Ее отец – парторг одного из крупных институтов Ленинграда, несколько месяцев тому назад узнав фамилию мальчика, с которым начала гулять его дочь, уточнил:
– Еврей что ли?
Или у него был профессиональный нюх на врагов народа, или должность моего отца и известная в промышленных кругах Ленинграда фамилия была у него на слуху, не знаю. Но мешать он дочке не стал. И мы дружили, вернее, любили друг друга между проверками притонов и кинотеатров, погонями за мелкими хулиганами и учебой в институтах.
Катерина взглянула на часы:
– Пора вставать, скоро твой отец придет.
Мы оделись. Отец действительно появился вскоре, неся две только что купленные курицы, какие-то банки консервов и овощи.
"Цыпленок табака" удался на славу. Одного цыпленка мы уничтожили, второго отец упаковал в фольгу мне с собой, и около трех часов ночи, собираясь уже выйти из дома, мы услышали громкие голоса у двери, и следом раздался звонок в дверь. На пороге стояли мои друзья из оперотряда. Рядом с Климом стоял два "Чука" и еще пара ребят с которыми мы ходили в рейды:
– Что? Не ждали? – рожа Клима расплывалась в улыбке от уха до уха.
Этот невысокий и широколицый парень делал все возможное, чтобы отмазаться от армии. В милиции об этом не знали, или не интересовались, но Илья Климентьев был внештатным сотрудником ОБХСС, так же как и я, и, конечно же, попал в оперотряд вместо студенческого колхоза. Мы с Климом были очень дружны. Он рассказывал мне о своих приключениях, о том, как он постоянно клеил девчонок и в институте, и на улице. Его широкая физиономия располагала к себе, не давая сомневаться в искренности намерений, честности и порядочности.
Ребята только что окончили ночной рейд и, даже не сдав рации, пришли, чтобы проводить в армию.
Веселой компанией, громко разговаривая и смеясь, мы отправились в военкомат по еще не вымытым уборочными машинами мостовым.
Около военкомата был только прапорщик. Он был ужасно недоволен, что ему приходиться отправлять кого-то в такую рань, но это были издержки его работы, и он терпел, бурча себе под нос:
– А где остальные? А эти чего с тобой приперлись?
В этот момент Клим, весельчак и балагур, все так же улыбаясь, повернулся ко мне и спросил:
– А чего это прапор хамит? И спиртным от него несет. Давай мы сейчас проверим документы, задержим его суток на пятнадцать, и ты пару недель еще погуляешь?
Его улыбка была так естественна, а вид "чуков" настолько серьезным, что прапорщик залепетал:
– Да я только вечером, чуть-чуть. Да ладно вам…
– Кончай человека пугать, – остановил я Клима, обнимая подругу и подмигивая остальным друзьям, – вон и братья по оружию пришли.
Рядом с дверью военкомата стояли еще три короткостриженых паренька. На одного я обратил внимание. Типично еврейская внешность.
Его провожали мама, бабушка и девушка.
– В автобус, давайте в автобус, – торопил нас прапорщик, – мы опаздываем.
Куда мы опаздывали, было непонятно, но все, расцеловавшись и обнявшись напоследок, расселись на отдельные лавки небольшого
Львовского автобуса.
Клим корчил рожи, делая вид, что размазывает слезы по щекам, махал руками, сцепленными в замок над головой. Утыкался в крепкое плечо Туплейчука, сотрясая спину якобы страшными рыданиями, и всхлипывал: "На кого ты нас покидаешь?"
– Давай, поехали, – скомандовал прапорщик и перепроверил наши папки.
Автобус тронулся, мы махали руками в окно. Мама еврейского мальчика утирала слезу. Клим корчил рожи. Автобус свернул за угол и побежал по пустынным утренним улицам в направлении авиагородка.
ЛИАЗик бежал около часа и, вкатившись на территорию перед большим ангаром, остановился напротив входа. Нас привели в огромное помещение, где сопровождавший нас прапорщик, передав документы капитану, заговорщицки сказал:
– Из этих.
