На жерди рубежки нарезал и шпангоуты рассчитал. Шестнадцать ден считал. Дружок у него, мастер тоже Кочнев-от, яхту строил "Святой Петр", не здесь, а подалее, на Вавчуге, у Баженина. Так они, мил человек, все советовались. То так прикинут, то эдак. И Баженин Федор с ними - помогал... А возле песка ихнего воевода приказал стражу поставить, солдатов с алебардами, чтобы кто чего не попортил. Сам с ними тоже все дни бывал...
- Понимает в корабельном строении? - спросил Рябов.
- Ничего, мужик с головой. Более спрашивает: оно тоже для воеводы дело хорошее - спрашивать. Ну, лекалы сколотили, пошла работа: печи поставили водяные с котлами - доски парить. Вишь, какой корабль построили - облитой весь, почище яхты, - а? Как досками обшивали, так словно бы кожу натягивали - таковы мягки. Сделали почитай что всё, - тут и объявились Николс да Ян. Ну, ремесло свое знают, ничего не скажешь, да ведь корабль готов был. Они сразу Ивана Кононовича чуть не в толчки, сами, мол, управимся, иди себе, дед! Поклонился кораблю Иван Кононович большим обычаем, посошок взял, топор свой за пояс заткнул, обладил свой карбас, да и обратно в Лодьму...
- А Николс да Ян?
- Здесь они. Им почет, им ласка, им жалованье царское. Так от века заведено: скажешь, что простой корабельщик с Лодьмы корабль выстроил, - как на тебя глянут? А скажешь Николс да Ян - и ладно будет.
Рябов вздохнул, поднялся:
- Где же Иван Кононович? Ужели и спуска не увидит?
- Сказывал, что домой собрался, а правду не ведаю. Может, и посмотрит спуск издалека. Человек же...
- Денег-то ему воевода дал?
- Денег дал, - нехотя ответил старик, - да что ему в деньгах. Обидно мастеру.
Рябов пошел к кораблю, поднялся на палубу.
Петр Алексеевич ругал Апраксина, что корабль еще не готов, воевода отговаривался: гвозди-де не подвезли, да блоки долго держали, да парусину спервоначала прислали не такую, как нужно. Мастера Николс да Ян тоже оправдывались - очень плохо работают русские плотники, нерадивы, более говорят, нежели делают. Апраксин вдруг вспылил, крикнул иноземцам:
- Вы бы помалкивали, господа достославные! Сколь времени мы вас ждали?
Николс да Ян сразу обиделись, Петр Алексеевич примиряюще спросил:
- Когда же спускать станем?
- Дня через три, не ранее! - ответил Федор Матвеевич. - Недоделано больно много, великий шхипер. А нынче на яхте походить можно. День погожий, морянка подувает...
Позже, проходя по шканцам, Рябов услышал, как Апраксин всердцах рассказывал Иевлеву:
- Давеча говорю, что-де Николс и Ян почти ничего для корабельного строения сделать не успели, - великий шхипер смеется. Не верит...
На строящемся корабле поработали до полуночи и только поздней ночью, не чуя ног от усталости, отправились на Мосеев остров. Царь сидел в карбасе неподалеку от Рябова, смотрел то на Соломбалу, где стоял на стапелях корабль, то на Мосеев остров, где тихо покачивалась у причала яхта "Святой Петр".
- Два еще мало! - сказал Гордон. - Но два уже хорошо... Два еще не флот, но два - почти эскадра.
4. РАЗНЫЕ ЕСТЬ ВЕТРЫ...
С утра царя-шхипера не было видно, бояре - побогаче и постарше - ушли во дворец, прочие свитские полдничали на солнечном припеке: резали копченого гуся, выпивали из склянницы по кругу. Один, тощий, подобрав колени, уперся в них бородою, нехотя жевал пироги, тоскливо глядел на двинский простор. Другой, сидя рядом с ним, негромко говорил:
- Ну, край! Распротак его и так. Занесло нас, закинуло, забросило. Птица, и та, что порося, визжит. О, господи!
Тощий кивал головой, жевал сухой пирог, бранился скучным голосом.
Подалее у досок сидели потешные, - Рябов уже знал, каковы они с виду: в кургузых кафтанчиках, поджарые, с дублеными крепкими лицами. Они круто опрокидывали стаканы, нюхали корочку, судили здешних беломорских женок, ржали как жеребцы.
