Хриплый вздох сорвался с губ Ксении, и она прижала обе руки к своему трепещущему сердцу. Муж внушал ей глубокое отвращение. Ни одного дня не останется она в этом доме, где каждая вещь казалась ей оскорблением ее чести. Мысль уехать, бежать от этого ненавистного человека и его не менее ненавистной обстановки немного успокоила молодую женщину. Она прошла в свою спальню и заперлась там, чтобы все обдумать и обсудить последние распоряжения.
Два часа спустя она позвала Дашу и спокойным и решительным тоном приказала ей уложить указанные вещи, так как утром она уедет в Москву к своему приемному отцу. Затем она написала Ивану Федоровичу следующее:
«Благодаря случаю или, может быть, по воле Провидения в мои руки попало письмо вашей кузины Юлии, которое открыло мне глаза на ту роль, столько же оскорбительную, сколько смешную, какую я играю в вашем доме. Прилагаемая копия с этого письма вполне объяснит вам мое решение покинуть ваш дом с тем, чтобы никогда уже больше не возвращаться в него. Оригинал я увожу с собой. Против таких людей, как вы, Иван Федорович, необходимо иметь оружие. У вас может явиться фантазия заставить вернуться к вам силой, конечно, а не любовью, так как вы женились на мне исключительно из злобы на госпожу Никифорову, чтобы уколоть ее. Я же не желаю ни пользоваться богатством, столь достойно приобретенным, ни воспитывать вашего незаконного сына.
Ксения».
Запечатав письмо и положив его на виду на письменном столе мужа, Ксения Александровна сама упаковала все вещи, принадлежавшие ее дочери, в том числе все ее фотографические карточки и портрет масляными красками, который сняла с мольберта в кабинете. Иван Федорович мог заменить его портретом своего любимца — незаконного сына. Разыгрывать же комедию жалости к давно забытому ребенку совершенно лишнее.
В эту ночь Ксения Александровна не могла спать. Прошлое и будущее бурно перемешивались в ее уме. Вот каков конец ее романтического супружества, того союза, в какой она вступила, полная любви, надежды, добрых намерений и иллюзий.
Одинокая, разбитая душой и телом, лишенная решительно всего, она возвращалась к своему приемному отцу, чтобы трудом зарабатывать свой хлеб. Однако она предпочитала трудиться, чем что-либо принять от Ивана Федоровича, а пока она найдет себе какое-нибудь занятие. Леон Леонович, конечно, не откажет ей в приюте. Теперь он сделался гораздо экспансивнее и нежнее, чем прежде, а участие, какое он принял в ее несчастьи, окончательно покорило сердце Ксении.
Молодая женщина встала рано. Она хотела ехать с первым поездом. Надевая уже шляпу, Ксения Александровна вдруг вспомнила про Бориса. Несмотря на все случившееся, в сердце молодой женщины проснулась жалость и участие к невинному ребенку.
Ребенок не был виноват в оскорблении, какое он представлял для нее. Его маленькое сердечко было горячо привязано к ней, кого он считал своей матерью, несмотря на холодность и равнодушие, с каким она относилась к нему со времени исчезновения Ольги.
Колеблющимися шагами направилась Ксения в комнату Бориса и склонилась над его кроваткой. Ребенок крепко спал. Невыразимая горечь сдавила сердце молодой женщины.
«Бедное создание! — думала она. — Ты не виноват в обмане, посредством которого занял место в моем сердце и в моем доме. В этот час разлуки навсегда я не отниму у тебя то, что дала добровольно. Я буду молить Господа, чтобы Он сохранил тебя и поддержал на пути добра, чтобы Он не допустил заразить твое сердце и сделать из тебя такого же бесчестного человека, каков твой отец».
Молодая женщина положила на минуту руку на кудрявую голову мальчика, и горячая слеза скатилась на его щеку.
Ребенок точно почувствовал эту ласку, заволновался и, протянув к ней ручки, пробормотал:
— Мама!
