А пока возвратимся в лето 1954 года, насыщенное неожиданными и не очень приятными событиями.
Приглашение в "особняк"
Военно-морскую группу возглавлял единственный в нашем отделе кандидат технических наук инженер-подполковник В.Н.Сердобов. Он был хорошим специалистом по береговым сооружениям, до приезда на полигон работал в одном из НИИ ВМФ в Ленинграде. Он и помогавшие ему пятеро матросов выделялись среди сухопутчиков красивой морской формой.
Мы сразу нашли общий язык. Оба были уверены, что наша комната прослушивается, но вечерами, после ужина, не сдерживая эмоций, осуждали здешние беспорядки и "промывали кости" начальству. Повод для этого был: все наши многочисленные полигонные руководители разбирались, видимо, лишь в том, что было близко их специальности. Но в военно-морских делах, береговых сооружениях из железобетона, в чем Сердобов собаку съел, или в проблемах службы тыла и снабжения они не могли ориентироваться в полной мере квалифицированно. Поэтому иной раз давали указания, не считаясь ни с нашими возможностями, ни с особенностями техники. На этой почве возникали споры, конфликты. Это не могло не отражаться на наших взаимоотношениях.
Подобное бывало и на фронте. Почти всю войну я прошел в одной должности начальника артиллерийского вооружения части. Была в моем подчинении мастерская.
К зиме готовили пушки и гаубицы для перевода на зимнюю смазку и заново просаливали похожие на поршни воротники противооткатных механизмов. Для этого требовался говяжий жир: чем-либо другим кожаные воротники пропитать невозможно. По совету начальника мастерской я написал рапорт командиру, прося его выдать три - четыре килограмма говяжьего жира. Вечером вызывает меня командир и в присутствии снабженца начинает внушать:
"Это что за обман? У тебя есть специальная пушечная смазка, зачем тебе жир, картошку жарить? "
С трудом удалось убедить, что нельзя нарушать технические условия. Нечто подобное было и на полигоне.
Инженер Володя Казарин, докладывая высокому начальству в присутствии одного из полигонных политработников, сказал: "А один подземный прибор "захлебнулся". Он не рассчитан на высокие показания". В конце совещания политработник возмущенно потребовал разобраться, почему прибор поставили в воду, в результате чего он захлебнулся...
В другой раз представитель из Москвы заявил Сердобову, что морская группа никуда не годна, поскольку не выставила на поле корабли... Сердобов, еле сдерживаясь, ответил:
- Воды нет. К тому же на Новой Земле, говорят, и корабли выставляли, но опять же не на суше.
- А сами начальники как живут? - кипятился Василий Николаевич в беседе со мной. - Ходят в белых шелковых кителях, ездят в герметических "Победах", радиоактивную пыль не глотают. Некоторые оставили жен и укрылись за колючей проволокой. Здесь никто не осудит, сюда не приедет первая жена устраивать скандал - не пропустят.
В этом он был прав. Несколько руководящих офицеров обзавелись вторыми семьями. Двое из них - политработники.
Улеглись в тот раз далеко за полночь, но скоро проснулись от робкого стука в дверь. Я открыл и в освещенном коридоре увидел молодую женщину в цветастом декольтированном сарафане. Назвав меня по имени и отчеству, она сообщила, что меня просят посетить "спецотдел". И добавила:
- Одевайтесь, я подожду у подъезда. Проходя мимо вахтера, я спросил:
- Кто эта женщина?
- В "особняке" работает, - ответил солдат.
Я подумал, что "особняком" называют дом начальника полигона и, видимо, эта женщина - его домработница. Но когда вышел из подъезда, все стало ясно.
- Вас просят в третью комнату особого отдела. Это двухэтажный дом возле столовой.
"Прознал особист про наш разговор с Сердобовым, - мелькнула мысль. Сработал подслушивающий аппарат".
В третьей комнате меня встретил подполковник лет сорока. Лицо добродушное, и в разговоре прост.
