- Первому тридцать!
Миша загрузил левый крайний двигатель; мы стали разворачиваться вправо, затем убрали левому и добавили правому, чтобы начать торможение вращения машины. Но, не имея опыта таких извращений и опираясь только на свою интуицию, капитан чуть переборщил: самолет провернулся. Выйти на бетон не удалось. Используя еще не погашенную инерцию вращения, Александр Федорович снова добавил левому, заставил машину вращаться по второму кругу, но импульс убрал пораньше и пораньше добавил правому, почти за 90 градусов… и получилось! Самолет почти остановился, медленно двигаясь носом на полосу.
С вышки старта, находящейся метрах в трехстах от места нашего позора, было наверно очень интересно наблюдать, как на стометровом пятачке, свободном от фонарей, громадный лайнер изящно танцует вальс, оставляя правильные круги на заснеженной поверхности и чудом минуя боковые фонари. Диспетчер старта, видимо, был так ошеломлен увиденным, что только растерянно спросил:
- Что там у вас?
- Нормально, к взлету готов! - ответил наш бойкий капитан и тут же отдал команду:
- Винты на упор! Закрылки пятнадцать!
Машина, благополучно проскользнув снова между фонарями торца, остановилась в начале полосы. С винтами на упоре, во взлетном положении закрылков, мы ожидали решения диспетчера. Тот, убедившись, что все обошлось и фонари целы… автоматически разрешил взлет.
- Всем взлетный! - с горящими глазами крикнул командир и отпустил тормоза.
В это время на связь вышел борт, заходящий на посадку. Следы наши очень четко выделялись на тающем снегу концевой полосы, и мы до самого выхода из зоны прослушивали эфир: не упомянет ли кто о них. Нет… все обошлось. Взял человек на себя. Да оно ему надо - раздувать предпосылку к летному происшествию, писать объяснительные… через час все растаяло, как и не было.
И что же: через час мы как ни в чем не бывало пели в два горла: "Красива Амура волна…"
Потом, в следующем рейсе, капитан разыскал того диспетчера и как-то отблагодарил. Он был человек обязательный.
Обязательность его была оригинальной. Как-то среди наших экипажей наладилось снабжение свежей крольчатиной из Симферополя; мясо заказывали на этот рейс все кому не лень, а уж Сашку-то Шевеля прямо заваливали заказами. По прилету шеренга встречающих выстраивалась у трапа, и капитан вручал каждому желанный заказ. И вот однажды достал его кто-то: раз за разом, раз за разом… надоело возить, как обязаловка. И на очередное "Привези кролика" Шевель однажды после заруливания спустился с трапа, ведя на веревочке живого жирного кроля. Смеху было… и заказы увяли.
Он вообще был фокусник, очень любил приколы, розыгрыши и сам искренне радовался, когда удавалось что-либо из ряда вон, и сам об этом похвалялся всем.
Этот случай с клизмой… Годовое обследование проводилось у нас в стационаре санчасти, на полном больничном режиме, со всей строгостью. И клизму ставили всем. Две кушетки стояли за занавеской против туалета… место было общественное и веселое. Бедовая медсестра делала это дело профессионально, следила строго и очень любила дожимать переполненный кишечник остатней водой, подняв напоследок резервуар повыше… мучение…
Шевель вымучил процедуру без обычных прибауток, стиснув зубы, молча. Вылежал, принял свою порцию, а когда медсестра, подняв стеклянную кружку, участливо спросила, "терпимо ли?" - физиономию страдальца вдруг перекосила гримаса и между сжатых зубов цвиркнула на медсестру струйка запасенной во рту воды… бедная женщина уронила кружку, грохот осколков растворился в веселом гоготе толпы зрителей: "Вот это напор!"
Или анализы… Обычно анализируемый заходил в туалет с баночкой из-под майонеза и выскальзывал оттуда, стыдливо пряча в ладони пенистый анализ. Шевель же вышел торжественно, с литровой банкой, полной золотистой жидкости с шапкой пены сверху. Продефилировав сквозь строй, водрузил ее на стол среди стандартного ряда анализов.
- Эт-то что? - спросила оторопевшая медсестра.
- Как что - анализ, - легко сказал Сашка Шевель. - А что - мало?
