— Никогда не слышал, — наконец вымолвил Эпп.
— Времена были не те, — кивнул Халуган, а потом добавил, сверкнув глазами: — А теперь те. Помнишь, когда мы ходили на речных разбойников? Ну завелись выше по течению Хапы разбойники, грабили купцов напротив Намеши? Прямо над городом, там, где Бешеная впадает в Хапу?
— Помню, — хмыкнул Эпп. — Славные были денечки. Мы на двух судах, разбойники на трех, но это их не спасло. Ни один не убежал. Полтора десятка ловчих мы, правда, не уберегли, но что уж. Война. Вольным тоже досталось.
— Ерунда, — отмахнулся старик и заходил желваками. — Вольными те разбойники не были. Вольные сами от них страдают. Это были не вольные, и даже не малла, которые населяли равнину за Хапой и Блестянкой до прихода туда вольных, а теперь сохранились только ближе к Восточным Ребрам. Да уж куда там малла, у них рост-то у самого высокого три полных локтя. Это были кусатара, старшина. Или ты не заметил, какие у них ручищи?
— Ну спорить не буду, ребята крепкие, — нахмурился Эпп.
— Не знаю, многих ли ты видел крепких ребят, чтобы могли почесать собственное колено, не нагибаясь, — скривил губы Халуган. — Но не о том речь, хотя, если бы дело было не в степи, где мы догоняли последних, а где-нибудь в горах, где эти самые кусатара пасут своих овец да ковыряются в штольнях, так бы легко мы не отделались. Скольких мы потеряли на берегу?
— Шестерых, — вспомнил Эпп.
— А как их нашли? — прищурился Халуган. — Травка-то стояла в пояс, а какая травка за Хапой, ты должен помнить, след минут десять держится, потом стебли как пружины встают.
— К чему нам тот след? — хмыкнул Эпп. — Там же падальщиков было до жути. За сотню. Смотри, где кружатся, туда и иди.
— Вот! — едва не подскочил на месте Халуган. — О том и речь. Сиват-то твой — падальщик. И Ишхамай — падальщица. Может, еще кто есть, но я только про этих слышал.
— Это в каком же смысле? — опешил Эпп.
— Эх, парень, — вздохнул старик. — Ты, конечно, ловок был с мечом. Того же Далугаеша обучил, слава о нем такая идет, что кровь стынет. Но я же тебе всегда говорил, что ловкостью знания не перешибешь. Так вот, я, конечно, не настолько стар, чтобы помнить последнюю Пагубу, но дед мой зеленым мальчишкой еще кое-что запомнил. А я запомнил на всю жизнь его рассказ. Так вот, тогда, когда небо покраснело, а потом почернело и стало светить вокруг красными лучами вместо солнца, вся эта мерзость, что время от времени истязает Салпу, добралась и до Хилана. Прадед мой проник втайне от родителей на стену и своими глазами видел, как слуги Пустоты сравнивали с землей вот эту самую слободку, рвали на части людей, не разбирая ни детей, ни женщин. А вот там, — старик ткнул коричневым пальцем в окно, — на ярмарочной площади, танцевал Сиват. Кружился как оглашенный. Упивался. Да и Ишхамай недалеко была. По стене бродила среди ошалевших стражников и песни пела. Страшные песни. Веселые песни. Как колокольчик звенела. Но прадед мой не сразу ее услышал, Пагубу рассматривал. Только когда она его в спину толкнула, сообразил, что не ветер в его ушах шумел. Тем и спасся, что привязан был к зубцу стены, боялся, что утащит его Пустота. Ты бы поговорил с теми же храмовниками, знаю, что, кроме отвращения, они ничего вызвать не могут, так сдержал бы тошноту да поговорил. Они бы тебе многое рассказали. Балахонники все записывают, все.
— Что же выходит, — поймал плечами дрожь Эпп. — Труп где-то поблизости? Если Сиват падальщик?
— Будет труп, — пробормотал Халуган. — Много трупов. А если он так радуется Пагубе, почему бы ему ее не ускорить? Я-то свое отжил, во мне уж и жизни не осталось, разве только любопытство одно, но страх за пальцы дергает. Все идет к тому, что новая Пагуба накатит. И дело даже не в Сивате. Слишком все гладко при нашем ише. Ни войны никакой, ни мора, ни побора. Народ богатеет, жиреет даже. Верная примета — быть Пагубе.
