- Услышав, как мы восхваляем Сократа, он произнес: "О-о, я могу поведать вам кое-что более примечательное". И принялся рассказывать, как однажды вечером после ужина безуспешно пытался соблазнить Сократа. Надо признаться, хоть он был пьян, история прозвучала презабавно; но чувствовалось, что даже через столько лет событие это осталось для него загадкой. Я думаю, он действительно предлагал самую высокую цену, какую знал. Сократ превратил все это в шутку, как оно и было, - на свой собственный лад. Я и сам бы смеялся от души, если бы не вспомнил, что было время, когда он любил этого мальчика.
При этом мысли мои, которые витали нигде и везде, установились и прояснились. Я вспомнил угрюмого юношу в доме Сократа. А Алкивиад, получив его любовь, мог сохранить её не лучше, чем сохраняет вино треснувший кувшин. Но, испытывая любовь к добру, Сократ, думаю, не мог избавиться от желания породить отпрыска этой любви. И ещё я думал, что это нам с Лисием выпала доля - не быть избранными (ибо ни один муж не может возложить это на другого), но избрать себя на роль его сыновей.
Я почувствовал на себе взгляд Лисия и повернулся к нему. Поняв друг друга без слов, мы поднялись и через сад вышли на улицу. Мы не разговаривали, ибо в том не было нужды, просто пошли к Верхнему городу и поднялись по ступеням бок о бок. Опершись на северную стену, мы смотрели на горы. На вершинах Парнефа уже лежал первый снег; день был ясный, в голубом небе проплывали редкие облака, белые и темно-сиреневые. Северный ветер отдувал нам волосы со лба назад, трепал за спиной свободные гиматии. Воздух был прозрачный, свежий и наполненный светом. Нам казалось, что стоит приказать - и ветер поднимет нас, словно орлов, что наш дом - небо... Мы взялись за руки; они были холодными, но, сжав его пальцы, я почувствовал под кожей их твердую основу. Мы все ещё ничего не говорили - по крайней мере словами. Отвернувшись от стены, мы увидели людей - одни приносили жертвы у алтарей, другие входили в храмы, третьи покидали их; но нам казалось, что вокруг пусто, что здесь нет никого, кроме нас двоих. Когда мы подошли к большому алтарю Афины, я остановился и спросил:
- Поклянемся?
Он подумал немного и ответил:
- Нет. Когда человек нуждается в клятве, он потом раскаивается, что принес её, и держит обет свой лишь из страха. А наша верность должна исходить из наших душ и держаться любовью.
Уже добравшись до Портика, я остановился.
- Я должен совершить подношение Гермесу, прежде чем уйду. Он ответил на мою молитву.
- Что же это была за молитва?
- Я молил его сказать мне, желает ли Сократ чего-то.
Он какое-то время смотрел на меня, сведя брови, потом рассмеялся:
- Соверши свое подношение; поговорим позже.
Я пошел купить благовонной мирры, а Лисий отправился в Храм Девы. Он отсутствовал дольше, чем я, и я подождал его у маленького Храма Победы * на бастионе, который почти достроили в этом году. Когда он наконец появился, я спросил, чему он смеялся.
____________________
* Известен под названием храм Афины-Ники.
- Сказать по правде, - отвечал он, - я все гадал, в меня ли ты влюблен или в Сократа. Может, я просто жертва, которую ты заклал на алтаре, чтобы пригласить твоего друга поужинать мясом вместе с тобой?
Я повернулся, чтобы возразить, но он улыбался.
- Я тебя прощаю, - сказал он, - не могу не простить: я сам был его пленником с пятнадцати лет. Помню, на Гермесов День кто-то привел его в школу. Наши с Менексином педагоги удрали вместе выпить, мы и начали слушать. Он заметил, как мы навострили уши за спинами у мужей, подозвал нас поближе и спросил, что такое дружба. Кончилось тем, что мы так и не смогли договориться об определении; мы с Менексином спорили об этом до самого вечера.