- Да нет… наоборот, многовато…
- А, многовато? Так мы убавим - и, небрежно отпив от содержимого банки, со смаком погонял жидкость во рту и с удовольствием проглотил.
Пока сестру корчило в пароксизме омерзения, Шевель незаметно поставил в общий ряд такую же как у всех баночку с анализом, а сам тихонько убрался в укромный уголок допивать пиво. История стала известной медицинскому начальству, но нарушение обследуемым пилотом режима санчасти как-то спустили на тормозах: а может, это квас был… мало ли что медсестре показалось.
Одним из любимых фокусов Шевеля был такой. Собрав толпу в штурманской, он предлагал всем желающим "вымывать" металлический рубль из носового платка. Желающий давал рубль, факир заворачивал его в носовой платок, расстилал его края над стаканом с водой, отпускал рубль, под краями платка слышался звяк металла о дно стакана. Следовало заклинание, платок сдергивался - обнажался рифленый фигурный стакан с водой. Но - без рубля.
- Воду надо менять, - говорил фокусник, выходил за дверь и возвращался через минуту с новой водой. Новая жертва, томясь в догадках, протягивала целковый…
Потом мы узнали: командир ловко подменял железный рубль в платке стеклянным кружком, незаметным в воде на фоне рифленого дна стакана.
В Сочи на пляже он на спор, обычно, на несколько бутылок коньяка, изымал из колоды загаданную клиентом карту, и жертва, как правило, из местных кавказцев, плыла по его указанию к буйку в море и находила там искомую карту; впрочем, пока Шевель пудрил жертве мозги, карта была заранее доставлена на буек предприимчивым напарником, рассчитывавшим на свою долю добычи.
Как-то тайна случайно раскрылась; "этого лысого" искали по всему пляжу, и потом он с полгода просил не ставить его в любимый рейс к теплому морю.
Карточных фокусов он знал множество, кроме того был нечист на руку в картежной игре, но ни разу не уличен. Из любопытства с ним играли; он всегда выигрывал, немного; но горе тому, кто увлечется азартом, буквально сочившимся из всех пор партнера: продуется начисто. Я тоже как-то увлекся… потом год платил за капитана профсоюзные взносы - это он мне так "простил долг", а проигрыш на самом деле был гораздо больше. Причем, в азарте, я решил сыграть втемную в храп… нашел с кем… У партнера на руках оказались четыре дамы - мы все встали…
По аэрофлотской традиции в экипаже периодически проводился гаражный разбор; я за три года умудрился в нем не участвовать, и экипаж меня понял и простил. Но своего капитана в хорошем подпитии пару раз видел: это был сгусток энергии, вдохновения, артистизма, душа, тамада компании, возносивший дух застолья до сияющих высот.
А уж аккуратист был… К одежде он относился с пиететом, костюмы всегда заказывал в ателье, из дорогой голубой ткани. Фуражка-мичманка была в меру широкой, в меру высокой, с аккуратным небольшим козырьком. Фуражки в аэропорту шил его приятель Гоша, так капитан втравил нас всех, и мы, кроме фуражек, заказали себе гражданские картузы с лаковым козырьком, все одинаковые.
Вообще, стремление капитана, чтобы его экипаж был "все как один", приводило к тому, что мы то купим себе одинаковые башмаки, то курточки, то тельняшки… раз в магаданском профилактории врач открыла дверь нашего номера, а мы, все в тельняшках, тихо играем в карты. Так аж спросила: а что, мол, это у нас тут за моряки? Или военные?
Он любил экипаж, и мы его любили, опекали, иной раз отводили от беды, в которую, того и гляди, мог занести его непредсказуемый, взрывчатый темперамент.
Ночь… звезды… гудящая тишина полета… Впереди, на востоке восходит мерцающая звезда: на нее курс.
- Это звезда… Эльбариус называется. - Капитан мечтательно смотрит вперед. Голос его тих и дремотен. - Никогда не видел ее высоко - все над горизонтом. А как мерцает… - И вдруг взрывается: - А давай споем: ты - первым, я вторым… Давай: "Красива Амура волна…"
Таким он и запомнился мне навсегда, мой любимый Капитан.
