- Ну ладно, ладно. Знаю, кореш у тебя в Клинске, и ты ему каждый день пишешь. Верно? Кореш?
- Кореш.
- Скачко? И. С.?
- И. С.
- Иван, что ли?
Слободкин оглянулся по сторонам и тихо, но твердо сказал:
- Инесса.
- Имя какое-то редкое.
- Обыкновенное. Инесса, Ина, - обиделся почему-то Слободкин. - Только ты молчал бы, раз догадался. Кузя, как мог, успокоил Слободкина:
- Видишь ли, догадался не я один, догадалась целая рота, и давно уже, но молчать я умею. И рота умеет молчать.
Слободкин не ответил. Вид у него был совершенно обескураженный.
- Ну, хорошо, хорошо, - сжалился Кузя, - нет у тебя никого в Клинске, кроме кореша. Так и запишем: нет никакой Ины.
- Тише ты! - взмолился Слободкин.- Ну есть, есть. И что из того? Кому интересно? Только мне да ей.
- Ишь ты какой! Все ребята свои письма из дома вслух читают?
- Читают.
- Ты слушаешь?
- Слушаю.
- А в свои дела пускать никого не желаешь? Здорово, значит, тебя забрало, если ни с кем не делишься. Точно я говорю?
- Точно.
- Ну, тогда прощается, - похлопал по плечу Слободкина Кузя. Красивая?
- По-моему, очень.
- Фото! - протянул ладонь Кузя,
- Да я... Да у меня...
- Фото, говорят тебе.
Слободкин долго рылся в карманах гимнастерки, будто и в самом деле не помнил, есть ли у него фотография. Наконец извлек крохотную, с почтовую марку, карточку.
- Вот, смотри, только, чур...
- Иван Скачко?
- Ага.
- Ничего. Очень даже ничего. Одобряю.
...В эту ночь Слободкин рассказал Кузе историю своей любви. Их койки стояли рядом, у самого окна, и, когда все в роте заснули, Слободкин зашептал над самым ухом товарища:
- Познакомились мы случайно в Клинске. Помнишь, когда под Новый год к шефам ездили?
- Я не ездил.
- Ты-то в наряде был, а вот мне повезло.
- Так уж сразу и повезло?
- Ты слушай, она такая хорошая... Я думаю теперь о ней все время. Где бы ни
был - на занятиях, на стрельбах, в самолете,- из головы не выходит. Ночью
вижу ее.
- Кто ж такая?
- В школе учится. Кузя тихонечко свистнул.
- Но ты не подумай, не девчонка какая-нибудь, Умница, и
ямочка на щеке.
- Ямочка?
- Когда улыбнется, уползает вот сюда, - Слободкин показал на своем лице, куда именно уползает ямочка.
- Криворотая, что ли?
- Дурак ты, Кузя. От счастья это, понимаешь?
- От счастья?
- Ну да, от счастья. Неужели не понятно? Вот ты с парашютом лучше всех прыгаешь, но в жизни совсем не разбираешься.
- А ты откуда знаешь, что от счастья?
- Она сама пишет; "Твоя счастливая И.". В каждом письме,
Хочешь, покажу?
- Чужие письма читать не полагается. Я человек интеллигентный.
- Интеллигентный? А когда ребята свои письма вслух читают, слушаешь?
- Когда читают, слушаю, но сам носа не сую.
На рассвете зашелестел Слободкин клинскими письмами над ухом Кузи. Каждое действительно кончалось словами: "Твоя счастливая И.".
- Значит, по-настоящему? - уже совершенно серьезно спросил Кузя, когда Слободкин дочитал последнее письмо.
- Я так понимаю. Только чтобы рота ни в коем случае...
- Вот затвердил: рота, рота... Рота, она тоже не каменная, все поймет, если надо.
- Я тебя умоляю.
- Не умоляй, я тайну хранить умею. Но рота, по-моему, кое о чем догадалась.
- Ты шутишь?
- Почему шучу? Ни людям, ни тем более ротам с любовью шутить не полагается.
Они рассмеялись - тихо-тихо, как смеются только очень счастливые люди. Даже дневальный ничего не услышал.
А может, просто у тумбочки стоял деликатный человек и, в нарушение всех уставов, делал вид, что не дошло до его слуха ни звука из того, что шелестело, жужжало, вздыхало всю ночь за его спиной?
