Заключительная часть речи представляла, однако, большой интерес для бюро переводов, работники которого часто могли предугадать возможную реакцию зарубежных стран.
Важными пунктами нам показались: «Обеспечение большей прозрачности внешней политики европейских государств»; «Больше не требуется никакого пересмотра, за исключением возврата немецких колоний… что ни в коем случае не является незамедлительным»; «Реорганизация рынков и окончательное урегулирование валютных проблем»; «Сокращение вооружений до разумного и экономичного уровня»; «Европейский статус, который даст всем народам чувство безопасности и, следовательно, обеспечит мир».
Тем не менее за рубежом реакция, по крайней мере в том, что касалось ведущих политиков, была совершенно отрицательной. Слова Гитлера после опыта марта и августа 1939 года уже не имели, на их взгляд, значения.
«Теперь позиция ясна. Англия и Франция отвергли протянутую Фюрером руку дружбы. Они швырнули перчатку, и Германия подняла ее»,? гласило исходившее от Риббентропа официальное заявление 21 октября 1939 года, которое мы перевели в своем бюро.
Польская война была выиграна, но защита мира потерпела поражение.
В речи в итальянском парламенте в середине декабря Чиано отомстил за грубый прием, оказанный ему в Берлине. Он сказал, что по так называемому «Стальному пакту», столь торжественно подписанному в прошлом году в Берлине, Германия и Италия должны были постоянно поддерживать тесные контакты между собой, чтобы сохранить мир в Европе на протяжении от трех до пяти лет. Чтобы обеспечить этот мирный период, не следовало поднимать никаких политических вопросов, которые могли бы спровоцировать новые кризисы. «Стальной пакт» заключался в том же духе, что и Антикоминтерновский пакт, и не предполагал возможность какого-либо соглашения между Германией и Советским Союзом, о котором Италии впервые сообщили, когда министр иностранных дел Германии уже был на пути в Москву.
«Британский посол поздравил меня с речью», отметил Чиано в своем дневнике.
Прочитав эту речь, Риббентроп пришел в ярость. И в добавление к этим чрезвычайно критическим замечаниям со стороны Чиано относительно действий Гитлера в Берлине 4 января 1940 года получили письмо от Муссолини. Дуче писал, что Гитлер должен достичь взаимопонимания с западными державами, и намекал на то, что сам он мог бы действовать в качестве посредника. Предварительным условием, на его взгляд, было бы обеспечение независимости польского государства. Затем он указывал, что великие державы не произвели нападения не из-за отсутствия, а из-за недостатка сплоченности между ними. Англия и Франция, несомненно, никогда не заставят Германию капитулировать, но и Германия не сможет поставить демократические государства на колени. Верить в то, что это возможно, было бы заблуждением.
Именно в этом письме я впервые заметил тенденцию, позднее все в большей степени проявлявшуюся в переговорах между Гитлером и Муссолини, направленную на достижение договоренности с Западом и на организацию выступления против Советской России. «Я считаю своим долгом добавить,? писал Муссолини,? что любое дальнейшее развитие Ваших отношений с Москвой будет иметь катастрофические результаты в Италии, где антибольшевистские настроения, особенно среди фашистских масс, всеобщи и тверды как гранит». Эта мысль о преклонении Риббентропа перед «людьми с суровыми лицами» в Кремле не могла быть выражена яснее: «Решение Вашей проблемы жизненного пространства лежит в России, и нигде больше».
Не знаю, как отнесся Гитлер к этому критическому письму Муссолини. Оно не могло особенно обрадовать его, так как он два месяца собирался с ответом. Лишь в начале марта министр иностранных дел Германии повез ответ Гитлера в Рим. Я сопровождал Риббентропа в этой поездке.
* * *
В начале марта, перед отъездом в Рим, имела место странная интерл
* * *
В начале марта, перед отъездом в Рим, имела место странная интерлюдия в виде визита в Германию Самнера Уэллеса, эмиссара Рузвельта. Его европейское турне, которое, кроме Берлина, включало в себя Лондон, Париж и Рим, вызвало множество сенсационных слухов во всей Европе. В Германии люди почувствовали проблеск надежды, хотя пресса лишь вскользь упомянула о присутствии Самнера Уэллеса в Берлине. Гитлер прекрасно сознавал, как жаждет мира немецкий народ, и с большой неохотой согласился принять посланца Рузвельта. Ни Гитлер, ни Риббентроп, ни министерство иностранных дел не знали причину этого неожиданного визита.
Гитлер, Геринг и Риббентроп в продолжительных беседах с Самнером Уэллесом занимали оборонительную позицию. Они старались, с различной степенью умения, продемонстрировать силу Германии, мощь и решимость вступить в бой. Они тщательно избегали проявлений какой-либо готовности к компромиссам, так как Гитлер с его комплексом неполноценности всегда опасался, что их могут принять за признак слабости.
Я счел Самнера Уэллеса исключительно интеллигентным человеком, хоть как дипломат он не обладал слишком большим воображением. В своих беседах с немцами он не проявлял никакой сердечности. Каждую встречу начинал с определения целей своей миссии, заявляя, что Америка заинтересована в достижении продолжительного мира в Европе, а не во временном перемирии, правительство Соединенных Штатов послало его убедиться, какие возможности существуют для такого мира. Однако он не мог выдвигать какие-либо предложения, не мог принимать на себя обязательства от имени Соединенных Штатов. Он напомнил мне Рене Масильи, посла Франции в Лондоне, который выполнял подобную миссию во время франко-германских переговоров в двадцатых годах и начинал обсуждение со слов: «Я всего лишь карандаш с двумя ушами».
Даже если бы Гитлер захотел начать переговоры о мире, холодное, сдержанное отношение американского посланца едва ли ободрило бы его в этом намерении. Так как позиция немецкой стороны была прямо противоположной и не содержала мирных намерений, единственным содержанием этих разговоров, которые привлекли так много внимания, оказалось проигрывание одних и тех же «граммофонных пластинок». Такое сравнение особенно применимо ко всем немецким участникам переговоров: Гитлер, Риббентроп, Геринг и Гесс произносили почти одинаковые речи. Как переводчик я не мог не заметить это, и моя работа была значительно облегчена. Были, разумеется, различия в тоне и незначительных деталях.
Среди вождей национал-социализма был «дипломат», который вел себя самым недипломатичным образом. «Самое удивительное впечатление от всей моей миссии,? сказал Самнер Уэллес,? оставила встреча с Риббентропом, который принял меня даже без тени улыбки и без слова приветствия и снова моментально потерял способность понимать хоть слово по-английски». По-моему, Геринг, как и в других случаях, был наиболее умелым дипломатом и отличался самым естественным поведением.
Бесполезно приводить подробности этих бесед между «карандашом с ушами» и «граммофонными пластинками». Можно лишь сказать, что они не имели никакого отношения к надеждам на мир, которые всколыхнулись в Германии, а то, что надежды возникли, я сознавал, слыша беспрестанные взволнованные вопросы моих друзей и знакомых.
Самнер Уэллес оказался гораздо более дружелюбным человеком в частной беседе. Во время довольно долгой поездки на автомобиле в Каринхалле к Герингу он рассказал мне много интересного о своей работе в Южной Америке. «Там мне часто приходилось пользоваться услугами переводчиков на конференциях,? сказал он,? поэтому я способен оценить, каким хорошим переводчиком Вы являетесь». Самнер Уэллес покинул Германию 3 марта 1940 года.