Туда-сюда…
В августе накопившаяся за лето усталость начинает ощутимо давить, и летчики стараются по возможности экономить силы и нервную энергию. Лишний разок подремать на креслах в салоне; постараться все-таки перед ночным рейсом не мчаться на дачу поливать те несчастные огурцы, а хоть три часика поспать… Ну, а уж рейс в Сочи на две ночи считается рейсом отдыха: поваляться на пляже у моря два дня, а потом, приволокшись в жаркий номер профилактория, подремать пару часов после обеда, под грохот вертолетов, взлетающих прямо над головой на Красную поляну; потом перед вылетом забежать на рыночек, набрать коробок с фруктами, перетаскать их по жаре на самолет, дождаться загрузки пассажиров и, утирая пот со лба и других мест, запросить наконец буксировку-запуск… Своя игра…
Молоденькие девчонки-проводницы в салоне, красные как раки, нахватавшись без меры южного солнца, трясутся в ознобе: температура подскакивает до 38… как прошли врача перед полетом - непонятно; хотя… в Адлере предполетный медосмотр все проходят как-то легко… доктора к нам лояльны. Все равно, девчата довольны: отдохнули на море!
Я тоже прилично нажарился на солнце; но я был тогда молод, всего сорок лет, смугл телом и загар переносил легко. По прилету вечером посидели за шашлычком… легкое возлияние не оказало заметного влияния. На море все быстро выветрилось, вымылось, сутки прошли… нет, действительно отдохнул, накувыркался в волнах. Коробки компактные, самолет зарулил на стоянку прямо рядом со служебным выходом, и переноска тяжестей обошлась только легким потом на лбу. Эх, хороша жизнь! Дотянем до октября…
Так вот мы и взлетели под вечер в сторону моря, пронеслись над адлерским пляжем, развернулись на Лазаревское и пошли на север, потом на северо-восток, навстречу ночи. Пряный, влажный, насыщенный запахом южных трав приморский ветер сменился стерильным, промороженным, нейтральным стратосферным воздухом. Тонкий слой озона пощекотал ноздри и остался внизу. Сизая дымка покрывала усталую от зноя землю; редкие головы разрушающихся гроз клонили к земле лохматые пряди испаряющегося на лету дождя. Первая звезда зажглась на бледно-зеленом небе.
"И когда в Стране Дураков все улеглись спать, у летчиков начался рабочий день".
После посадки в Куйбышеве, где местные синоптики наобещали нам к утру в Красноярске временами туманчики, мы через полтора часа вновь взмыли в темень ночного неба. Яркий Юпитер повис над правым плечом, знакомые созвездия медленно вращались слева направо, и над самым горизонтом впереди мерцала и переливалась всеми цветами радуги, от изумрудно-зеленого до вишнево-красного, неизвестная звезда, которую мой капитан Ил-18 Шевель шутя назвал как-то "звезда Эльбариус". И хоть я знаю, что звезды с таким названием не существует, но когда она восходит и указывает мне путь домой, я всегда вспоминаю веселого, острого на язык, талантливого летного учителя моего, безвременно покинувшего наш мир… Его звезда, "звезда Эльбариус" светит всем вам, братья мои небесные, в ночном пути на Восток. И пусть легким будет ваш небесный путь - таким был характер моего покойного капитана, о котором в Красноярске и сейчас ходит немало веселых легенд.
Рейс отдыха подходил к концу. И, согласно прогнозу синоптиков, как только засерело небо на востоке, Красноярск дал дымку. По мере нашего снижения дымка плавно уплотнилась, видимость перешла через тысячу метров, и пал туман, за 12 минут до расчетного времени прибытия.
Делать нечего: повернули на Абакан. Впереди слоями проявилась облачность, и чем ниже опускались мы на юг, тем становилась она все плотнее и выше; мы вошли в нее перед снижением, прощупывая на всякий случай локатором.
Локатор наш дохленький не наблюдал ничего опасного… пока между Красноярском и Абаканом не впоролись в грозовой фронт. Множество мелких гадючьих грозушек высветились вдруг на бледном экране нашего рентгеновского аппарата - прямо по курсу, и по бокам; затрещало в наушниках… а тут уже пора снижаться.
