Он поднялся и зашагал вдоль Двины, а Митенька с кормщиком долго еще сидели над рекой, перекидываясь по слову, по два, молчали, вновь разговаривали, думали, как жить дальше и почему так сложилась судьба.
- Бог, видно, так велел! - смиренно сказал Митенька.
- Бог? - спросил Рябов. - Что-то давно я об нем не слыхал, об твоем боге, - может, расскажешь?
Митенька с испугом взглянул на Рябова и замолчал надолго.
Вещает ложь язык врагов,
Десница их сильна враждою,
Уста обильны суетою...
Ломоносов
Не люби потаковщика - люби
встрешника.
Пословица
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1. ГДЕ ПРАВДА?
Покрученный в цареву службу Афанасий Крыков сразу попал в таможенники и, не более, как в год, проявил настоящий талант в этом трудном и хитром деле. Недюжинность свою объяснял он просто: я, дескать, от батюшки обучен зверовать с малолетства, нет такой звериной выдумки, чтобы не разгадать мне ее, а купец иноземный не хитрее таежной лисы. Думать, конечно, приходится, не без того...
Зверя, действительно, он знал, знал повадки его и привычки, и от стародавних времен, как Рябовы славились кормщиками, так Крыковы охотниками. Впрочем, род Крыковых и в море хаживал не хуже других прочих...
Зверовали от дедов Крыковы в тундре, не страшась ни хивуса - снежной воющей бури с боковыми свистящими заметелями, ни мокрой снежной бури рянды, ни чидеги - частого дождя с холодным ветром. Под сверкающими во все небо сполохами северного сияния шли Крыковы ватагой-дружиной бить горностая - кровожадного зверька, идущего лавой, пожирающего слабых своих собратьев. Шли Крыковы долго, до заветной тропы, ставить секретные кулемки - особые снаряды, хитрые ловушки на горностаева вожака. Попался вожак в ловушку, прижало ему башку гнетом, рассыпалась, напугалась лава горностаева - один за другим попадаются зверьки в ловушку, нет над ними начальника, нет старшего!
В те же поры ловятся в тундре куницы-желтушки - дорогие меха. Тут смотри в оба, слушай как надобно; не дан тебе талант куницу зверовать - так и придешь домой пустым. Лежит зверек в берложке, песни свои от зимней скуки поет, уркает, - тут его и рой, разрывай нору, да прежде все хода обложи крепкой сетью...
За куницей - песец, того зверовать хаживали морем на Грумант. Чудной зверек, не каждый охотник может убить его. Увидев направленный на себя ствол мушкета или стрелу, измученный гоном зверь, бывает, не поднимается с места - лежит неподвижно, да еще Лапочками закроет морду, чтобы не видеть конец свой. Такого песца Афанасий бить не мог, как не мог ломать лапы лисенятам, чтобы вырастить лиса с целой шкурой, как не мог убить лиса ударом ноги по сердцу, чтобы продать ровный мех. Другие посмеивались, Афанасий отплевывался. Отец собрался было поучить маленько - Афанасий так повел глазами, что старик больше об этом даже не шучивал...
Отец помер - ватага зверовщиков распалась.
Афанасий завел себе стрельную лодочку, копье-кутило с ремнем сажень в пятьдесят, из моржовой кожи большую баклагу-бочонок и собрался зверовать моржа.
Одному на промысел не идти: однажды нашел дружка - человека "с причиною", как тот сам про себя изъяснился. Черный, кряжистый, приземистый, с лицом, обросшим жесткою курчавою бородою, с вечно насмешливым блеском глаз под мохнатыми бровями, человек этот все более помалкивал да чему-то невесело посмеивался, а когда вдруг заговорил, Афанасий Петрович поначалу и ушам своим не поверил: весельщик его оказался беглым, да не просто беглым, а еще и пытанным за воровские скаредные слова, сказанные против боярина, да не просто сказанные, а сказанные с ножом в руке, когда Пашка Молчан нож на боярина своего князя Зубова посмел поднять. Боярин-князь своим судом приговорил его батогами бить нещадно и собрался было рвать ноздри, да преступный холоп не дураком родился - не стал своей смерти дожидаться, подкопал клеть, где сидел за караулом, и в бега...
