И тут же у нее появилась и уже не исчезала больше новая мысль: Таня приедет на похороны, они встретятся. Первый раз за шесть лет. Только бы хорошо встретились!
Засуетилась, забегала, скорей, скорей!
И Саша, наверное, подумал о Тане, и ему стало стыдно перед собой, что думает о ней больше, чем о ее теперь уже покойном отце. Он хмурился, вздыхал, старался припомнить Василия Павловича, его сосредоточенное, болезненно-серое лицо, и как они ставили у ворот новый столб, и о чем говорили, но эти воспоминания тотчас сменялись другими: вот перед окном стоит Таня, она громко смеется и хорошо знакомым жестом отводит со лба прядку светлых волос... Какая она теперь? И сына ее он представлял в воображении, и ему очень хотелось, чтобы сын был похожим на Таню, только на Таню.
- Успеть бы вам, - сказала мать.
- Наверное, полетим через Краснодар, - озабоченно ответил Саша. Оттуда до Адлера тридцать пять минут лету. Если, конечно, погода позволит.
Через несколько минут с рюкзаком и карабином за плечами Саша уже ехал попутной машиной в город. Архыз смотрел ему вслед жалобными глазами и нервно зевал. Не взял...
В конторе толкались лесники с ближних и дальних кордонов, тут были и научные работники и служащие. Многие с карабинами, одетые чисто и строго. Разговор только и шел о Никитине. Всем он был близок, как-никак, а почти тридцать лет проработал в заповеднике. В радиорубке шел непрерывный диалог, вызывали экспедицию геологов, находящуюся в сотне километров восточнее. Наконец Котенко вышел от радиста и обрадовал:
- Дают вертолет! Улетим напрямую за два рейса.
- А погода над перевалом?
- Есть погода.
Подошла грузовая машина, все быстро уселись, поехали на аэродром. Старенький, снегом и дождями исхлестанный вертолет прилетел менее чем через час. Котенко скомандовал, кому лететь первым рейсом. Саша оказался в этой группе.
Мягко сели на площадку за поселком. Молча отошли от машины, и она тотчас же с ревом улетела. Минуту стояли, провожая вертолет глазами, а потом вскинули винтовки за плечи, не сговариваясь, построились по двое и пошли к тому дому.
Как тяжело все это! Здесь уже собрались люди, стояли, ходили по двору и вокруг дома, разговор вели тихий, посматривали на открытые двери и окна. Всюду виднелись заплаканные лица женщин. Лесники стали во дворе кучей, как по команде, закурили. Потом побросали сигареты, составили винтовки шалашиком и по одному пошли в дом, где пахло вянущими цветами, а зеркало было занавешено черным. Саша все видел плохо, глаза у него были полны слез. Кто-то взял его за руку выше локтя и повел за собой.
- Борис Васильевич! - обрадованно прошептал он.
Учитель географии кивнул, стекла его очков строго поблескивали, седая голова была почему-то взлохмачена.
- Вот что, Саша, тебе задание, - сказал он твердо. - Видишь машину? Надо ехать в Адлер и встретить Татьяну с сыном. Я поручаю это тебе, как другу дома. Садись и давай побыстрее... Она прилетает в тринадцать десять, рейс триста сорок пять из Ленинграда. Час десять минут тебе на дорогу. И будь умником... Давай. Карабин и вещи я возьму к себе.
Саша ничего не мог сказать или возразить, он все исполнял машинально. Борис Васильевич сам закрыл за ним дверцу "Москвича", усталый шофер только поглядел на него.
Лишь в дороге Молчанов опомнился. Щеки у него загорелись. Как вести себя? О чем говорить? Как, наконец, смотреть на нее?.. И почему он? Разве ему мало тоски? Но все это были вопросы без ответа.
Успеть бы, пока не приземлился самолет.
В людном аэропорту побледневший от волнений Саша прошел через гулкий зал, смешался с разноликой толпой пассажиров и встречающих. Объявили посадку триста сорок пятого. Почему-то ему, некурящему, вдруг очень захотелось курить.
Подъехали вагончики с пассажирами.