— А что ты скажешь о черном сиуне? — спросил Эпп.
— Ничего, — зевнул старик. — Я его не встречал, да и вообще, говорят, что это не хиланский сиун. Хиланский вроде столба. Я мальчишкой весь город облазил с бечевой и шестом. Все искал каменный столб, который то короче, то выше или то толще, то тоньше. Но так и не нашел…
Эпп вздрогнул от треска, раздавшегося за окном. Над ярмарочной площадью взрывались фейерверки.
Утром, облившись холодной водой в маленьком дворике своего домишки, который он все-таки сумел купить все у той же северной башни как раз десять лет назад с богатой харкисской добычи, Эпп надел свежую нательницу, напялил поверх нее кольчужницу без рукавов и, выходя из дома, столкнулся с Хапом и Хаппаром. Молодые стражники выглядели слегка осунувшимися, но бодрыми. Скосив взгляды на рукав нательницы Эппа, под которым выделялась повязка, они затараторили вразнобой.
— Ярмарка разбегается, народу вполовину осталось!
— Слухи поползли, что Пагуба скоро! Урай Хилана помер! Прямо во дворце иши перед его глазами!
— И постельничий помер тоже! От страха! Что-то там такое главный смотритель Текана выкинул, и они все поумирали! Народ разбегается. Кто на лодках, кто на телегах.
— Сивата никто не видел, но говорили, что девчонка какая-то танцевала между рядами и песни пела. Как колокольчик звенела. Откуда взялась, непонятно, куда пропала, тоже никто не понял. А как исчезла, то вся посуда побилась и молоко скисло.
— А может, оно и было кислым-то?
— Было, да не у всех же! А про черного сиуна никто не слышал. Точнее, все слышали, но только то, что сиун с белым парнем меч скрестил. И все.
— Так уж переврали десять раз, что чуть ли не час они фехтовали.
— А кто на столбе со щитом озоровал, никто не знает. Но все говорят, что это, наверное, черный сиун и нарисовал глаз.
— А другие говорят, что вовсе не черный сиун, потому как черный сиун должен был белый щит Паркуи в голубой цвет покрасить. Он ведь вроде из разрушенного последней Пагубой города Араи, а там жил клан Крови, клан Эшар, а у них щит был голубым с красной каймой.
— А труппа Куранта без следа сгинула. Никто их не видел, разве только говорили, что Луккай, которого Белым кличут, и девчонка та, Нега, в город ушли со сломанным мечом, а там и пропали. Меч-то у парня после схватки с сиуном развалился на части. Не сразу, но развалился. Больше их и не видел никто.
— Цыц! — рявкнул Эпп. — Дельное пока услышал только насчет девчонки и насчет сломанного меча. Об урае и постельничем и без вас разузнаю. Девчонку-то, случаем, не Ишхамай кличут?
— Не знаем… — Молодцы ответили едва ли не хором. — Те, кто рассказывал о ней, словно не в себе были.
— Еще какие чудеса имеются? — сдвинул брови Эпп.
— Чудес не имеется, — покосился на Хапа Хаппар и понизил голос, — а странностей предостаточно.
— Ну! — поторопил молодцов Эпп.
— Кессарцы ушли, — прошептал Хаппар. — Большой корабль кессарцев, что стоял у пристани, ближе к вечеру вдруг ушел. Лодочники говорят, что обычно они до последнего дня томятся, а тут вдруг погрузили какие-то мешки и ящики и уплыли. Но на борт никого не брали.
— Еще что говорят лодочники? — прогремел Эпп.
— Вольный помер какой-то, — почесал затылок Хап. — Нет, ну бывает такое, но уж больно от него воняло. Когда его на носилках тащили на струг, стражники аж разбежались. Ну старик и старик, монеты на глазах, худой, туда ему и дорога, но где они его хранили, непонятно, потому как он же где-то тухнул? Чего ж никто раньше не унюхал?
— Ага, — кивнул Хаппар. — А через час на тот же струг свадьба отправилась. Кому-то горе, а кому-то праздник. А как перемешаешь — ни вздохнуть, ни невесту поцеловать, одна рвота.
— Чей струг? — только и бросил Эпп, собираясь бежать к Квену.
