Подойдя к технику, который заканчивал какую-то работу, он спросил:
- Самолет исправен?
- Так точно, товарищ командир, исправен...
- Еще раз проверить. Подготовить. Вылетаю в 19.00. У брата еще было в запасе время. Он пришел к себе в эскадрилью и приказал своему ведомому собираться в полет. О предстоящем вылете услышал находившийся в комнате молодой летчик, восемнадцатилетний юноша, только несколько дней тому назад прибывший из училища в полк. Он подошел к Саше и попросил его:
- Товарищ капитан! Война окончилась, а я так и не сделал ни одного боевого вылета. Разрешите мне лететь с вами!
- Ну что ж, летите... - с каким-то безразличием ответил молодому летчику Александр...
В 19.00 два истребителя ушли в воздух и легли курсом на восток - в сторону Балтийского моря. Над ними, на высоте три тысячи метров, висела толстослойная сплошная облачность.
Набрав высоту, Саша с ведомым прижался к самым облакам и, маскируясь, полетел дальше. Милях в пяти - десяти от берега опытный глаз воздушного разведчика обнаружил вражеский конвой. Корабли разного тоннажа, похожие на маленькие челноки, с тонкими ниточками темных дымов растянулись в длинную кильватерную колонну.
- Вижу двадцать шесть вымпелов разного тоннажа, - передал Александр по радио на аэродром.
- Заснять перспективно! - последовал приказ командира полка.
- Есть, заснять перспективно, - повторил Саша и, перед тем как бросить истребитель в пике, приказал ведомому: - Останьтесь под облаками. Следите внимательно за воздухом. Если появятся истребители фашистов, передайте по радио.
Летчик повторил приказ командира, остался под облаками, а Александр бросил самолет в пике. Стремительно потеряв высоту, он энергично выхватил "яка" и на небольшом удалении от конвоя, строго выдерживая скорость, высоту и курс, приступил к съемке. "Як" пролетел уже половину своего пути, когда вдруг из облаков, как саранча, один за другим вывалилось около сорока истребителей врага "Фокке-Вульф-190"... Ведя съемку и не имея возможности наблюдать за воздухом, командир положился на своего ведомого... А ведомый, увидев стаю фашистских истребителей, растерялся... С перепугу он ушел в облака, забыв про свой долг - передать командиру о грозящей ему смертельной опасности.
Саша увидел врага в момент, когда в его сторону уже неслись сверху светящиеся разноцветные трассы пушечных снарядов. Начался неравный воздушный бой. Он продолжался несколько минут. Саша дрался один с большим числом вражеских истребителей...
Врагам удалось подбить мотор, он стал давать перебои... Выходя из под удара, удалось сделать энергичный переворот через крыло и спикировать почти до самых волн...
Фашисты, видимо опасаясь появления наших бомбардировщиков и торпедоносцев, не стали преследовать подбитый истребитель. Они остались над своим конвоем, прикрывая его с воздуха.
Пока тянул мотор, Саша летел к берегу, передавая по радио все, что с ним произошло. Он сообщил, как вел бой, как удалось выйти из него. Передал: мотор поврежден, тянет к берегу. Оставалось несколько миль...
- Мотор сдал... Сажусь на воду... Квадрат... Высылайте катера! Катера!
И вдруг раздался охваченный смятением голос:
- Фонарь! фонарь заклинило!.. Не могу открыть... Не могу...
Так трагически оборвалась короткая жизнь моего брата Саши, прославленного воздушного разведчика Краснознаменной Балтики. Оборвалась в те часы, когда на обожженную и изуродованную войной землю родной Отчизны пришла наша Победа.
Давно ушли в историю годы Великой Отечественной войны. Нас, соратников Бориса Сафонова, осталось в живых немного, а в строю и того меньше. Герои Советского Союза Павел Климов, Николай Бокий, бывшие пилоты-сержанты, теперь полковники.
Они продолжают службу в авиации, учат молодежь стойкости, мужеству, верности воинскому долгу.
Остальных не пощадило время. Перенесенные невзгоды, ранения, да и возраст сказались. Боевые друзья ушли в запас, в отставку. Герои Советского Союза Александр Коваленко, Владимир Покровский, Захар Сорокин, Петр Коломиец стали сугубо гражданскими людьми, и все в меру своих сил трудятся на благо нашей Родины.
До сентября 1950 года я не расставался с небом и морем, продолжая военную службу в штабе авиации Военно-морских сил. Потом по состоянию здоровья уволился в запас.
Тяжело пережил увольнение: заболел... Прошел год, и передо мной встал сложный вопрос: "Что делать?"
В поисках своего места в жизни решил заняться литературным трудом. Иногда печатался, а удовлетворения не получал: заедали избитые штампы, техницизмы, второстепенные подробности, от которых не знал как избавиться.
Пытался обращаться за помощью к профессиональным литераторам. Одни предлагали соавторство, другие давали понять: "Не за свое дело берешься". Такой ответ я получил от известного журналиста, который, прочитав мой рассказ, заметил:
- Вы написали точно так, как я, не умея летать, взял бы да и сел в ваш истребитель и поднялся в воздух...
В беспощадном приговоре, наверное, была доля истины, но внутренне я не соглашался. Хотелось писать...
Выход из затруднительного положения один - учеба. Надо поступить в литературный институт, получить необходимые знания и навыки. Однако как осуществить надуманное, когда у тебя за плечами 40 лет, подорванное войной здоровье?
Первыми, кому я высказал свою затаенную мечту, были самые близкие товарищи.
- Учиться? В твоем возрасте? Да ты ненормальный: год-два протянешь, а там и на погост. И чего человеку надо? Жил бы в свое удовольствие... Чудак!
Другие пытались доказать:
- Пушкин в литературном институте не учился, а стал знаменитым поэтом. Все дело в таланте. Если его вам мама при рождении не дала, в аптеке таланта не купишь. Так что учиться в институте не обязательно.
- Что верно, то верно - таланта не купишь, - согласился я. - А все же учиться надо.
Совсем по-иному к моим планам отнеслись поэты Сергей Александрович Васильев и Александр Алексеевич Жаров. Они одобрили мое намерение и во многом помогли.
Сергей Васильев посоветовался с генеральным секретарем Союза советских писателей Фадеевым. Александр Александрович сказал ему:
- Пусть товарищ поступает, а что касается возраста, препятствий чинить не будем.
Написанные мною рассказы отвечали требованиям приемной комиссии.
Четыре вступительных экзамена из шести я сдал с оценкой "отлично", один на "хорошо". Предстояло выдержать последний - по иностранному языку. Вот тут-то я и зашел в тупик... Действительно, какой сдавать язык, если, кроме русского, я ни одного не знал. Решил сдавать английский. Довод нашел "веский": летал на "хаукер-харрикейне" и около двух месяцев общался с английскими летчиками на фронте...
Больше часа мучительно переводил с английского на русский экзаменационный текст. Потом столько же страдала преподавательница Нина Владимировна Лебедева. Терпеливо выслушав корявую английскую речь, словно извиняясь передо мной, сказала:
- Вы очень старались, товарищ... но, к сожалению, больше тройки поставить не могу...
- Тройку?!
Я не поверил своим ушам: о большем и не мечтал.
И, чтобы преподавательница не передумала, скорей под руку ей экзаменационный лист. В последней графе - иностранный язык - появилась, дороже иной пятерки, тройка - как говорят студенты, "государственная оценка". Меня зачислили на первый курс Литературного института имени А. М. Горького при Союзе советских писателей.
В течение первого семестра от наук и "новых открытий" пухла голова.