Я закончила одиннадцать классов средней школы № 136 и в том же году поступила в банковский техникум, а в феврале 2001 года устроилась бухгалтером в ателье мод «Престиж». И вот четвертого ноября я получила очередную зарплату в размере пяти тысяч девятисот рублей. В тот же день после ателье я сделала небольшие покупки: водолазки себе черную и белую и бижутерию, и примерно в семь часов вечера решила заехать в кафе «Астра» на конечной 43-го автобуса. У меня была оставшаяся зарплата в сумме три тысячи триста двадцать шесть рублей. Только я зашла в вестибюль кафе, как ко мне подошли Бочаров Эдик, знакомый мне по микрорайону и школе, и ранее мне неизвестный Мигулин Алексей. Бочаров Эдик спросил, зачем я пришла в кафе, я ответила, что попить кофе. Мы стали курить, и кто-то из администрации сказал, что после нас придется окна проветривать, и мы вышли курить в вестибюль. Мигулин со мной разговаривал о чем-то, спросил, вернее, сказал, что кофе тут плохое, потом Бочаров и Мигулин предложили поехать вместе с ними в ресторан, попить там хорошего кофе и нормально покушать, но я сказала, что, спасибо, поеду домой. Я села на трамвай 18, и вместе со мной в трамвай зашел Мигулин, а Бочарова я не видела. Мигулин пристроился возле меня в трамвае, и мы с ним так и ехали до остановки, где мне надо было выходить — на Метростроевцев. Я вышла, Мигулин тоже, и в этот момент я увидела Бочарова, он просто был в другом вагоне. Я направилась домой, а со мной рядом шел только один Мигулин и молчал, а уже возле дома Мигулин вдруг взял меня за руку и не хотел отпускать. В это время Эдик Бочаров позвал Мигулина, и Мигулин сказал, чтобы я никуда не уходила, а сам отошел и стал общаться с Бочаровым. Я все же стала направляться в подъезд свой, но это сразу увидел Мигулин, догнал меня, обнял за талию и повел за дом, после чего долго уговаривал прогуляться с ним, и я согласилась, чтобы он в конце концов хоть бы отстал. Мы с Мигулиным пошли ходить по микрорайону до шестнадцатиэтажки возле ЖЭКа. Потом Мигулин купил в киоске на троллейбусной остановки бутылку «Амаретто», пачку «Кента» легкого, шоколадный батончик и два стакана пластиковых, и мы с ним выбрали детскую площадку, где качели. Там мне Мигулин принялся рассказывать, что он недавно отсидел и что его бросила девушка, и мы немного выпили и покурили, после этого я ему сказала, что мне пора домой. Мигулин снова увязался за мной и, проходя мимо дома № 154 по улице Метростроевцев, затащил меня в подъезд. Он сказал, что на улице холодно, и мы только погреемся. Я не хотела идти в подъезд, но все-таки решила вместе с ним зайти. Мигулин предложил мне сесть в лифт, и мы поехали на двенадцатый этаж. Возле лестницы мы зашли с Мигулиным в какой-то тамбур, где было темно. Там Мигулин начал ко мне приставать, он расстегнул мой плащ, после чего прижал меня к стене. Когда Мигулин расстегивал плащ, я его отталкивала и пыталась уйти, а когда он прижал меня за грудь и поцеловал шею, то я сильно перенервничала, и мне стало безразлично. Мигулин положил меня на пол и раздел полностью снизу. Я лежала на спине и не открывала глаз, пока он не закончил, потом я почувствовала, что Мигулин уже надевает мне колготки и трусы, я открыла глаза и обратила внимание, что Мигулин действительно почти надел на меня лежащую колготки, он слегка приподнимал мою спину и натягивал их. Было темно, и Мигулин не заметил, что я открыла глаза, а я видела, как он из кармана моего плаща взял кошелек с тремя тысячами. И еще триста двадцать шесть рублей там было. Я молчала, так как еще не совсем пришла в себя от случившегося на полу. Мигулин посмотрел содержимое кошелька, после чего забрал оттуда деньги, а кошелек бросил на пол и стал уходить. Я поняла, что Мигулин действительно