Он миновал койку артиллериста и остановился у занавешенного окна, в том углу, где лежал бывший начфин.
- Здравствуйте, товарищ Соколов!
Соколов с усилием приподнялся с подушек. Его забинтованная правая рука была тесно прижата к груди. Он подал Стремянному левую руку и крепко сжал его ладонь.
- Я так рад, так рад... - сказал он, слегка задыхаясь от волнения и не выпуская руки Стремянного из своей. - Ведь я уже потерял всякую надежду когда-нибудь вас всех увидеть... Потерял всякую надежду остаться в живых...
По его бледным, небритым щекам катились слезы радости. С тех пор как Стремянной видел его в последний раз, Соколов, конечно, сильно переменился. Но никак нельзя было понять, в чем же эта перемена. Постарел, похудел? Да, конечно... Но не в этом дело. Бороды нет?.. Это, разумеется, очень меняет человека, но опять-таки не в этом дело... Стремянной напряженно вглядывался в какое-то отяжелевшее, как будто отекшее лицо Соколова. А тот улыбался дрожащими губами и, усаживая Стремянного у себя в ногах - в комнате, тесно заставленной койками, не оставалось места даже для табуретки, - все говорил и говорил, торопливо, обрадовано и взволнованно, словно опасаясь, что, если он замолчит, гость его встанет и уйдет.
- Нет, какая радость, какая радость, что я вас вижу!.. - Он прикоснулся дрогнувшими пальцами к локтю Стремянного: - Вы уже подполковник, а помнится, когда вас назначили к нам, вы еще майором были. Это каких-нибудь восемь месяцев назад... Каких-нибудь семь месяцев... - Он откинулся на подушку и прикрыл глаза рукой. - А сколько за эти месяцы пережито... Боже ты мой, сколько пережито!..
- Вы только не волнуйтесь, товарищ Соколов, - сказал Стремянной, стараясь самым звуком голоса успокоить его. - Не надо вам сейчас все это вспоминать.
- Да не могу я не вспоминать! - почти закричал Соколов, и в горле у него как-то задрожало и хлипнуло. - Я сейчас, немедленно хочу рассказать вам, как я попал в плен. Вы можете меня выслушать?
- Ну ладно, ладно, рассказывайте, - ответил Стремянной, - только спокойнее. Прошу вас. Товарищи вам не помешают?
- Нет, нет, - горячо сказал Соколов, - пусть слышат все. Какие у меня секреты!.. Вы помните, товарищ подполковник, при каких обстоятельствах я попал в плен?
Стремянной кивнул головой.
- Ну так вот, - продолжал Соколов, - кроме шофера, со мной в машине ехали два автоматчика - Березин и Еременко. Когда мы уже были на полпути к Семеновке - вы помните, там должен был расположиться штаб нашей дивизии, из-за облаков выскочило звено "Юнкерсов". Они стали бомбить дорогу... Мы остановили машину и бросились в канаву... Тут невдалеке хлопнулась стокилограммовая фугаска. Осколки так хватили нашу машину, что уже ехать на ней никуда нельзя было. Разве что на себе тащить... Что тут было делать?
- Ясное дело - брать машину на буксир и тянуть, - сказал сосед Соколова, шофер Гераскин, у которого от взрыва бака с бензином было обожжено все лицо. Сейчас оно уже подживало и почти сплошь было покрыто густой зеленой мазью; от этого он казался загримированным под лешего.
- Легко сказать, - отозвался Соколов, быстро оборачиваясь к Гераскину. - Мы, наверное, сто раз пробовали остановить проезжавшие машины. Куда там! Никто не остановился, как мы ни кричали...
- Бывает, - как-то виновато согласился Гераскин.
- Что же мне было делать, товарищ Стремянной? - Соколов схватил Стремянного за руку. - Ну, скажите хоть вы! На машине у меня сундук с деньгами, я отвечаю за них головой...
- Дело сурьезное, - сказал усатый солдат.
- То-то и есть. - Соколов на лету поймал сочувственный взгляд и ответил на него кивком головы. - Очень серьезное...
Тогда я решил послать одного из автоматчиков, Еременко, пешком в штаб дивизии за помощью, а сам с другим автоматчиком и шофером остался охранять денежный ящик.
