Эвелин удивилась:
— Руфь? А где была Руфь в ночь убийства? Ведь кто-то это знал?
Миссис Тредгуд покачала головой:
— В том-то и дело, милочка, что никто ничего наверняка не знал. Иджи говорила, что они с Руфью были в доме мамы Тредгуд, она тогда болела. И я ей верю. Но некоторые не верят. Я знаю только одно: Иджи скорее умерла бы, чем позволила запятнать имя Руфи убийством.
— Так нашли убийцу или нет?
— Нет, милая, так и не нашли.
— Ну ладно, если Иджи и Большой Джордж не виновны, то кто же, по-вашему, это мог сделать?
— Чего не знаю, того не знаю.
— И вам не хотелось узнать правду?
— Ну конечно хотелось бы, кому ж не хочется? Это одна из самых больших загадок. Но этого никто никогда не узнает, милочка, за исключением разве что убийцы Фрэнка Беннета и самого Фрэнка Беннета. Знаете, как говорится, — мертвый не выдаст.
МИССИЯ СПАСЕНИЯ ДЖИММИ ХЭТЧЕРА
23-я авеню, 345, Бирмингем, штат Алабама
23 января 1969 г.
Смоки Одиночка сидел в миссии на краешке железной кровати и заходился в кашле от первой утренней сигареты. После того как закрылось кафе, Смоки долго болтался по стране, пока не устроился поваром в бирмингемской придорожной забегаловке, однако пил без продыха, поэтому его скоро выгнали.
Через две недели, когда Смоки околевал от холода под виадуком на Шестнадцатой улице, его подобрал брат Джимми и привел в миссию. Он был слишком стар, чтобы и дальше вести бродячую жизнь, здоровье у него стало совсем никудышное, да и зубы почти все выпали. Но брат Джимми с женой отмыли его, подкормили, и Смоки почувствовал себя в этом приюте почти как дома — впервые за последние пятнадцать лет.
Брат Джимми сам когда-то был горазд на выпивку, но, проделав долгий путь от бутылки виски к Иисусу, решил посвятить жизнь спасению таких же бедолаг.
Он приставил Смоки к кухне. Ели они, главным образом, замороженные продукты, которые им жертвовали доброхоты, — в основном рыбные палочки да картофельное пюре быстрого приготовления. Но никто не жаловался.
Когда Смоки не был пьян или занят на кухне, он торчал наверху, пил кофе и играл в карты с другими обитателями миссии. Он много чего насмотрелся там. Например, человек с единственным пальцем на руке встретил тут своего сына, которого не видел со дня его рождения. Отец и сын — от обоих отвернулась удача, и обоих занесло ветром в одно и то же место. Он встречал здесь преуспевавших некогда врачей, адвокатов и даже бывшего сенатора от штата Мэриленд.
Однажды Смоки спросил у Джимми:
— Как эти люди могли так опуститься?
— Я думаю, от разочарования, — ответил Джимми. — Обычно все дело в женщине. Кто-то её потерял, а кто-то так за всю жизнь и не нашел. Вот и несет человека под горку. Ну и конечно, виски многих на крючок ловит. Но я уже давно наблюдаю, как люди приходят сюда и уходят, и могу точно сказать: разочарование — вот что чаще всего губит.
Полгода тому назад Джимми умер. Центр города перестраивали, и миссия подлежала сносу. Скоро Смоки опять собираться в путь. Куда, он пока не знал…
Он спустился вниз и вышел на улицу. День был морозным и ясным, а небо — ярко-синим, и Смоки захотелось пройтись.
Он миновал закусочную Гаса, прогулялся по Шестнадцатой улице, оставил позади старую сортировочную станцию и пошел вдоль железнодорожных путей, пока не обнаружил, что ноги несут его к Полустанку.
