипажа – только я решу задачу Полета. Потому что я – Капитан. Я добился этого права, я выстрадал его, и я вас довезу в своем чреве. После посадки в аэропорту я пройду среди вашей толпы и вместе с вами посмотрю в глаза тем, кто вас дождался. Буду жив я – и вы посмотрите в глаза родных людей. Вот вам и цена моего «Я».
Так не бойтесь. Я просчитаю все. И запас по углу атаки, и приборную скорость, и изменение температуры воздуха на высоте, и высоту грозовых облаков, и просветы между ними; и у встречных бортов спрошу, и у диспетчера, и посоветуюсь с моим экипажем, который – часть меня. Я этот экипаж подобрал, воспитал личным примером, слетался с ним, изучил как самого себя и верю ему, как своим рукам.
Я верю своему старому крылу, своим изношенным двигателям, своим раздолбанным приборам. Да, что-то может забарахлить – я это все учитываю, как земной человек учитывает, что у него бурчит в животе и может на полпути прихватить… ну, в кустики… Только в воздухе кустиков нет; надо как-то выкручиваться. Я к этому готов. Мой экипаж к этому готов. Бригада проводников к этому готова. Диспетчер на земле тоже к этому готов. Понадобится – опытные инженеры с земли дадут совет, что делать с матчастью, как поступить в нестандартной ситуации.
Поэтому перед фронтом – пассажиры пристегнуты, проводники на своих местах, экипаж подобрался и готов к ожидаемым неприятностям, диспетчер на земле следит, а я, Капитан, обладающий в полной мере чувством Полета, полагаясь на это чувство, обобщив всю информацию, принимаю решение и воплощаю его в команде:
– Проси 12100.
И мы проходим этот, который уже по счету, фронт – чуткие, как дикие звери среди дикой природы, в сумрачных облачных джунглях Неба.
Из дневника
Я чегой-то сдуру сегодня вместо выпуска закрылков сунул на выпуск уже стоящую нейтрально рукоятку выпуска шасси. Заскок. А вчера вместо выпуска шасси сдвинул было рукоятку закрылков… рявкнула сирена, я автоматически переиграл назад, закрылки и не стронулись с места… С чего бы это?
С чего бы это. Практически подряд – два тяжелейших ночных рейса.
Хотя я после Комсомольска и выспался, хотя и подремал днем полчаса перед Москвой, хотя весь полет туда и обратно спать вроде бы не хотелось… но дома на снижении усталость таки взяла свое, и с трех тысяч до 1800 я трижды проваливался в сон, видел три отчетливых сновидения. Вареный, раздирая глаза на траверзе полосы, чувствовал себя как под наркозом; глядеть не хотелось на зеленеющее небо, на цепочку огней ВПП, проплывающих в сумерках под крылом.
Вот существует расхожее понятие, что летчик – человек железный и не позволит себе ни секунды расслабиться в полете, тем более, перед посадкой.
А летчик – просто человек. Ему после двух подряд бессонных ночей хочется спать сильнее, чем спящему у него за спиной, исстрадавшемуся в зале ожидания пассажиру, который летает пару раз в году.
Но где ж авиакомпании набраться тех летчиков, чтобы каждому после ночного рейса можно было дать полагающиеся по науке 48 часов отдыха. Я другой такой страны не знаю. Везде в авиакомпаниях летчиков держат определенное, минимальное количество. Везде используются резервы гибкого человеческого организма. Только в других странах за эту гибкость платят деньги. А у нас это и деньгами-то стыдно назвать, и те – задерживают месяцами. Ездовой пес должен быть вынослив.
Денег в отряде не было. Перемучились в штурманской, пока рассвело, дождались открытия конторы, бросились толпой занимать очередь к кассе… болтался листок с перечнем фамилий… иной, в наивняке своем, записался еще с вечера… Окошко так и не открылось.
Поехали домой на служебном автобусе, стоя, как сельди в бочке. Дремалось, и я тут же завалился спать – с двух до шести вечера, потом встал, поужинал и снова лег – с восьми вечера до шести утра. Выспался, но вялый, как та веревка. Вечером ночной резерв, надо бы подремать: совершенно не исключается, что подымут ночью на рейс. Третья ночь подряд…
– Ты выспался? Чего тебе еще надо?
– Мне надо бы режим…
– Ха-ха-ха. Знал, куда шел.
Надо сходить в гараж, потом, может, часок подремать – и на служебном автобусе в отряд: а вдруг там деньги?
Деньги привозят прямо из агентства, что наскребут по кассам за билеты – тут же в отряд; хватает на двадцать человек, да и те ездят по три дня подряд, занимают очередь.
И бутылки не сдашь, нигде не принимают.
…Весна нынче запаздывает. Ночью еще мороз, днем один за другим проходят фронтики, не поймешь, теплые или холодные, подсыпают снегу, но солнышко уже набирает силу: кругом грязь. Граница двух воздушных масс, теплой и холодной, никак не поднимется севернее нашей параллели, а колышется точно над нами. Иногда от волны ее колебаний рождаются мелкие дохлые циклончики-однодневки… и вот результат: такая гнилая весна.
Машину оперил. Теперь надо ставить на место агрегаты, электропроводку, довести до ума двигатель, а дальше, уже на ходу – шпаклевать и готовить поверхность под покраску, эксплуатируя машину в сухие дни.
Мазать еще и мазать изолом гнилое железо, пусть доживает век под битумной грязью, может, хватит лет на десять – «Москвичи» живучие…
А тут после Владивостока, где уже начали цвести березы, запершило в горле – начинается аллергия, поллиноз по-медицински. Да шейный радикулит прихватил. А на даче ждет КАМАЗ навозу, супруга успела добыть. Вот разбросаем навоз – это дней на пять работы – и пойдут сопли рекой; это каждый год так. А там – стеклить теплицу, сажать картошку… пошли весенне-летние заботы. Вот только обойдется мне аллергия просто соплями или опять будет душить, как в прошлом году?
Подорожал бензин. А у меня есть мопед, на нем на дачу дешевле ездить. Извернусь.
…По телевизору и радио разговоры ни о чем, как и на том пресловутом съезде. Посидели, побазарили, разошлись. Как я понял, целью съезда и было-то: не дать народу землю и не принять новую Конституцию. Не дали и не приняли.