- Правильное решение, - поддержал Федюнин.
- Ну вот, - продолжал Соколов, подбодренный общим дружелюбным вниманием, - тут и началось... Проходит час, два... Еременко не возвращается. Помощи нет. И вдруг снова бомбежка. Мы опять залегли в канаву... - Соколов помолчал. - А дальше я ничего не помню... Контузило меня... Очнулся в плену... в каком-то бараке. Лежал целый день на охапке гнилой соломы. Пить даже не давали...
- Сволочи! - послышалось из другого конца палаты.
- Но хуже всего стало потом, - угрюмо сказал Соколов, - когда они по документам выяснили, что я начфин. Тут уж такое началось... - Он провел ладонью здоровой руки по лбу и на секунду зажмурился.
- Ну, а знаете ли вы что-нибудь о судьбе тех, кто был с вами? спросил Стремянной. Ему хотелось хоть ненадолго отвлечь Соколова от особенно мучительных воспоминаний.
Соколов поднял припухшие веки и посмотрел на Стремянного.
- Только об одном, - медленно ответил он и опять прикрыл глаза.
- О ком же?
- Об одном из автоматчиков, Еременко. Переводчик мне говорил, что он был в концлагере, но как будто погиб.
- А где же были вы?
- Я? - Соколов криво усмехнулся. - Я почти все время сидел в гестапо, в подвале. Меня то допрашивали три раза в день, то забывали на целые недели...
Стремянной придвинулся поближе:
- А на строительстве укрепрайона вы не были?
- Да вот неделю назад и туда послали, - сказал Соколов, - как же!.. Там такие укрепления! Такие укрепления!.. - Он сжал зубы, и от этого на скулах у него заходили желваки. - Можно всю дивизию положить и не взять!..
- Это вы уж слишком, товарищ Соколов. Напугали вас!.. Не так все страшно, как вам кажется, - ответил Стремянной. - Однако это хорошо, что вы там побывали... Как видите, не было бы счастья, да несчастье помогло. Попозже я к вам зайду с картой, и мы подробно поговорим. А пока припомните, как в укрепрайоне организована система огня.
- Конечно, обо всём укрепрайоне я не могу сказать, - произнес Соколов подумав, - ведь я только несколько укреплений и видел.
- Где?
- Да вот доты в районе одной деревни. Там их штук пять. О них я могу рассказать подробно.
- Что ж, о чем знаете, о том и расскажете.
Наступило короткое молчание.
- А знаете, товарищ Соколов, - сказал Стремянной, чтобы прервать тишину, - Еременко-то ведь мы нашли!.. Я сам привез его в госпиталь. У него были обморожены обе ноги...
Он не успел договорить. Соколов изменился в лице. Челюсти его сжались. Глаза расширились.
- Вы нашли Еременко? Это очень хорошо!.. Теперь будет кого расстрелять!.. Я хотел об этом сказать дальше. Это ведь он привел те немецкие бронемашины, на одну из которых был переложен сундук с деньгами. Он!.. Негодяй!.. Из-за него меня в плен взяли... Из-за него погиб шофер и Березин!..
- Откуда вы знаете? - спросил Стремянной.
- Узнал во время допроса в гестапо... У нас была с ним даже очная ставка... Где он?.. Скажите мне, где он, - я уничтожу этого труса и подлеца! Задушу собственными руками!
Соколов вскочил с койки, лицо у него горело. В исступлении он ударил больной рукой по железной спинке кровати и тяжело застонал.
- Да успокойся, успокойся, товарищ Соколов! - закричали с других коек.
Стремянной взял его за плечи и посадил на одеяло.
- Ложитесь, ложитесь, без разговоров!.. Еременко нет. Он умер. Не выдержал операции.
Соколов обессилено откинулся на подушку. Его лицо и грудь покрылись потом. Несколько минут он лежал с закрытыми глазами.
Стремянной с тревогой смотрел на это тяжелое, чуть одутловатое лицо. И вдруг он склонился еще ниже: что-то по-новому знакомое мелькнуло в складке губ, в повороте головы...
В ту же секунду, словно почувствовав его взгляд, Соколов открыл глаза и прямо, в упор посмотрел на Стремянного.
- Так умер, говорите? - сказал он тихо. - Что ж, туда мерзавцу и дорога.