- Ничего, что поздно? - тряся обеими руками мою руку, спросил он. - Мы работаем ночью - не жарко.
- Если надо, можно и ночью, - ответил я, садясь к столу.
- Вижу, ты артиллерист. На фронте, видать, бывал - ордена, медали... Я тоже в артиллерии воевал.
Правда, орденов нет. Медаль за выслугу. Ты на каких фронтах был?
Я ответил. Сказал, что был контужен и ранен. В то же время подумал: "Подступается издалека. Все это ему известно по моим анкетам".
- Я зашел бы сам к тебе, но ты не один, с соседом, - сказал подполковник. - Как он?
- Что вы имеете в виду? - уклончиво ответил я. - Если как специалист, то не знаю, а если бы и знал, не сказал, подписку давал. А как человек - хороший, справедливый. Убежден, что не шпион. Если бы заподозрил, сам бы пришел к вам.
- Черт с ним. Есть более важный вопрос, - насторожил меня подполковник. У моего начальства вкрались сомнения по твоей биографии.
- Насчет ареста моего отца?
- Отца оклеветали, посадили, а потом разобрались. Правда, в тебя уполномоченный пальнул из пистолета... Но не надо было убегать с ружьем в лес. Это все мелочь. А вот как ты оказался на полигоне в 1952 году? Почему в нашем журнале задержанных значится твоя фамилия, номер офицерского удостоверения? Было дело?
- Да, здесь подозрения явные, - начал я каламбурить. - Офицер с нечистой биографией сначала пробирается в военную академию, затем в Генеральный штаб и, работая на иностранную разведку, проникает на полигон под видом охотника. Через два года перебирается на особый объект в качестве начальника группы. Теперь готовится на подводном аппарате уплыть по Иртышу в Ледовитый океан, а дальше - тю-тю! Ищите...
- Ну, брат, ты как мой коллега, который передал мне бумаги на тебя. Точно так же он фантазировал.
И, сразу оборвав разговор, особист попросил письменно изложить два момента из моей биографии. Первый: как и почему в меня стрелял милиционер, и второй: каким образом я еще в 1952 году побывал на ядерном полигоне?
- Завтра или послезавтра принесешь в эти же часы.
Уже на рассвете вернулся я к себе и никак не мог заснуть. Я сомневался, что особый отдел интересуется только тем, что сказал подполковник. Не так-то он прост.
7 ноября 1937 года мне исполнилось шестнадцать лет. Проснувшись, я увидел плачущего отца. Он сидел возле стола в пальто, которое надевал только при выездах из лесхоза, без картуза. Седые волосы взъерошены, кулаки приставлены ко лбу. Мать стоит рядом и успокаивает его.
- Что случилось? Ответила мать:
- Отца исключили из партии и сняли с работы...
- Вот так, сынок, - выдавил отец неузнаваемым голосом. - Я с Чапаевым советскую власть отстаивал, с бандой на Тамбовщине дрался, наш дед батраком у попа был, мы хлеба не ели досыта, а меня к кулацкому роду причислили, говорят, фамилия нашей матери адмиральская. Я про такого, Истомина, и не слышал никогда. Исключили из партии... За что?
Через два дня отец исчез. В школе мои товарищи со мной не разговаривали, а учителя не вызывали к доске.
Однажды к нашим воротам подъехал грузовик.
- Мы должны описать имущество и произвести обыск, - объяснил приехавший милиционер и достал из кожаной сумки на ремне блокнот. - Всем сесть и не двигаться.
Я заметил, как мама повела глазами, догадался: надо бежать. Я схватил ружье, выбил стволами раму и бросился головой вперед, как в воду. Упал на дрова, вскочил и побежал к забору.
- Стой! Стрелять буду! - кричал милиционер.
Когда я переваливался через забор, раздались один за другим выстрелы. Мне показалось, что я сильно ушиб ступню. Прихрамывая, побежал в березняк.