Ксения Александровна, быстро отступив назад, выбежала из комнаты. Слово «мать» всегда, как ударом ножа, поражало ее сердце. Ее несчастный ребенок не мог уже называть ее этим нежным именем. Ничья рука не ласкает головку ее бедной малютки и вместо кровати с кружевными занавесками ей постелью, может быть, служит грубая соломенная подстилка.
Очутившись на улицах Москвы, Ксения Александровна почувствовала острую боль. Подобно вырванному с корнем дереву, увлеченному бурным потоком к неизвестной цели, она возвращается сюда, где выросла, чтобы начать жизнь, полную борьбы и труда и лишенную всех радостей и надежды.
Приемный отец ее был дома. Нежная, хотя и спокойная радость, с какой он принял ее, благотворно подействовала на раздраженную душу молодой женщины.
Леон Леонович сильно постарел. Причиной же его молчания была серьезная болезнь.
С глубоким искренним участием смотрел он на похудевшее и расстроенное лицо своей приемной дочери. Когда же последняя хотела рассказать ему о событиях, приведших ее к нему, и о своем намерении искать занятия, Леон Леонович перебил ее и просто заметил:
— Дорогое дитя мое! Отложим до завтрашнего дня все серьезные разговоры. Ты возвращаешься под отцовскую кровлю — это твое право, и не требуется никаких объяснений. Твой вид достаточно ясно доказывает, что важные причины заставили тебя покинуть Петербург. Ты мне скажешь их, когда отдохнешь и успокоишься.
Твои девичьи комнатки сохраняются в том же виде, в каком ты их оставила. Старуха Катерина отнесет туда твой багаж. Ты же закуси, а потом иди отдохнуть.
Взволнованная и признательная Ксения поцеловала руку старика, но Леон Леонович неожиданно привлек ее к себе и поцеловал в лоб.
— Бедное дитя мое! Ты тысячу раз желанная здесь. Я буду счастлив, если ты можешь остаться у меня и захочешь украсить своею любовью конец моих дней. Проникнись же хорошенько тем убеждением, что ты здесь у себя, что тебе незачем куда-нибудь идти и что только твое собственное желание может разлучить нас.
Трудно описать чувства Ксении, когда она вступила в свою прежнюю, чистую и кокетливую комнату, где шесть лет тому назад она предавалась радужным мечтам, увы, так скоро разбитым. Ее невыразимо тронуло, что ее приемный отец сохранил эту комнату в неприкосновенном виде. Мало-помалу она начала успокаиваться, страшное напряжение ее нервов разразилось благодетельными слезами, и она уснула глубоким, укрепляющим сном.
На следующий день Ксения была уже гораздо спокойнее. Когда после завтрака Леон Леонович увел ее в свой кабинет, молодая женщина, не слишком волнуясь, рассказала ему причины своего бегства и показала письмо Юлии.
— Все, что я узнал, только подтвердило мои давнишние предположения, о которых я не хотел говорить тебе, — заметил Леон Леонович, с отвращением складывая послание Юлии Павловны.
Затем, устремив на Ксению проницательный взор, он спросил:
— Скажи мне откровенно, дитя мое, любишь ли ты еще Ивана Федоровича?
— О! Нет, нет! Я ненавижу и презираю его, — вскричала Ксения, дрожа всем телом.
— В таком случае, надеюсь, ты предоставишь мне полную свободу действий, чтобы освободить тебя от этих недостойных уз. Я только упрекаю себя за то, что дал разрешение на этот брак; теперь же я считаю, что настала удобная минута расторгнуть его.
— Ты хочешь начать процесс о разводе? Подумай только, какой это вызовет скандал! — сказала, бледнея Ксения.
— Я постараюсь, чтобы это дело вызвало как можно меньше шума. Это также в интересах самого Герувиля. Если же мы пропустим настоящий случай, то ты на всю жизнь останешься в зависимости от этого человека. Или ты думаешь, что он не захочет дать тебе свободу?
— Если он сделает это, то только по злобе, так как он никогда не любил меня, и мое присутствие только стесняло его, — с горечью ответила Ксения.
