Находясь справа, он с большим креном разворачивался на 90°, затем выводил и наблюдал за выполнением разворота ведущим, после чего подстраивался к нему уже с другой стороны. Звено делало такой разворот поочередно и после разворота оказывалось в другом пеленге.
Разворот на 180° выполнялся сразу всеми самолетами. После разворота пеленг также менялся. Разворот этот был довольно сложен, и при развороте наблюдение за «хвостом» осуществлялось не полностью. Поэтому хоть такой разворот и смотрелся красиво, но в поиске он применялся редко.
В основу ведения группового воздушного боя была поставлена борьба за преимущество в высоте. Для этого группа самолетов должна была располагаться на разных высотах. Нижние группы вели бой с противником, а верхние не давали самолетам противника находиться выше наших самолетов. При удобном случае верхние эшелоны вступали в бой и внезапными ударами уничтожали или повреждали самолеты противника и часто вынуждали противника к выходу из боя.
Как ни странно, эта тактика базировалась на прежнем опыте Шестакова, когда он на более тихоходных, но зато очень маневренных истребителях И-16 сражался со скоростными немецкими истребителями Ме-109. Но наш 19-й иап формировался как полк «охотников», а для этого нужна была совсем другая тактика. Здесь нужна была не эшелонированная по высоте большая группа самолетов, а действующая в районе вражеских аэродромов пара истребителей, летящая на большой, почти максимальной скорости и маскирующаяся облачностью, местностью и солнцем. Кроме «охотников», естественно, действовать должны были и обычные группы истребителей – особенно для прикрытия районов главного удара наземных войск, мест их сосредоточения, групп штурмовиков и бомбардировщиков. И Шестаков как раз и обучал летчиков искусству вести групповые воздушные бои. Весь свой накопленный за 2 года войны опыт он передавал нам, и мы жадно впитывали его. Это обучение очень помогло в последующих воздушных боях, когда группы самолетов нашего полка дрались с превосходящими силами противника. И большинство встреч с немцами заканчивалось их полным разгромом!
Одной из главных заслуг Шестакова я считаю именно то, что он разработал принципы обучения летчиков-истребителей групповым боям. Сейчас можно сказать, что Шестаков был инициатором освоения тактики групповых воздушных боев и предварительного боевого маневрирования для обеспечения лучших условий начала боя.
* * *
Уже впоследствии, проведя множество воздушных боев, и уже после гибели Шестакова главное внимание мы стали уделять групповой слетанности пары в боевом порядке. В этом случае ведомый занимал положение в 150—200 м позади ведущего и должен был удержаться там при всех его маневрах: разворотах, пикированиях, боевых разворотах. Только после таких тренировок пара летчиков считалась подготовленной и допускалась к воздушному бою. Ничего подобного раньше не было: летчиков в лучшем случае учили одиночному воздушному бою.
Между днями полетов мы усердно изучали тактику, аэродинамику, воздушную стрельбу и другие не менее полезные науки. Вечерами ходили в кино, иногда бывали и концерты. Впрочем, и здесь Лев Львович внес нечто новое в наше времяпровождение. Чуть ли не из Большого театра он пригласил заниматься с нами не то балерину, не то балетмейстера. «Добровольно-принудительные», как мы шутили, занятия проводились по вечерам два или три раза в неделю плюс обязательно в воскресенье. В программе были русская, гопак, молдаванеска и ряд других плясок. Впрочем, некоторые наши асы так и не заставили себя учиться – плясала больше молодежь, но эти занятия внесли заметное оживление в наш быт, давали острякам повод для многих шуток. Позже, на фронте, мы очень тепло вспоминали это культурное начинание.
К этому времени относится и присвоение мне прозвища, впоследствии чуть ли не полностью заменившего мне фамилию. В Доме офицеров аэродрома Чкаловская давали концерт украинские артисты, среди которых был удивительно худой артист по фамилии Байда. Я помню, что он складывался пополам, пролезая в довольно узкое кольцо. На другой день от меня потребовали повторения этих номеров, и хотя ребята не добились от меня успеха, но с тех пор все обращались ко мне как к «Байде». Так меня стал называть весь полк, и это прозвище полностью заменило мне фамилию. Правда, сначала я обижался, но потом привык и стал отзываться. Дело дошло до того, что новый адъютант нашей эскадрильи вписал меня в список эскадрильи как Байду, чем поверг наш штаб в полное изумление. Потом он полчаса разыскивал летчика Крамаренко, а когда ему показали на меня, то удивился: «Мне нужен Байда, а не Крамаренко!». К концу войны, уже летая в паре с Кумничкиным, я решил сменить свой позывной на «Комар», что, как мне казалось, более созвучно моей фамилии. В воздухе я его несколько раз окликнул:
– Барон, Барон. Я Комар!
Он слушал, слушал, потом говорит:
– Что за комар там пищит? Это ты, Байда?
– Я.
– Прекрати пищать, останешься Байдой!
Так это прозвище и шло вместе со мной вплоть до момента, когда я стал командиром эскадрильи.
В это время полк получил с Горьковского авиазавода новые самолеты Ла-5ФН. Они имели более мощные форсированные моторы – бескарбюраторные, с так называемым непосредственным впрыском топлива в цилиндры, что давало некоторую прибавку мощности и было более надежно в воздушных боях. Все-таки нашему полку, как «маршальскому», уделялось большое внимание в вопросах снабжения самолетами и в других вопросах.
Начинался новый, 1944 год. Полк закончил подготовку, и январским морозным днем эскадрилья вылетела на 1-й Украинский фронт. Оставив Москву справа, мы вышли на Курскую железную дорогу, сели в Орле да там и застряли на целых две недели. Следующий аэродром не принимал из-за погоды. Ожидание показалось нам вечностью, хотя недостатка мы не испытывали ни в чем: обслуживание перелетающих частей в Орле было поставлено прекрасно. После возвращения из столовой с завтрака мы несколько часов занимались, изучая в основном будущий район боевых действий западнее Днепра – от Киева до Проскурова и Житомира, где на начало января проходила линия фронта. Иногда мы восстанавливали в памяти технические данные своего самолета и особенно немецких истребителей Ме-109 и ФВ-190 и бомбардировщиков Ю-87 и Ю-88. Но после обеда делать было уже совсем нечего. Ходить по городу в меховых унтах было неудобно, поэтому мы рассказывали друг другу разные истории из своей жизни, а потом кто-то достал игральные карты, и мы по 3—4 часа после ужина расписывали «пульку». Одну «пульку» мы играли чуть ли не неделю. Так что двухнедельное пребывание в Орле обошлось без чрезвычайных происшествий.
Наконец погода немного улучшилась, и мы под облаками на малой высоте перелетели на аэродром в Миргороде, где задержались на несколько дней. Здесь мой ведущий Симонов был ранен в ногу случайным выстрелом, и в моем звене осталось три летчика: Микиренков с Вяловым и я, без ведущего. Лишь когда настала хорошая погода, мы перелетели на прифронтовой аэродром возле города Бердичева.
Через несколько дней полк начал облет района, линии фронта. В первый полет Шестаков взял командиров эскадрилий и своих заместителей. Возвратились все оживленные: оказывается, у линии фронта они встретили ниже себя два немецких истребителя – видимо, пару асов. Шестаков решил показать, как нужно вести бой. Передав группе, чтобы они наблюдали за его атакой, он спикировал, зашел в хвост немецкому самолету и с дистанции около 100 метров открыл огонь.