Нет ничего хуже снижения через грозы. Все в кабине светилось, окна горели синим адским пламенем, чертики бегали по стеклам из угла в угол, с дворников срывало снопы искр; во мгле внезапно сверкало справа, слева, казалось, прямо под носом; мы все сжались и ждали тупого удара… Потрепывало, покачивало, и снова успокаивалось; ожидание нового толчка, новой яркой вспышки сжимало внутренности. Изредка бил по стеклам залп крупного ливня, и одновременно машину подбрасывало и роняло потоками воздуха.
В такой обстановке не до шуток, и спасает только работа.
Я в то время был еще не очень опытен как капитан, поэтому предпочитал крутить штурвал, следить за углами атаки, как мог подбадривал ребят и мучился подступающим страхом сделать что-нибудь не так, "влезть" и т. п.
Лезть было некуда: сплошная засветка, дырки отдельные, маленькие, локатор дохлый, экран бледный, как на рентгене, засветки едва выделялись на нем, и то лишь вблизи.
В такой ситуации, как мне тогда представлялось, командиру лучше крутить руками: ребята уверены в моем мастерстве и будут стараться и сами делать дело надежно и уверенно. Хуже всего, как я и сейчас понимаю, хватать локатор, дергать к себе голенище, влезть в него с головой и истерически командовать: влево! вправо! отворачивай! И - раздергаешь экипаж.
Сейчас в подобной ситуации я бы, конечно, отдал штурвал второму пилоту, тем более что тогда справа у меня сидел отличный пилот Леша Бабаев, а сам бы осуществлял общий контроль над обстановкой вне самолета и внутри экипажа, снимая напряжение каким-нибудь из того множества способов, которым владею теперь. Но в то время я еще не имел того спокойного, многолетнего, устоявшегося опыта сотен снижений в условиях грозовой деятельности; еще не был отшлифован и отполирован упорным трудом мой прекрасный, лучший в мире экипаж. И я делал что мог: стараясь управлять машиной как можно незаметнее, так, чтобы не бросались в глаза мои судорожные движения штурвалом, я изредка, на секунду, поглядывал в локатор и обменивался мнениями со штурманом, который по суетливому складу характера был немного "начальник паники". И то - это была беседа равных в данной ситуации специалистов:
- Вот, глянь, вроде вправо лучше.
- А ну-ка, ты глянь… вон там… проход… Как думаешь?
- Вроде кончится скоро: видишь, засветки помельче?
Тут никто не опытнее; перед грозой мы все равны, и вот это, без крика и шума, вроде как уравнивание капитана и штурмана перед строгим экзаменатором - как-то успокаивает экипаж. "Командерства" не было; не было и суеты. Хотя Женя, по обычаю своему, и норовил кинуться то в одно, то в другое, подхватить третье… но мы не давали войти ему в раскрутку и при этом потерять ощущение действительности. А он, бедный, не успевал. Тут надо и погоду прослушать, и ветер, и посадочный курс, "коробочку" рассчитать, РСБН перестроить, установить частоты радиокомпасов и курсо-глиссадной системы, да настучать на клавишах НВУ координаты, да расчетное время, да схему просмотреть, да безопасные высоты, да все это записать… И связь надо вести, и все это - одной рукой, а в другой держать лампочку-"мышонок" и ею подсвечивать подслеповатые наши навигационные цифры, планшет с движущейся лентой-картой и свои бумаги. Да читать эту долбаную контрольную карту… короче, ему было некогда бояться.
Леша следил за режимами полета. Скорости, высоты, рубежи, эшелоны; да не превысил бы капитан случайно крен при энергичном отвороте, да посчитать посадочную массу и центровку, да передать земле, какая заправка потребуется, да изредка глянуть в локатор… Хватало работы и ему.
Виталик, наш новый бортинженер, сначала молчал как мышь сзади. Страшнее всего ждать, когда тебя убьют. Поэтому он как мог стал помогать в работе: бойко докладывал о загорании сигнализатора обледенения, включал противообледенительную систему и тут же без команды совал газы вперед, чтобы обеспечить надежную работу агрегатов. Бодро дублировал команды, устанавливал обороты, следил за скоростями, за убывающим на глазах остатком топлива и убеждался, что новый для него экипаж справляется.