Капитан буркнул:
– Угу, – и, положив документы в общую стопку, обратился к нам:
– Садитесь в зале, вас вызовут.
– Вы поняли, товарищ капитан, эти…
– Разберемся, прапорщик. Не беспокойтесь. Разберемся.
Вызывать нас никто не собирался. Между рядами ходил какой-то старший прапорщик и, покрикивая, дергал за волосы тех, кто казался ему длинноволосым, посылая их стричься. Стрижка стоила рубль, что не воодушевляло призывников, но прапорщик был настойчив и боек.
Все разговоры среди призывников были о том, кто кого будет ждать и что были случаи, когда одну из команд отпустили домой и они должны были приехать только через день. Нас никто не отпустил. Пофамильно была создана очередная команда, и нас, построив и пересчитав, повезли на Московский вокзал, где в ожидании поезда дали возможность поочередно сбегать к телефонам и, позвонив домой, сказать, что нас отправляют в далекий, непонятный для нас город Ковров Горьковской области. Я тоже сбегал к обшарпанной телефонной будке с еще не оторванной трубкой и отзвонился отцу и Катерине, уже добравшейся до дома.
Под крики какого-то пьяного парня: "Духи, вешайтесь!!" – мы забрались в вагоны поезда, идущего в нужном нам направлении, стараясь разговорить сопровождавшего нас капитана и двух сержантов.
Военнослужащие не сильно растекались в повествованиях, все больше отмалчиваясь или говоря общие фразы. Узнав, что ехать нам всего часов семнадцать и что по приезду придется сдать все, что нам положили с собой родители, мы, съев часть из положенных нам близкими припасов, заснули под мерный стук колес.
Поезд покидал Ленинград, увозя нас от родных и близких на два долгих года. Нам предстояло стать солдатами советской армии, забыв на весь срок свои дома, своих любимых, свои привычки и желания. Но в тот момент мы еще не осознавали происходящее. Мы тихо спали на полках плацкартного вагона. А поезд все стучал и стучал колесами по железным рельсам самых длинных в мире железнодорожных путей сообщения.
Распределение
Город Ковров Владимирской области, знаменитый тем, что именно в этом месте жил создатель российского, а позже советского оружия, легендарный Дягтерев, был небольшим, провинциальным населенным пунктом, где проживало около ста пятидесяти тысяч человек.
Невысокие, чаще деревянные, чем каменные, одно-, двухэтажные постройки обшарпанного вида, свидетельствовали о далеко не богатых жителях этого городка. Вид станции, выкрашенной в зеленый цвет с желтым треугольником под крышей и большими часами, напомнил мне использованную Рязановым основную декорацию в фильме "Вокзал для двоих". Только Басилашвили я себя не чувствовал. Нас выгнали на перрон, в очередной раз пересчитали, устроив громкую перекличку, и мы двинулись по пыльной дороге далеко не через центр города в часть.
Пыль дороги забивалась в обувь, один наступал другому на пятки под громкие окрики сержанта. Призывники крутили бритыми головами во все стороны, как будто старались запомнить дорогу, чтобы вернуться по ней в скором времени. Собаки лаяли за оградами частных домов, бабки сплетничали, сидя на скамейках, дети катались на велосипедах, а будущие защитники шли, перемешивая дорожную пыль. Проселочная дорога, бегущая между убогими, местами покосившимися, домами с крашеными заборами и высокими елями, уперлась в колею из серого потрескавшегося асфальта.
– Вон там, – показал сержант рукой, – третье КПП. Но через него мы идти не можем, так как дорога пойдет мимо штаба дивизии и офицерского городка.
– Нам туда входа нет?
– Закон солдатской жизни: "Подальше от начальства и поближе к кухне". Запомни, сынок, пока я жив. Хотя в городе и кормят лучше, и
"стекляшка" там.