- Ушел? - удивился Крыков.
- Оттого и живой...
- Оно - так...
Афанасий Петрович сидел в лодке, простодушно удивлялся, моргал.
- Губы-то подбери! - велел Молчан. - Вишь, словно бы ума решился...
- Решишься тут...
- Тебе бояться нечего, Афанасий Петрович, коли что - ты знать не знаешь, ведать не ведаешь, - на мне не написано, беглый я али нет...
Крыков в это время увидел моржей, что чесались на каменистом берегу. Ветер дул от зверя, Молчан навалился на весла. Крыков с тяжелым кутилом в руке замер на носу лодки. Морж-сторож дремал. Другие спали вповалку. У Афанасия раздулись ноздри, он гикнул, моржи задвигались, с мощным коротким свистом кутило врезалось стальным наконечником в зашеек моржа - самого матерого, клыкастого, жирного.
Молчан, закусив губы, посверкивая зрачками, выбрасывал кожаный трос сажень за саженью, - морж старался под водой освободиться. Лодочку уже несло в море.
Только к ночи справились со зверем, привели его мертвого к берегу пластать. Утром, когда хлебали кашицу, Молчан говорил:
- Ни един человек на свете не знает, кто я и откудова. Неведомо мне и самому, с чего я тебе открылся. С того ли, что ты меня не покрутчиком, а товарищем взял, с того ли, что шапка на мне твоя, с того ли, что прост ты, и душе моей ладно с тобой, словно в перине... Слушай далее! Не один я таков в Архангельском городе, да в Холмогорах, да иных займищах ваших. Много здесь беглого люда...
Крыков слушал молча. Про кашицу он забыл - смотрел в строгие глаза Молчана, сердце обливалось кровью, словно медленной вереницей проходили перед ним люди, о которых говорил Пашка.
- Чего похощат, то с нами и делают ироды, - говорил Молчан. Поклонишься не так - бит будешь на боярской конюшне смертно. Земля не уродила - кнуты, оброк не сполна в боярский амбар привез - батоги, ребра ломают, на виску вздергивают, последнюю деньгу из-за щеки рвут клещами. Девок наших к себе во дворы волокут, бесчестят; приглянется какая - из-под венца честного уведут, потом - на дальний скотный двор...
Молчан скрежетнул зубами, сломал палку об колено, швырнул в костер.
- Где правда? Как искать ее, как человеку жить?
- Где ж они, твои беглые? - спросил Крыков.
- Повсюду. Покрутчиками идут за какую хошь цену, за прокорм. В весельщики ли, в наживщики ли, все им едино. По дальним скитам бегут - в служники. Покуда сил хватает, бредет с котомочкой, с лыковой; потом отлежится, ягодок поест, грибов, потом где ни есть - на озерце али у моря избу справит, хибару али землянку...
- Откуда же идут?
- С Москвы да с Костромы, с Калуги да с Вязьмы, с Курска да с Ярославля...
- И все сюда?
- Зачем все. И на Дон идут, и на Волгу-матушку, в низовья, и за Великий Камень...
- А коли споймают?
Молчан невесело усмехнулся:
- Споймают? Тогда добра не жди...
Он зачерпнул кашицы, пожевал, потом посоветовал:
- Покушай-ка, пока не вовсе простыла...
Доели кашу молча, собрали снаряды, погрузились, поплыли к городу. Афанасий Петрович был задумчив, невесел, рассеян. С этого случая подружился он с Молчаном и подолгу с ним беседовал. А осенью Афанасий Петрович встал на службу при таможенном поручике - иноземце господине Джеймсе.
2. БИТЬ НЕЩАДНО, ПОКА НЕ ЗАКРИЧИТ!
Господин Джеймс копил деньги на приобретение патента для воинского чина у себя в королевстве аглицком. Для этого ему надлежало прослужить московитам еще шесть лет. Этот срок он сокращал поборами, взятками и всяческим лихоимством, да еще тем, что старался жить в далеком городе Архангельске со всеми удобствами, ни в чем решительно себе не отказывая. Он много спал, подолгу играл на лютне, занимался с ученою собачкою, читал библию и для препровождения времени приглашал к себе иногда девиц, с которыми щелкал каленые орехи и играл в галантные игры.