Возле них стоял Апраксин - невысокий, прибранный иначе, чем вчера, - поколачивал тростинкой по голенищу блестящего ботфорта, смотрел вдаль, втягивал тонкими ноздрями запах Двины, едва уловимый, солоновато-горький дух далекого моря.
Увидев Рябова, что-то сказал потешным. Один из них, почерневший на солнце, как перепечь, - после кормщик узнал, что звать его Якимкой Ворониным, - громко, сипло крикнул:
- Кормщик, водку пьешь?
- Кормщик, водку пьешь? - передразнил тонкий писклявый голос.
Рябов слегка подался назад, посмотрел под ноги тут крутился маленький старичок в бубенцах, звенел, прыгал, босое сморщенное лицо его кривилось гримасой, изо рта торчал, как пень, один кривой зуб.
Сдерживая дрожь омерзения, кормщик перешагнул через карлика и тогда увидел другого шута: тот сидел в кругу потешных, смотрел круглыми печальными глазками, утирал рот колпаком с бубенцами.
- Иди, водки выпей! - сказал Якимка Воронин. - Воевода ваш Апраксин вот сказывает, что ты здесь первеющий мореход. Садись, гостем будешь!
Он подвинулся на бревне, давая место подле себя. Другие тоже потеснились, и Рябов сразу заметил, что потеснились с уважением, не без любопытства вглядываясь в него. Только Апраксин стоял попрежнему, не меняя позы, глядел на Двину.
- Здорово, - молвил Рябов и принял из рук Якимки тяжелый, до краев налитый стакан. - А что до того, каков я мореход, то насупротив некоторых иных мне и выходить нельзя. Я перед ними вроде как зуек.
- Что за зуек? - спросил Воронин, поддевая на нож ломоть ветчины и протягивая его Рябову.
Рябов принял мясо, сказал с расстановкой:
- Зуек, господин, по-нашему, по-морскому, чайка называется, - малая, робкая. Она сама вроде бы ничего не схватит, боится добычу брать, а норовит взять, что бросовое, ненужное: потроха там, когда рыбину рыбак пластает, али еще что. Вот мы промежду себя ребятишек, которые с нами в море ходят, так называем - зуйками. Доля ихняя вроде бы и никакая, - чего рыбаки не берут, то им годится. Ученики, словом. Меж себя мы и говорим по-нашему: зуек, мол.
Он посмотрел на свет желтого стекла стакан, понюхал и, под перекрестными взглядами потешных, через зубы влил в глотку холодную можжевеловую. Потом выдохнул воздух и деликатно откусил кусочек ветчины.
- Хорош корабль-то? - спросил другой потешный с веселым, покрытым веснушками лицом и с крепкими сочными губами. - Для вашего моря ничего корабль? "Святой Петр"?
- Корабль ваш ничего, - ответил Рябов, - седловат, коли отсюдова глядеть, - вон кормушка горбылем торчит. А так ничего. Баженин-то Осип мужик головатый, коли чего затеет - значит, дело будет. Нынче на корабли его повело, а ведь ранее он этим делом нисколько не занимался. Мельник он, зерно молол. И доски тер - на продажу. Богатеющий мужик.
- А ветры у вас здесь какие? - спросил Воронин.
- Ветры у нас есть, не жалуемся, - ответил Рябов, косясь на карлу, который громко зачавкал, обсасывая жирную кость. - Разные есть, господин, ветры. Наше море Белое, оно ветрами богато...
И он стал говорить о ветрах, показывая рукою с пустым стаканом, как они дуют, откуда заходят и какие надобно ставить паруса при здешних ветрах. Подошел Иевлев в расстегнутом на груди кафтане. Апраксин слегка наклонился - тоже слушал.
- Как на август перевалит, - говорил Рябов, - мы, значит, так по-нашему, по-морскому, меж собою думаем: жди рыбак листопада, - задует он надолго, запылит, завоет в море листопад. Который отсюдова дует, по осени более - не то, чтобы с ночи, с севера, а вот отсюдова, - Рябов стаканом показал, откуда дует, - завсегда он у нас, на нашей стороне беломорской, с дождем. Мы его называем плаксою, потому как он все плачет, слезьми течет. Оно и выходит - плакса...
- Ну, господа мореходы? - спросил Апраксин.