— Я сам поеду в Петербург и переговорю с твоим мужем. Когда он возвратится?
— Через три недели.
— Отлично! А пока мы устроимся здесь. Тебе необходимо нанять камеристку и кухарку. Моя старая Катерина хочет уйти в богадельню. Кстати, камердинер твоего мужа согласится перейти на службу ко мне? Он человек старательный и очень нравится мне; я ему дал бы такое же жалованье, какое он получает у вас. А так как его жена была всегда твоей горничной, то ты будешь иметь при себе знакомое лицо. У нас здесь есть свободная комната, заваленная старыми инструментами и бумагами; ее можно будет освободить и отдать им.
— Отличная мысль! Я убеждена, что Иосиф с Дашей с радостью приедут сюда. Это я устроила их брак и крестила их дочь. Оба они очень привязаны ко мне. Кроме того, Иосиф очень обижен тем, что Иван Федорович взял с собой камердинера-француза, а его, так сказать, отстранил на второй план. Я сегодня же напишу Даше.
Месяц спустя приехали Иосиф с Дашей. Они рассказали, что Иван Федорович приехал в самом прекрасном расположении духа. Когда же он узнал об отъезде жены и прочел оставленное ею письмо, то пришел в страшную ярость. Иосифа, заикнувшегося о своем отказе от места, он кулаками вытолкал вон и в тот же день выгнал его с Дашей из дома.
Позже, раздевая барыню, Даша рассказала ей, что Борис был очень несчастлив, плакал о своей маме, звал ее и непременно хотел ехать к ней. Когда же мальчик устроил такую же сцену при барине, последний побледнел от ярости и надавал ему тумаков. Отчаянный плач ребенка было последнее, что видела и слышала Даша в доме.
Несколько дней спустя Леон Леонович уехал в Петербург, и его переговоры с Иваном Федоровичем привели к желанному результату.
Ксения Александровна уже давно надоела Ивану Федоровичу. Вечная грусть молодой женщины действовала ему на нервы. Своему брату, если ему даже и нравилась Ксения, он уже не устраивал злой шутки, удерживая ее при себе. С отъезда Ричарда прошло уже столько лет, что он давно забыл ее. Сам же он жаждал свободы, чтобы снова начать холостую жизнь, не стесняясь присутствием жены.
Отдав отчет приемной дочери в полной удаче своей миссии, Леон Леонович прибавил:
— Скоро, дитя мое, ты будешь совершенно свободна; только я считаю своим долгом заметить тебе, что раз разводишься со своим мужем, тебе неприлично принимать деньги от его брата. Ты напиши в таком духе его поверенному. Я достаточно богат, чтобы удовлетворить все твои нужды. Ты моя единственная наследница, а потому обеспечена от всяких случайностей.
Несмотря на постоянно ноющую рану в сердце, Ксения мало-помалу успокаивалась и начинала чувствовать такое благостное состояние, какого не испытывала уже несколько лет.
Теперь она избавилась от грубых выходок, капризов и вечно дурного расположения духа Ивана Федоровича, что постоянно держало в напряженном состоянии ее нервы. Ее уже больше не оскорбляло грубое равнодушие человека, не понимавшего даже всей глубины ее несчастья. Теперь она могла делать, что хочет, свободно отдаваться своей грусти и следовать своим вкусам, не подчиняясь вечно фантазиям другого. Все это оказывало благотворное влияние на ее душу и здоровье.
XII
В чудный июльский день 19… года наемная карета остановилась перед изящным домом в Сергиевской улице, и из нее вышел Ричард Федорович Герувиль. Назвав себя, он приказал швейцару открыть квартиру.
— Мой человек с багажом приедет сегодня вечером. Своему же поверенному я телеграфировал с дороги. Как только он приедет, проведите его ко мне, а пока подайте мне самовар, — приказал Ричард, устраиваясь временно в кабинете.
Молодой человек почти не изменился за семь с половиной лет, проведенных в путешествии.