После этого мой бедный отец не знал покоя, пока не позволил мне идти к нему.
Прежде чем спуститься вниз, мы остановились ещё раз взглянуть на горы. Воздух был так прозрачен, что в северной стороне можно было разглядеть местность до самой Декелеи, откуда обычно появлялись спартанцы до перемирия. Там поднималась тоненькая струйка дыма - какой-то страж или пастух развел полуденный костер.
Глава одиннадцатая
Неделя проходила за неделей, принося зиму на поля и весну в мою душу. Когда великий Гелиос освещает скованный льдом пруд, птицы поднимаются в воздух, а вечером звери приходят на водопой, так и я, озаренный солнцем счастья, вместо поклонников начал заводить друзей. Но голова моя была слишком полна Лисием, чтобы заметить разницу, а когда он бывал занят, я просто не знал, как убить время.
Однажды с Сицилии пришло донесение, которое было зачитано на Собрании. Мы, юноши, ещё не достигшие возраста, болтались у подножия Пникса *, ожидая новостей. Взрослые мужи спускались группами с холма с вытянутыми лицами и громко переговаривались.
____________________
* Пникс - холм около Афин, место народных собраний.
Никий писал в своем донесении, что Гилипп, спартанский полководец, собрал войско на дальней стороне острова, упражнял его, научил дисциплине и выступил маршем, чтобы снять осаду с Сиракуз. Он окопался на высоком месте, зажав наше войско между собой и городом. Он объединил Сицилию против нас, да ещё ожидалось прибытие войск из спартанского союза. В заключение Никий просил выслать второе войско, числом не меньше первого, и казну для его содержания и, наконец, стратега ему на смену. Его мучает болезнь почек, сообщал он, и потому он не может исполнять свои обязанности так, как хотел бы. Он может продержаться зиму, но к весне помощь должна прийти. На том донесение заканчивалось.
Лисий рассказал мне все это, пока вокруг нас ещё бурлила толпа. Все говорили сердито, но не могу вспомнить, чтобы кто-нибудь имел дурные предчувствия. Граждане больше напоминали людей, которые приехали на праздник, а им сказали, что ещё неделю ничего не будет готово, так что надо отправляться по домам.
Довольно скоро объявили сбор войск, и на том кончились страхи, которые тайно гнездились у меня в душе. Лисий не отправлялся на Сицилию: в Городе оставалось слишком мало конницы, а нужно было охранять границу. Когда воины отплыли, его забрали из прежнего родового отряда и назначили филархом в Стражу на место уехавшего командира. Хоть он и не вышел годами для такого поста, стратеги были рады найти человека, который сумеет завоевать уважение юношей и держать их в крепких руках. Это сильно отдалило его от меня, и я все подсчитывал, сколько ещё ждать, пока я сам стану эфебом, - потому что он обещал попросить, чтобы меня записали в его отряд. Видя, что я желаю усовершенствоваться в военном искусстве, он - хоть и было множество занятий, которые радовали его куда больше, чем война, - часто использовал свой досуг, чтобы вывезти меня упражняться на открытой местности, чего Демей никогда не делал.
Обычно мы выезжали с дротиками, защитив острия надетыми шишечками, и он учил меня, как добиваться устойчивого положения тела при броске с галопа; или же съезжались и пытались сдернуть один другого с лошади. Я думал, он будет осторожничать, чтобы не нанести мне вреда, но он частенько бывал куда грубее, чем Демей. Однажды он скинул меня в таком месте, где землю покрывали камни; мне досталось множество синяков и царапин, он очень переживал, но заявил, что лучше сам ранит меня, чем смотреть, как меня из-за неумения убьет в бою кто-то другой.
Теперь нам очень редко удавалось провести с Сократом несколько часов подряд, но он, однако, никогда не стремился удерживать молодых людей от полезного дела.