Мальчуган лет четырех весело выскочил первым и, приоткрыв рот, с любопытством огляделся. Сын Тани... Саша не мог не узнать его. Он шагнул к мальчику и взял его за руку. Тот доверчиво и совсем не робко глядел на него снизу вверх и вдруг спросил:
- Мама, а это кто?
- Это Саша, твой друг...
Только тут он увидел Таню. Рядом с собой.
Он не успел рассмотреть ее. Вот глаза увидел, как-то сразу увлажнившиеся, милые Танины глаза, когда она, всхлипнув, неожиданно уткнулась ему лицом в грудь, положила руки на плечи и заплакала, никого не стесняясь и ничего не видя. Вокруг шумела курортная толпа, шли, толкались, оглядывались на них. Маленький Саша недоумевал, он крепко, испуганно ухватился обеими руками за юбку матери, а она плакала навзрыд, и в этих слезах ее была не только горечь утраты доброго отца, но и еще что-то не менее тяжелое. Словно исповедь после долгого и трудного пути к желанной цели.
Саша неловко обнял ее, гладил руки, плечи и тоже, кажется, плакал, с силой стискивая зубы, чтобы удержать слезы.
- Ну будет, будет, Таня, - говорил он и опять гладил, а она только теснее обнимала его, и лишь когда начал хныкать сын, Таня очнулась и, вздыхая, успокаиваясь, стала успокаивать сына.
У машины она сказала:
- Ты подожди нас, Саша, мы скоро.
Мальчуган строго посмотрел на мать и нравоучительно сказал:
- Это я Шаша, а это дядя.
- И ты Саша, и дядя тоже Саша. Понял, мой дорогой? - Таня впервые улыбнулась. А маленький Саша улыбнулся лукаво и недоверчиво: эти взрослые такие путаники...
В машине Таня выглядела строже, ее лицо подернулось горечью. Они молча сидели сзади, касаясь друг друга плечами. Маленький Саша после небольшого спора с матерью отвоевал себе переднее кресло. Вернулась неловкость. Молчали или перебрасывались редкими, ничего не значащими фразами. Саша застенчиво разглядывал Татьяну.
Она показалась ему худенькой, несчастной и как будто подросшей. Может быть, потому, что на ней была строгая белая блузка и юбочка ниже колен, современная черная юбочка с широким поясом, а лицо еще не высохло от слез. Что-то новое и чужое было в этом лице. Строгость, что ли, или уже выверенная привычка к протесту, готовность к спору, решительной самозащите? Но когда она бессознательным жестом отвела тыльной стороной ладони волосы со лба - не испорченные краской, все те же золотистые волосы девичьей поры, - он улыбнулся, и она тихонько улыбнулась ему в ответ.
- Сильно я изменилась?
- Да, конечно.
- И ты тоже.
- Старый стал?
- Нет. Мужественный.
- Платон ставит мужество на последнее место в ряду других добродетелей...
Она как будто не слышала.
- Ты цельный человек, Саша, - сказала потом убежденно. - Уверенный в себе. Хорошо это. Нужно.
В словах этих он уловил укор тому, другому. Не цельному. Что ж, в оценке своего мужа она права, Саша ведь тоже узнал Виталия с другой, так сказать, стороны.
Он осторожно спросил:
- Муж приедет?
- Нет. Он в Москве.
- Ты сообщила ему?
- Да. Но он часто в командировках.
- Он был здесь. Позавчера. К твоим, насколько я знаю, не заходил. Иначе бы остался, ведь отец был уже очень плох.
Таня отвернулась. Глаза ее быстро наполнились слезами.
Маленький Саша тараторил вовсю. Шофер едва успевал отвечать на его вопросы. От восторга Саша подпрыгивал на сиденье. Новый мир открывался перед ним, чудный мир! Он видел коз и козлят на пастбище, живых лошадей прямо около самой дороги, видел лес вокруг, страшной высоты горы, дышал теплым, ароматным воздухом, совсем не похожим на ленинградский, и ничего не знал, куда едет и зачем едет. Своего кавказского дедушку он видел только на фотографии.
Они ненадолго остановились у домика дорожного мастера, шоферы всегда останавливали здесь машины перед въездом в ущелье.