забрал у меня деньги, приподнялась и взяла кошелек, увидела, что там по-настоящему ничего нет, и сказала Мигулину: «А деньги?» — он мне ответил, что ничего не знает, вызвал лифт и уехал. Я взяла свою сумку и пакет с водолазками и подождала лифт, потому что Мигулин уехал на нем раньше. Лифт снова поднялся, и я на нем спустилась вниз и вышла на улицу, там уже никого не было. Я пошла домой и, когда мылась в ванной, заметила, что Мигулин понаоставлял мне на шее засосов. На следующий день я была дома, курила на кухне, и в окно увидела, что на балконе квартиры Эдика Бочарова собирается компания, среди которых был и Леша Мигулин. А до этого утром моя мама звонила крестной, тете Дине, в Белгород, и после разговора, зная, что я получила зарплату, попросила отослать полторы тысячи рублей крестной. Я не могла сказать маме, что у меня как у лохушки какой-то забрал деньги малознакомый Мигулин. Тогда я решила пойти на квартиру Бочарова, чтобы Мигулин вернул мне хотя бы полторы тысячи рублей. Примерно в начале четвертого я подошла к квартире Бочарова и позвонила в дверь. Открыл Эдик Бочаров. Я, стоя на лестничной площадке, попросила позвать ко мне Мигулина. Мы немного еще поговорили, и Бочаров через некоторое время разговора сам поинтересовался, не пришла ли я за деньгами. Я поняла, что Бочаров знает, что у меня Мигулин забрал деньги, и ответила Бочарову, что да, за деньгами, на что Бочаров заявил, что ему Мигулин сказал вчера, будто я сама дала деньги. Бочаров ушел вроде позвать Мигулина, оставив дверь входную открытой. Я ждала, но Мигулин все не выходил. По коридору мимо прошел мой бывший одноклассник Саша Гончаренко — Малый его кличка, и, увидев меня, предложил зайти в квартиру. В зале я увидела компанию: три незнакомые мне девушки и примерно пять человек парней, среди них был этот Леша Мигулин, Шумский Виталик, Саша Гончаренко, ну, который Малый, Хижняк Вова — кличка Батон, и еще два парня неизвестные, они сидели за столом, было спиртное и играла в магнитофоне группа «Руки вверх», а Хижняк Вова ходил с «мыльницей» и всех фотографировал. Он мне тоже сказал, чтобы я не стеснялась и чувствовала себя как дома. Я прошла в залу и села за стол, потому что хотела поговорить с Мигулиным, но Мигулин делал вид, что не замечает меня и якобы не знает. После чего мне предложили выпить вина, но я отказалась пить и передала стакан Эдику Бочарову, продолжала сидеть за столом и ждала удобный момент остаться один на один с Мигулиным и не при всех сказать ему, чтобы он отдал мне хоть полторы тысячи рублей из тех денег, которые он в тамбуре забрал. Сидящий рядом Бочаров вдруг сказал, что ему надо со мной кое-что важное обсудить и пригласил выйти в другую комнату. Я подумала, он хочет поговорить о деньгах, и спросила его в коридоре, придет ли туда Мигулин, и он ответил, что да, придет. Я зашла с Бочаровым в комнату. Мы сели на кровать, там на стене еще были наклеены вкладыши от жевачек из серии про «Любовь это...», и каждому пацану был пририсован голый член, а девочке грудь, и ручкой шариковой внизу дописано: «когда сосет хуй», «когда дает в жопу» и тому подобное. Бочаров пояснил, что это комната его сестры, которой сейчас нет, она учится в другом городе, и это он так над ней пошутил. Затем Бочаров стал мне намекать, что я ему очень нравлюсь, и я с ним должна договориться. Я ему сразу ответила отказом, что я ни о чем договариваться не буду. Бочаров сказал мне подождать в комнате и вышел. Я тоже хотела выйти, чтобы уйти, и в это время появившийся Хижняк Вова, это который Батон, он руками взял меня и со словом: «Куда?» — отодвинул от двери. Я ему ответила, что ухожу домой, а Хижняк повел меня обратно в комнату и сам там же остался. Хижняк спросил меня, договорилась ли я с Бочаровым. Я не хотела общаться с Хижняком и молчала, после этого зашел Бочаров, и Хижняк сказал, что я ломаюсь. Тогда Бочаров вдруг двинул меня кулаком под грудь левую, так что у меня перехватило дыхание. И в это время в комнату заглянул Мигулин и упрекнул Бочарова, что тот меня ударил, что можно и без побоев, на что Эдик Бочаров вдруг стал кричать, что она, то есть я, по-хорошему не понимает. Потом Бочаров сказал Хижняку еще раз поговорить со мной, так как я по хорошему не понимаю. После этого Бочаров и Мигулин, они вышли, и я осталась вместе с Хижняком. Я продолжала стоять и молчать, я чувствовала, они от меня не отстанут и будут добиваться своего. Хижняк всячески уговаривал, чтобы я не ломалась. Он попытался снять с меня кофту, я не позволила, и Хижняк тоже меня ударил, только в живот, и я даже присела на пол. Хижняк сказал, чтоб я вставала и не притворялась, что он бил не сильно. Я села на стул, потом заглянул Эдик Бочаров и начал спрашивать Хижняка, договорился он или нет, и сказал, что вчера я была с Мигулиным и вела себя нормально. Тут в комнату зашли Шумский Виталик и Мигулин Леша. Шумский стал мне объяснять, что я не выйду отсюда просто так, в том смысле, что я должна по-хорошему. Потом Шумский сказал: «Даю пять минут времени на обдумывание». Я отказывалась, говорила, зачем это вам надо, тогда Шумский сказал, что всем, кто стоит в комнате, я очень нравлюсь. При этом Эдик Бочаров, который был уже в нетрезвом состоянии, все время пытался подскочить ко мне и ударить ногой, но Шумский его отталкивал, но Бочарову тем не менее удалось ударить меня ногой. После этого Шумский сказал, что пять минут прошло, и раз я такая упрямая, то он больше не хочет быть моим покровителем и продолжать заступаться. Затем подошел Мигулин, усадил на кровать и принялся успокаивать, что никто ко мне не притронется, и сам при этом снимал с меня кофту, и Бочаров и Шумский также начали помогать Мигулину. По пояс сверху меня раздел Мигулин, а остальные, то есть Бочаров, Шумский и Хижняк — по пояс снизу, и я в итоге оказалась полностью обнаженная. Бочаров повалил меня руками за плечи на кровать, а держали лежащей Шумский и Мигулин. Я пыталась вырваться, но Шумский и Мигулин не давали этого, а Бочаров лег на меня, надавил так руками на плечи, а Мигулин и Шумский раздвинули мои ноги и прижали, чтобы я не сопротивлялась, а когда Бочаров сделал свое дело и закончил, то держал он и Мигулин, а лег Шумский, а потом сам Мигулин, а держали Шумский и Бочаров, а Хижняк всю дорогу поддрачивал, и не рассчитал и спустил в руку, и поэтому когда пришла его, Хижняка, очередь, у него уже не стоял, и Бочаров, Шумский и Мигулин вышли из комнаты, и меня никто не держал, и остался со мной один Хижняк. Он тогда начал мне предлагать взять у него в рот, я отказывалась, он быстро подошел ко мне с расстегнутыми брюками, но я отвернулась, и он вскользь по щеке мне мазнул и сказал: «Ну все, все, я уже тебе до губ дотронулся, теперь можешь спокойно брать», — я сказала, что это было только по щеке, и если он меня тронет, то я вообще выброшусь из окна. Хижняк вышел звать Бочарова, Шумского и Мигулина, чтобы они меня снова держали, и я слышала, как Хижняку в коридоре засмеялись: «Кто последний, тот и папа», — хотя последний получался Мигулин. А на двери комнаты с внутренней стороны был такой шпингалет, и я сразу защелкнулась на него. Я быстро оделась, поснимала с подоконника горшки, открыла раму, встала на козырек со стороны улицы и пошла по нему, чтобы добраться до виноградной лозы, которая росла рядом с балконом. А пацаны уже догадались и бросили трясти дверь, и вышли на балкон, и хотели словить меня и затащить обратно в квартиру. Они начали хватать меня, я стала вырываться, в это время у меня соскользнула с козырька нога, и я почти зависла на одной руке и держалась за виноград. Саша Гончаренко крикнул пацанам, что они ебанутые, что я из-за них убьюсь. И они тогда послушали его и отпустили меня. Я второй рукой успела зацепиться за лозу и повисла на ней. Саша спросил, смогу ли я сама спуститься, и я сказала, что да, смогу. Но примерно со второго этажа я сорвалась и упала на землю спиной, и ударилась, но сознание не потеряла, только помутнело в глазах. А девчонки уже прибежали во двор с моей одеждой и сапогами, которые в коридоре оставались, и подняли меня, после чего уложили на лавочку, чтобы я пришла в себя. А к этому времени вниз спустились Виталик Шуйский, Эдик Бочаров и Хижняк Вова. Шумский принялся меня запугивать, что он уже раз сидел, и если о прошедшем станет известно милиции, то он со мной как с предателем расправится. А я сказала, что мне все уже безразлично, и я обязательно напишу на них заявление, хотя на самом деле я решила не делать этого, так как мне бы не хотелось огласки. Шумский подумал, что я угрожаю на полном серьезе и уже вежливо попросил не портить ему статьей пацанский имидж, хотя какой у него мог быть имидж, если он сидел за кражу мопедов, и я знала, что над ним шутят про «мопЭды», с ударением на пЭды, и я сказала: «Вот отсидел за мопЭды, а теперь всей компанией сядете за групповое изнасилование!»
И ушла к себе домой, а они побежали к Бочарову совещаться. И тем же вечером звонок в дверь — пришел Леша Мигулин с цветами и говорит: «Ты мне очень нравишься, давай с тобой поженимся», — и деньги протягивает. Я пересчитала, а там три тысячи триста двадцать шесть рублей — все до копеечки вернул!
Заклятье
Вынужден обратиться к Вам со своим горем с самой что ни на есть большой буквы, прошу извинить меня за то, что отнимаю у Вас драгоценное время. В следственном изоляторе я нахожусь более месяца, притом что страдаю опасными заболеваниями — эпилепсией, выраженной судорогами с потерей сознания, и язвенной болезнью желудка, выраженной тяжелыми болями, усиленными моим бедственным положением. Спешу сообщить, что следствие по уголовному делу в отношении смерти Вахичева Александра было доверено следователю Сташеву и проведено было им необъективно, с грубыми нарушениями уголовно-процессуального права. Многие, а можно сказать, основные обстоятельства по делу остались не выяснены, то есть не установлены следствием, а именно: не установили, что делал Вахичев Александр после нашей с ним ссоры возле «Продуктов» в девятнадцать часов, после той злополучной ссоры, виновником которой полностью был Вахичев Александр, так как был пьян, а я же был совершенно трезвым, и спиртного я не употребляю более трех лет ввиду слабости здоровья. С кем Вахичев распил остававшуюся у него бутылку водки 0,5 литра, купленную на мои деньги? Каким образом Вахичев очутился в подъезде дома № 138 улицы Казакова под лестницей, где был впоследствии обнаружен мертвым? Что делал Вахичев после того, как мы с ним расстались, когда поссорились, и я уехал к маме, потому что с женой состою в разводе, и с кем он пил, что с ним произошло дальше, я представления не имею. О том, что Вахичева Александра нет, что он умер, я узнал от следователя Сташева. До этого мне не было ничего известно про смерть Вахичева, я вообще был с ним очень мало знаком, и жили мы в противоположных, то есть разных районах. Вахичева Александра я знал всего несколько дней, в пределах двух недель, однако отношения между нами установились приятельские, доброжелательные. Можно сказать, что у нас установились дружеские отношения. В больнице, где мы познакомились, мы лежали в одной палате, вместе кушали, и я всегда делился с Вахичевым продуктами питания, которые мне приносила мама, потому что к Вахичеву никто не