— Арнуми и Нигнаса, — выудил из-за пазухи полоску ткани Хаппар. — Брат и сестра из вольных, трактир держат в гиенском поселке на берегу Блестянки. Пятьдесят лиг от устья. Два струга у них. На том Нигнас ушел, только Арнуми не стала неделю доторговывать, под утро сорвалась. С час назад, наверное, даже шатры не свернула, погрузилась, парус подняла — и в путь. Сейчас ветер западный, как раз в спину ей задувает. Так все теперь разбегаются, не она одна…
— Наверное, прямо так и ходили вокруг ее шатра и пытали, кто умер да почему? — стиснул зубы Эпп.
— А как же еще? — недоуменно подняли брови молодцы.
— Эх! — размахнулся Эпп, чтобы отвесить по оплеухе каждому, но только плюнул и побежал к проездным воротам, прикрикнув стражникам: — Не отставать!
Квен и в самом деле оказался у караулки. Глаза у воеводы были красными, но движения твердыми и спокойными. Тут же толпились старшины всех дружин и всех башен, на воротах стояли не только стражники, но и гвардейцы и даже ловчие. Эпп уже начал почесывать затылок, как подойти к воеводе, но Квен сам заметил старшину северной башни. Он бросил толпящимся вокруг него что-то резкое и быстрым шагом подошел к Эппу.
— Говори! — процедил сквозь зубы.
Старшина проглотил приготовленный вопрос об урае и постельничем и отчеканил коротко:
— На ярмарке Сивата, кроме меня, никто не видел, зато являлась Ишхамай, «поющая девочка». Курант и вся его труппа ушли на Вольные земли. Еще вчера после полудня ушли. На одном из стругов Арнуми и Нигнаса из поселка, который лежит в пятидесяти милях по берегу Блестянки от ее устья. Если идти на веслах, да и при среднем ветре, будут там сегодня к вечеру. Второй струг отошел только сегодня утром, почуяла торговка что-то. Но все барахло, все сундуки и реквизит Курант отправил с кораблем кессарцев. Скорее всего, в Хурнай. Кессарец, по крайней мере, ему предлагал гостеприимство еще во время выступления.
— Все? — сузил глаза Квен.
— Перед бегством двое курантовских выкормышей ходили в город, — вспомнил Эпп. — Лук и Нега. Думаю, решили починить сломанный меч.
— Ганк! — рявкнул, обернувшись, Квен.
От толпы у караулки отделился белобрысый здоровяк и подбежал к воеводе.
— Этот? — спросил Квен, когда ловчий извлек из мешка половинки старого меча.
— Похоже, что этот, — прищурился Эпп.
— Значит, Лук, — задумался воевода и уперся холодным взглядом в лицо старшины. — Скажи, Эпп. Ты ведь фехтовальщик не из последних. Когда-то так и лучшим числился. Мог этот Лук взять на меч ловчего?
— Мог, — коротко бросил Эпп.
— Эпп! — выпучил глаза Ганк. — Он Эква убил! Ты хочешь сказать, что какой-то мальчишка мог взять на меч Эква? Он был одним из лучших!
— Заткнись! — поднял руку Квен.
— Я вот что скажу… — Эпп на мгновение прикрыл глаза и явственно вспомнил все движения мальчишки, чувствуя какую-то странную симпатию к белоголовому мерзавцу. — Судя по тому, что я видел, он мог бы взять на меч и Далугаеша.
— Да ты… — задохнулся от возмущения Ганк.
— Молчать! — повысил голос Квен и наградил ловчего холодной усмешкой. — Беги, братец, к Далугаешу и скажи ему, что следствие следствием, но самому ему нужно собираться в Вольные земли, да не медлить. Скажи, что Квен знает, где убийца его ловчего и уплывший от него меч. И быстро!
Ганк бросился бежать, а Квен снова посмотрел на Эппа:
— Да, старый приятель. Хватка у тебя все еще есть, а то ведь не те стали нынче ловчие. Говоришь, даже Далугаеша может на меч взять? Интересно. Надо, надо Данкую вызывать мастеров из клана Хара, если уж одного из лучших ловчих зарубил какой-то мальчишка. Хотя с Сиватом и Ишхамай не справиться даже им. Ну от этих-то только один страх…