Почти все ребята в роте действительно знали о том, что Слободкин влюблен, но никто над ним не смеялся, хотя над некоторыми подшучивали будь здоров. Слободкину каждый хотел помочь.
- Так смотри же не забудь, опусти прямо на вокзале! - еще и еще раз просил Кузю Слободкин.
- Теперь уж не забуду, - многозначительно отвечал Кузя, - теперь я ваш болельщик. Два - ноль в вашу пользу, твою и И.С. Скачко...
Провожали Кузю всей ротой, всем наличным составом. Наверное, ни один дипкурьер в мире не возил с собой чемодана, так туго набитого письмами.
Вернулся Кузя ровно через пять дней, но успел справиться со всеми поручениями. Были, конечно, своевременно отправлены и письма, предназначенные И.С. Скачко. Именно письма, а не письмо, ибо Слободкин в последнюю минуту вручил Кузе целую пачку посланий, помеченных одним и тем же всей роте запомнившимся клинским адресом.
Сперва на вопросы ребят Кузя отвечал коротко и лишь вечером в курилке немного разговорился.
- Москва как Москва. Все на месте. Только одна вещь меня удивила очень.
- Какая?
- Немцы.
- Что немцы?
- Прохожу по улице Горького, от площади Пушкина к Моссовету. Представляете?
- Ну-ну?
- Поравнялся с Леонтьевским переулком. Он оттуда весь, до самого конца, просматривается. В глубине немецкое посольство стоит. На посольстве - флаг. Огромный. Со свастикой от края до края. Я как увидел, аж дрожь по всему телу прошла.Фашистский флаг в самом центре Москвы!
- Да-а-а...- задумчиво протянул Слободкин. - Но в то же время что поделаешь - договор. Взаимное ненападение,
- Я политграмоту знаю,- оборвал Слободкина Кузя.- Договор. Ненападение. Насчет договора дело ясное. Заключен, подписан, ратифицирован. Но фашист есть фашист. И дороги пылят не случайно. Согласны?
- Согласны.
- То-то и оно. Но надо было еще видеть, как он висит, этот флаг.
- Как же?
- Трудно, братцы, и придумать что-нибудь более наглое. Древко торчит из стены горизонтально, - Кузя вытянул перед собой руку, - вот так. С него почти до самого тротуара - огромное полотнище. Всякий, кто проходит мимо посольства, должен низко наклонять голову, чтобы не задеть флага. Идут москвичи
и словно отвешивают поклоны черному пауку.
- Ну, это ты уж перехватил! - воскликнул кто-то.
- Да нет же, ребята! Я спектакль этот разгадал сразу. Все у них тонко и точно рассчитано, как в театре.
- А наши?
- Ни один милиционер пальцем не шевельнет.
- Милиция тут ни при чем.
- Одним словом, удивило меня все это. Разозлило даже.
- Меры принял? - полушутя-полусерьезно спросил Слободкин.
- Принял.
- Какие же?
- Плюнул, выругался.
- Ну вот и молодец!
- Но ведь зло берет: только всего и мог, что плюнуть.
- Но ведь и выругался?
- Это уж будьте спокойны!
Разговор был окончен, но долго еще не расходились ребята из курилки. Молча тянули одну папиросу за другой. Каждый думал о своем. Кто о доме, кто о родных, кто о рассказе Кузи про свастику. Но все в конечном счете думали одну общую невеселую думу. О войне. О войне, нависавшей над страной с неумолимой неизбежностью. Военная игра, в которую солдаты играли каждый день, каждый час, все больше поворачивалась к ним гранью настоящей войны.
На полигоне испытывали новые, пятидесятимиллиметровые ротные минометы, принятые в это время на вооружение и в немецкой армии. Парашютисты осваивали незнакомое оружие. Делалось это в таком спешном порядке, будто война должна начаться не далее как завтра, в крайнем случае - послезавтра.
Стреляли учебными деревянными минами. Деревяшки иногда застревали в стволе, и приходилось их доставать с большими трудностями и предосторожностями. Иногда и без предосторожностей.
Одна из мин застряла как-то в миномете, который пристреливал сержант Шахворстов, человек нетерпеливый и резкий. Нарушая всякие правила безопасности, он заглянул в ствол миномета. Мина, изменив положение в стволе, проскочила вниз, на боек. Прогремел выстрел. Через мгновение Шахворстов, широко разбросав руки, лежал на земле.