приходил. Споров и конфликтов между нами никогда не было. В тот черный день злополучного пятнадцатого марта я трижды спас Вахичева Александра от назревавшей физической расправы над ним за его прежние проделки. Около полудня напротив магазина «Продукты» два мужчины из 39-го микрорайона хотели учинить расправу над Вахичевым за то, что он снял, а точнее, украл усилительный блок общей антенны в ночное время. Я вмешался и предотвратил разгоравшийся скандал, который разгорался довольно-таки не в пользу Вахичева Александра. Второй раз возле окошка отдела «Вино — Водка» Вахичев у пожилого мужчины выхватил бутылку водки и хотел с ней скрыться, оставив меня в неловком положении, но его догнали люди из очереди, уже на троллейбусной остановке, до которой он успел скрыться, и хотели его избивать. Я снова вступился за Вахичева, успокоил их, и они втроем в подъезде девятиэтажного дома, номер не помню, распили эту бутылку, а я не пил, потому что имею заболевания «эпилепсия» и «язвенная болезнь желудка». После того я с Вахичевым, то есть мы, сели на троллейбус, доехали до другого магазина «Продукты» и хотели купить сигарет и чая, а потом ехать возвращаться в больницу. Возле магазина к Вахичеву подошел мужчина возраста сорока лет, весьма агрессивно настроенный, и стал звать двоих своих приятелей, стоявших у входа в магазин. По их возбужденному разговору я понял, что назревает скандал из-за незначительной суммы денег, которую им задолжал Александр Вахичев. Я снова вмешался и, дабы предотвратить назревавший конфликт, предложил решить все мирным путем. Мы зашли в магазин, купили бутылку минеральной воды и литр «Столичной», и все это они распили вчетвером во втором подъезде соседнего с магазином двенадцатиэтажного дома, между вторым и третьим этажом, как сказал мне Вахичев, потому что я не поднимался, я не пью, у меня эпилепсия и язва, а ждал внизу их у подъезда. Они вышли заметно выпившие все четверо. Эти трое взяли у меня мелочь со словами: «Одолжи», — и ушли, не попрощавшись. А Вахичеву я с упреком сказал: «Куда с тобой теперь таким ехать?», — на что он, виновато оправдываясь, ответил: «Давай переночуем у меня, а завтра прямо с утра вернемся в больницу и все уладим». Тогда я и Вахичев, то есть мы, снова в магазин вернулись купить к чаю конфет и что-нибудь серьезного покушать. Пока я покупал колбасу и конфеты, Вахичев объяснил, что без ста грамм он не уснет, и ему утром будет плохо без выпить, и я пообещал взять поллитра водки и купил, отдал Вахичеву, и он положил бутылку в боковой карман. Я ему сказал твердо: «Поехали теперь домой, покушаем, по пятьдесят граммов выпьем», — хотя я не пью алкогольные напитки, у меня, вы уже знаете, болезни, — «телевизор посмотрим, и на утро тебе похмелиться останется». Но Вахичев стал на меня кричать: «Чего ты командуешь, я сам знаю, куда и когда мне ехать!». Его поведение привлекало внимание прохожих, я попытался успокоить Вахичева, уговаривал, на что он стал оскорблять меня самыми последними словами. Он позволял себе что-то ужасное. Я был шокирован поведением Вахичева, я растерялся, был в замешательстве. В ответ на мою попытку взять его под руку, чтобы он не упал, Вахичев вдруг изрек в мой адрес ничем мной не заслуженное, позорнейшее оскорбление — «пидарас», хуже которого нет на всем белом свете, и весь чудовищный смысл этого оскорбления был ему прекрасно известен еще по местам лишения свободы, в которых Вахичев однажды находился, и он знал, что когда таким словом оскорбляешь, то все, дальше некуда, что это же самое безбожное слово — «пидарас». Это как проклятье, даже хуже проклятья. Так он сказал это кошмарное слово, это космическое оскорбление, оттолкнул меня грубо и попытался с размаха ударить кулаком в лицо. Я просто чудом