Он был и остался безработным бродягой, скитальцем, рыцарем дорог, которому судьба даровала сплошные потери, потери, и больше ничего. Свободный и безмятежный, он смотрел, как падают звезды, стоя в проемах товарных вагонов бегущих в ночи поездов. Он судил о благосостоянии страны по величине окурков, подобранных на обочине. Он вдыхал вольный ветер от Алабамы до Орегона. Чего только он не насмотрелся, чем только не занимался — одинокий бродяга, свободный от всех и вся. Еще один лоботряс без рода и племени, ещё один беспробудный пьяница. Но он, Смоки Джим Филлипс, вечный неудачник, любил только одну женщину и хранил ей верность всю свою жизнь.
Да, он спал со многими шлюхами в грязных притонах, под кустами, в разбитых вагонах, но ни одну из них он не смог полюбить. ОНА всегда была для него единственной и неповторимой.
Он полюбил её в ту же секунду, когда увидел за стойкой кафе в том клетчатом платье, — полюбил навсегда. Он любил её, когда ему было тошно жить, когда он блевал на задворках какой-то пивнушки, когда полумертвый валялся в ночлежке среди доходяг с открытыми язвами, которые метались в бреду белой горячки и отбивались от воображаемых насекомых и крыс. Он любил её, кашляя по ночам под ледяным дождем, когда из теплых одежек на нем оставались только прохудившаяся шляпа да башмаки, размокшие и неподъемные, как два утюга. И когда в госпитале для ветеранов у него отхватили легкое, и когда псина выдрала у него здоровенный клок мяса из лодыжки, и на рождественском обеде Армии спасения в Сан-Франциско, где незнакомые люди хлопали его по плечу и угощали подгоревшей индейкой и сигаретами.
Он и в миссии спасения любил её каждую ночь, лежа на тощем матрасе из какой-то давно закрытой больницы, глядя на мигающие неоновые буквы: «ИИСУС СПАСЕТ ВАС» и слушая шум попойки на первом этаже, звон бьющихся бутылок и крики со двора: «Пустите погреться, пустите!» Каждый раз, когда его сердце сжимала тоска, он закрывал глаза, снова входил в кафе и видел: вот она стоит, улыбается ему.
Перед ним мелькали беспорядочные картины: Руфь хохочет над Иджи… Руфь за стойкой обнимает Культяшку, откидывает волосы со лба… Руфь беспокоится, когда ему плохо…
Смоки, возьми ещё одно одеяло. Сегодня, говорят, будет холодно. Смоки, ну зачем ты все время уезжаешь, мы так волнуемся, когда тебя нет.
Он ни разу до неё не дотронулся, разве что иногда пожимал руку. Ни разу не обнял её, не поцеловал. Но только ей одной хранил он верность. Ради неё он мог убить, потому что она была из тех женщин, ради которых убивают. Мысль, что кто-то или что-то могло причинить ей боль, вызывала у него спазмы в животе.
За всю жизнь он украл только один раз — фотографию Руфи, сделанную в день открытия кафе. Она стояла у входа, держа ребенка на одной руке, а другой прикрывала от солнца глаза. Этот снимок путешествовал с ним по городам и весям в конверте, приколотом булавкой к изнанке рубахи, чтобы, не дай Бог, не потерять.
И даже после смерти она жила в его сердце. Для него она никогда не умрет. Забавно: за столько лет она так и не догадалась. Иджи знала, конечно, но молчала. Она была не из тех, кто заставит тебя стыдиться любви, но она знала.
Как она старалась разыскать его, когда заболела Руфь, но он мотался черт-те где в товарных вагонах. Когда он вернулся, Иджи повела его туда. Каждый понимал, что творится в душе другого. Они как будто вместе её оплакивали. Но не вслух. Кто сильнее страдает, тот меньше об этом говорит.
...
РУФЬ ДЖЕМИСОН
1898–1947
БОГ ВЕДАЛ, ЧТО ТВОРИЛ,
КОГДА ПРИЗВАЛ ЕЕ В ДОМ СВОЙ
«БИРМИНГЕМ НЬЮС»
Четверг, 26 января 1969, страница 38
СМЕРТЬ ОТ ХОЛОДА
Рано утром в среду около железнодорожных путей, в миле к югу от Полустанка, обнаружен труп. Как установлено, тело принадлежит белому мужчине примерно 75 лет. Несчастный, на котором были только рабочие брюки и легкий пиджак, очевидно, скончался ночью от переохлаждения. На теле не найдено никаких документов, кроме женской фотографии. Похоже, этот человек был бродягой.
ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК МИССИС УИМС
«Бюллетень Полустанка»
9 декабря 1956 г.
ПОЧТА ЗАКРЫВАЕТСЯ
Наше кафе закрылось, салон красоты — тоже; кажется, настал и мой черед. Почта скоро перестанет работать, и всю корреспонденцию будут пересылать в почтовое отделение в Гейт-сити. Что и говорить, печальные времена для меня наступают. Но мне все ещё нужны свежие новости, так что звоните или приносите их домой или передавайте моей дражайшей половине, если наткнетесь на него в городе.
С тех пор как Эсси Ру получила место органистки в кинотеатре «Дримлэнд Роллер Ринк» в Северном Бирмингеме, они с мужем Билли надумали переехать туда. Но я надеюсь, что они никуда не уедут. Ведь после того, как нас покинули Джулиан и Опал, от нашей старой компании осталась лишь я, Нинни Тредгуд и Бидди Луис Отис.
С сожалением сообщаю, что на этой неделе кто-то залез в дом миссис Эдкок и украл всех фарфоровых птичек из серванта, да и в буфете кое-чего недосчитались.
Но это ещё не все. Я ездила на кладбище положить цветы на мамину могилку, и, представляете, кто-то умудрился стянуть у меня сумочку прямо из машины. Что и говорить, времена нынче не те. Просто любопытно, кто до этого мог додуматься?
Кстати, что может быть печальнее детских игрушек на могиле?
Дот Уимс
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери,
Бирмингем, штат Алабама
12 октября 1986 г.
Сегодня Эвелин встала чуть свет и сразу побежала на кухню готовить для миссис Тредгуд угощение. Перед уходом она разогрела его прямо на блюде, завернула в фольгу и положила в сумку-термос, чтобы не остыло. И снова она всю дорогу поторапливала Эда.
Старушка ждала её на своем обычном месте. Эвелин попросила её закрыть глаза и принялась разворачивать блюдо. Потом она налила из бутылки мятного чая со льдом и сказала:
— Ну вот и готово. Можете смотреть.
Увидев, что ей принесли, миссис Тредгуд захлопала в ладоши, как девочка, получившая рождественские подарки. Перед ней лежали отлично поджаренные зеленые помидоры, молодая кукуруза, шесть ломтиков бекона, горка нежной лимской фасоли и четыре огромных, пышных булочки на пахте.
Эвелин едва не прослезилась, видя, с каким восторгом её приятельница разглядывает угощение. Она велела миссис Тредгуд поскорее есть, пока не остыло, и, извинившись, вышла в холл, чтобы разыскать Джинин. Вручив ей в конверте сто долларов и ещё двадцать пять лично для нее, она сказала:
— Я вас очень прошу, проследите без меня за миссис Тредгуд, чтобы у неё было все, чего она захочет — из еды, и вообще.
— Да не надо мне никаких денег, дорогая, — ответила Джинин, — она и без того моя любимица. Не волнуйтесь, миссис Коуч, я о ней позабочусь.
Когда Эвелин вернулась, тарелка была пуста.
— Ах, Эвелин! Вы меня балуете — за что? Ничего подобного не ела с тех пор, как закрылось кафе.
— Вы заслужили, чтобы вас баловали.
— Вот уж не знала. В толк не возьму, за что вы так ко мне добры. Каждый вечер я благодарю Господа и прошу Его спасти вас и сохранить.
— Да, я это чувствую.
В тот день Эвелин долго сидела со старушкой, держа её за руку, и под конец сказала, что собирается ненадолго уехать из города, а когда вернется, то сделает ей сюрприз.
— Ой, я просто обожаю сюрпризы. Он больше хлебницы?
— Не скажу, а то не будет сюрпризом.
— Да, правильно. Ну тогда возвращайтесь поскорее, а то я теперь от любопытства с ума сойду, сами знаете. А это не ракушка? Вы поедете во Флориду? Опал и Джулиан прислали мне из Флориды ракушку.
Эвелин покачала головой: