"Кто ж тогда царь? - сердясь на то, что все так непонятно, спрашивал себя Рябов. - Этот, что ли?"
Но бледнолицый свитский не имел в себе ничего величественного, а со стругов уже никто не мог сойти, кроме разве людишек в кафтанах, дрягилей, матросов и работного народа.
Шхипер вдруг отдал на струг какие-то приказания, наклонил голову и быстро пошел вдоль ковровой дороги - к дому. Он не глядел по сторонам, не поднимал глаз от помоста, и было видно, что идти под взглядами толпы ему стыдно: шаг его был быстр, неровен, тяжел, башмаки громко стучали, а мокрые темные волосы болтались подле щек... За ним быстро шел свитский.
Навстречу шхиперу гремел, разливался сладко и блаженно соборный хор, тянулась любопытная толпа, полз совсем белый, одутловатый, напуганный досмерти купец Лыткин с серебряным блюдом, на котором раскисал под дождем хлебный каравай.
Внезапно шхипер остановился перед купцом, не поднимая головы, принял от него блюдо, поклонился, отдал свитскому и скрылся в сенях дворца. Народ закричал, завыл восторженно, - теперь все поняли, кто царь. Хор вывел последний стих, пушки еще пальнули, и все смолкло.
"Вот так царь! - подумал Рябов и почесал затылок. - Какой же это царь? Нет, братие, это не царь! Таковы цари не бывают!"
2. С МЫСЛЕЙ ПОШЛИН НЕ БЕРУТ!
Он еще долго стоял и смотрел вслед царю. Потом кто-то тронул его сзади за рукав. Кормщик оглянулся и увидел Афанасия Петровича.
- Пойдем, Иване! - позвал поручик. - Стольник царев Сильвестр Иевлев да с ним воевода наш Апраксин Федор Матвеевич неподалеку стоят, на Двину смотрят. Может, чего и выйдет из нашей беседы...
- А коли не выйдет? - спросил Рябов. - Воеводе ли не знать, что иноземцы повсеместно чинят? Однако ж он им ни в чем не перечит!
Крыков вздохнул.
- Воевода одним только делом и занят - сам знаешь - корабль строит. Пойдем расскажем. А коли справедливости не отыщем, то мало ли где люди живут. Сторона наша не бедная, есть и Печора, есть и Кемь, и Лопь. По Кеми люди живут, лососей ловят соловецким монахам. По Выгу да по Сороке живут, по Вирме, да по Суме, по Умбе и Варзуге. Солеварни монастырские еще есть, мельницы пильные, в Кандалакшу уйти можно, на Терский, на Зимний берега...
- За какие же грехи мне уходить-то?
- И почище нас, да слезой умываются! - невесело ответил Афанасий Петрович.
Воевода Апраксин - молодой, но уже полнеющий человек, и свитский, тот самый, что давеча принял хлеб из рук царя, - небольшого роста, бледнолицый, синеглазый, в коротком воинского покроя кафтане - стояли на взгорье, чему-то смеялись с другими свитскими.
- Подойдем? - спросил Крыков.
Рябов кивнул. Когда были совсем близко, Апраксин посмотрел на них немигающими строгими глазами.
- К вашей милости, князь-воевода! - учтиво молвил Афанасий Петрович.
Свитские обернулись, перестали смеяться. Апраксин спросил:
- Поручик Крыков?
- Крыков, князь-воевода.
- Нынче мне тебя показал полковник Снивин, пожаловался...
Афанасий Петрович стоял спокойно, смотрел в глаза воеводе.
- Ты и есть тот офицер, что фальшивые деньги, не серебряные, открыл на корабле иноземном?
- Я, князь-воевода.
Иевлев и Апраксин быстро переглянулись.
- За непрестанной занятостью корабельными делами, я во-время не выразил тебе свою признательность, - заговорил воевода. - Ты, господин поручик, поступил достойно, и, несмотря на жалобу полковника Снивина, который заблуждается и не ведает истину, я нынче имею честь выразить похвалу мужественному твоему поступку. В сем случае ты, сударь, проявил изряднейшее фермите, и я весьма рад тому, что имею в воеводстве своем такого офицера...
Что такое "фермите" Крыков, как и многие другие свитские, не понял, но что воевода доволен им - понял сразу и повеселел.
Тут же рассказал он всю историю кормщика и все обиды, причиненные ему в последнее время. Афанасий Петрович говорил быстро, с трудом сдерживая волнение. Воевода и другие свитские слушали с интересом, поглядывали на Рябова с участием, спрашивали, если что не понимали.
- Сей кормщик мог и до меня добраться, - сказал Апраксин. - Не велик труд со мною побеседовать. Днюю и ночую я на верфях - либо на Вавчуге, либо в Соломбале...
- До бога высоко, до царя далеко! - ответил Рябов. - Покуда до тебя, князь, дойдешь, многим поклониться надобно, а кланяться мы, беломорцы, плохо обучены. Спина у нас непоклонна...
- Гордые, я чаю? - с легкой быстрой усмешкой спросил Апраксин.
- Место свое знаем! - жестко ответил кормщик. - Артамоны едят лимоны, а мы, молодцы, едим огурцы.
Воевода помолчал, потом произнес спокойно:
- Так от бога повелось испокон веков.
- Ой ли?
- А ты как мыслишь?
Рябов молчал, улыбающимися глазами смотрел на Апраксина.
- Что не говоришь?
- С мыслей пошлин не берут! - не торопясь, сказал Рябов. - Помолчать способнее...
- Памятуя указ его величества государя, - быстро перебил кормщика Крыков, - почел я долгом своим представить пред очи ваши сего знаменитого по Беломорью кормщика, дабы великий шхипер мог убедиться, сколь славные морского дела старатели из наших поморских жителей могут к его царской службе представлены быть...
Синеглазый кивнул - ладно-де, чего тут не понимать. И спросил деловито:
- Любой корабль, кормщик, поведешь?
- Дело нехитрое. Привычку надо иметь.
- И бури не испугаешься?
- Зачем не испугаюсь? Кто на море не бывал - тот страха не видал, как у нас говорят. Нет такого человека, господин, чтобы не испугался. Блюсти только себя надобно, слово помнить...
- Какое еще такое слово?
- Ну вот, к примеру, старшой я на лодье али во всей ватаге. Значит, и слово мною дадено людям, на берегу оставшимся, живу не быть, коли по вине моей другие рыбари погубятся. Так у нас повелось у Архангельского города, у корабельного пристанища, у лодейного прибежища. Клятва, вроде бы. Слово дадено, как пуля стреляна...
Он прямо посмотрел в синие внимательные глаза стольника, так открыто посмотрел, что Иевлев с радостью повторил поговорку:
- Слово дадено, как пуля стреляна.
- Так повелось, господин.
- Значит, пойдешь в корабельщики к государю?
- Пойти можно.
- Ну что ж, - молвил стольник, - бумагу мы тебе выправим. Погуляй здесь пока, погоди... Князь-воевода тебе напишет...
Кивнул и пошел с Апраксиным ко дворцу, но с пути оглянулся: кормщик простоволосый, в чистой, расстегнутой на богатырской груди рубахе, стоял, окруженный царевыми потешными. Свитские о чем-то спрашивали, он отвечал, посмеиваясь.
- Хорош мужик! - сказал Сильвестр Петрович Апраксину.
- Мне сей народ не в диковинку! - ответил Федор Матвеевич. - Поначалу я тоже удивлялся, а теперь попривык...
Иевлев вернулся скоро, вынес бумагу и прочитал вслух, что Рябов Иван сын Савватеев с нынешнего дня определен состоять при царевой свите "матрозом корабельным" и для того никому имать его не велено под страхом государева гнева. Прочитав, Сильвестр Петрович велел спрятать лист накрепко, а к вечеру быть обратно на Мосеевом острову.
- Все ли понял, кормщик?
- Все, господин.
- Кланяйся! - шепнул за спиною Рябова кто-то из свитских. - Пади в ноги!
Кормщик оглянулся, сказал с достоинством:
- Я и богу-то земно не кланяюсь.
Сложил бумагу пополам, спрятал за пазуху. Иевлев молча, весело на него глядел. Потом повернулся к Афанасию Петровичу, спросил доверительно:
- Много ли иноземцы у вас бесчинствуют?
- Много! - со сдержанным гневом ответил Крыков. - Столь много, господин, что ума не приложим, как обуздать ихнее племя. Вовсе за горло взяли, дышать не можно...
Беседуя дошли до берега. Здесь поджидал Митенька. Иевлев с Крыковым продолжали разговаривать.