уклонился от его удара, он прошел вскользь, и в ответ нанес ему удар кулаком правой руки в левую часть области лица, после чего он потерял равновесие и упал, а я продолжал стоять рядом и не мог прийти в себя, осмысливая, как все это могло произойти со мной и так случится, что меня настолько чудовищно оскорбили и прокляли. Пришел я в себя от того, что кто-то с меня стаскивает штаны — я был в спортивных штанах на резинке. Это Вахичев, он схватил меня руками за штаны и пытался подняться, а мои руки оказались заняты, я ими был вынужден удерживать штаны у пояса, чтобы Вахичев их с меня не стащил, а правой ногой я несколько раз несильно ударил его ботинком в надежде, что он меня отпустит, а Вахичев при этом опять упал. А в это время подошла эта Бояркова из магазина и сказала: «Прекратите избиение!» — и я прекратил избиение, которое по существу таковым не являлось. Она говорит: «Что же вы бьете пьяного?». Я ей в сердцах ответил, что его убить мало за то, что он сказал и тем самым сделал, а затем я, чтобы не привлекать внимания прохожих, ответил, что это мой знакомый, и ничего страшного не произошло, он напился, и я отведу его домой. Бояркова помогла мне поднять Вахичева, я отряхнул его, надел на него шапку, которую поднял с земли, и повел в сторону. Из-за этого момента и случился каламбур в показаниях, когда эта Бояркова сказала следователю, что я избивал Вахичева по всем частям тела и грозил убить, а изо рта Вахичева сильно выделялась кровь. Тут сразу же две неувязки, потому что когда я в шутку со злости сказал, что его убить мало, я его вообще не трогал, а только поднимал, а когда я якобы его избивал, Бояркова была в магазине и физически не могла видеть в окно, что я его якобы избиваю, потому что выступ стены под окном скрывал от ее поля зрения все то, что происходило ниже. Кровь у Вахичева действительно выделялась изо рта, но не в результате моего вмешательства, а в результате падения об землю, что очевидно. Только следователя Сташева все эти очевидности почему-то не заинтересовали. Да. А Вахичев всю дорогу ругался матом, пройдя от места драки метров тридцать, опять стал отталкивать меня и снова оскорблять. Тогда мне все это надоело и я сказал: «Я прощаю тебя, не держу зла, Бог тебе судья за те слова, что ты позволил на меня произнести», — после чего развернулся и прошел мимо магазина, где работала эта Бояркова, на остановку, сел на троллейбус и уехал домой к маме кушать и отдыхать. Когда я уходил, то обернулся и увидел, как Вахичев, подчеркиваю, живой удаляется в противоположном направлении, иногда он поскальзывался и падал, и моим первым побуждением было вернуться и помочь ему, но тогда в голову приходили воспоминания о том ругательстве, и я сдерживал себя. Через два дня, семнадцатого марта, я, обеспокоенный судьбой Вахичева, зашел в больницу, спросил, приезжал ли Вахичев Александр? Мне ответили, что его в отделении нет и что нас обоих выписали еще вчера за нарушение больничного режима. Я получил у сестры-хозяйки свои вещи, после чего отправился на поиски Вахичева. А жил я все это время у мамы, иногда ночевал у своей бывшей жены, от которой, что важно для всех последующих страшных событий, имею моих троих собственных детей. А на жизнь я зарабатывал всю жизнь в кооперативе швейном, заготавливал крой, так как имею специальность закройщика верхней мужской одежды. Я зашел в квартиру к Вахичеву и спросил его соседку, не помнит ли она, возвращался домой Вахичев или нет. Она не помнила, сказала: «Может, пьяный где-то спит». У Вахичева дверь не была заперта, я заглянул к нему в комнату, там никого не было, только немного мебели и украденный блок усилительной общей антенны, за который его хотели избивать, а я спас и не позволил. Тогда я, обеспокоенный отсутствием Вахичева, стал его искать возле магазинов по микрорайону. Возле «Продуктов», где приключился тот конфликт злополучный, я был задержан работниками милиции и доставлен прямо в прокуратуру, в кабинет к следователю Сташеву, он и сообщил мне, что я обвиняюсь по делу о Вахичеве Александре. Я сразу принял это все за шутку и спросил у него: «Неужели Вахичев смог написать на меня заявление из-за случившейся по его вине между нами злополучной ссоры, во время которой он меня так бесстыдно оскорбил, а я его несильно ударил?», — а Сташев на это издевательски произнес: «Может, и написал бы, если бы воскрес!». И тут я узнал, что Вахичев умер, а точнее, был убит пятнадцатого марта в подъезде дома № 138 по улице Казакова под лестницей, где его обнаружили. И что экспертиза заключила, что это смерть от сильных побоев, а избивал я, и что это видела свидетельница Бояркова, что я якобы грозил Вахичева убить, хотя я говорил «убить» в переносном смысле. Я был просто поражен происходящим, возмущался, показаний никаких не давал, требовал объяснить, что происходит, на каких основаниях мне выдвигают такое несправедливое обвинение, на что Сташев велел препроводить меня в камеру временного задержания и дал указание надеть на меня наручники, руки за спину, и никуда не выводить, даже в туалет. В камере было холодно, застегнуть дубленку я был не в состоянии, так как был в наручниках. На мои просьбы и требования вывести меня по естественным надобностям помощник дежурного и старший сержант избили меня ногами так, что я оправился прямо в штаны. Когда падал, разбил правое ухо об угольник, которым оббита скамейка в камере, и голову ударил, и около часа провалялся на холодном кафельном полу в луже мочи. Через какое-то время в камеру закрыли молодого парня. Сержант дал ему тряпку, парень вытер полы и помог мне подняться. Сержант снял с меня наручники и вывел умыться, затем вернул в камеру. Наутро мне принесли покушать и спортивные брюки переодеться — все это передала моя мама. Я еще не успел опомниться и прийти в себя, как следователь Сташев снова забрал меня из камеры в кабинет дежурной части и посадил за стол рядом с женщиной. Это была продавщица Бояркова, она плакала все время и говорила, что будет жаловаться. Однако Сташев продолжал что-то писать, не взирая на то, что Бояркова просила не втягивать ее в эту авантюру, говорила, что ничего не видела. Написав протокол, Сташев сказал ей: «Подпишите — и вы свободны». Бояркова, плача, прочла и заплакала еще громче, будто там действительно находилось что-то страшное, и сказала, что она подпишет, только чтобы ее больше никуда не вызывали. Она ушла, а Сташев принялся мне угрожать, что если я буду упрямиться, то вчерашнее покажется мне цветочками, когда меня завтра отправят в СИЗО. А я умолял его разобраться по существу, учесть мое состояние здоровья, и что трое детей и чистосердечное признание в содеянном, хотя я и ничего не содеял, и раскаяние, хотя мне не в чем раскаиваться. Но в тот же вечер меня отправили в СИЗО. Дежурный там вначале отказался меня принимать из-за бывших на мне побоев и потребовал справку-освидетельствование. Сопровождающий тут же предоставил ему такую справку — он просто сбегал в машину и принес какой-то чистый бланк, который заполнил в приемной. И вот меня привели в камеру. Там сидело человек двадцать народу, я только на порог ступил, поздоровался, как все заключенные повернулись ко мне. И я с удивлением и испугом увидел, что один из них — это умерший Вахичев Александр, хотя и не совсем он, но похожий, как две капли, только живой. И этот воскресший Вахичев Александр, когда обернулся, он так негромко, с улыбочкой произнес, от чего у меня сразу ноги подкосились, он всем сказал: — О, вот и пидарас пожаловал!