— Неограниченное количество предписаний, — обрадовал меня дядь Никодим.
Мы, стало быть, собирались вновь подленько похихикать, но тут в дом постучали. Не в двери там, не в окно, а в дом. Отчего дом весь задрожал.
— Входи уж, — отозвался домовой.
И в комнату вползла голова нечта — огромная, темная, двенадцать глаз мигнули красным, и она, голова, вопросила:
— Договор?!
— Нема договора, — хихикнул дядь Никодим.
— Черти! — взревело вновь чудище.
— Действуй согласно инструкции, — весело посоветовал домовой.
— Понял, — еще один рык.
И чудище убралось из домика.
— Ну, за успех! — провозгласил домовой.
Мы чокнулись, я чашкой с чаем, он кружкой с самогоном, и выпили.
— А что, дядь Никодим, давно ли вы в УВМ служите? — спросила я.
Домовой ухнул, закусил огурчиком соленым, после подпер щеку кулаком, взгляд его затуманился, и начался рассказ:
— О ту пору, как молод был, жил я в деревеньке Утятино, домик мне выделили знатный, ведьминский, и, стало быть, зажили мы с Ульяной Никиморовной душа в душу. Она на ночь на облет владений своих, я ей и приберу, и с котом Борькой дров натаскаю, и тесто замешу, и пирогов напеку румяных. А она вернется, раскрасневшаяся с мороза, румяная, что яблочко наливное, улыбнется белозубо да и впорхнет в избушку-то, а у нас уж и пироги, и самовар. И сидим, до рассвета чаи распиваем, о жизни да о делах разговоры всякия…
Он вдруг умолк. А я жадно спросила:
— Дальше? Дальше-то что было, а?
— Дальше, — дядь Никодим тяжело вздохнул. — А дальше, Стаська, случилось горе-горюшко — заехал в деревеньку нашу боевой маг.
— Ой, — вскрикнула я.
— То-то и оно, что «ой», — домовой сник. — Закружилось у них, завертелось, не вернулась под утро моя Ульяна, токмо к закату пришла… Глазки-то шальные, на щеках румянец, да не с морозу, коса расплетенная, губы, губы-то пунцовые и улыбка така, что не сходит. И, стало быть, заговоришь с ней, а сидит, в одну точку глядит, словно в неведомое, да улыбается.
— И… и… и что? — спросила отчего-то шепотом.
— А чего уж тут рассказывать — и ничего, — в сердцах ответил Никодим. — День ходила счастливая, второй да пятый, а опосля маг-то тот с нечистью болотной разобрался, ведьму-то поцеловал, по заду шлепнул, сказал: «Бывай, красавица» да и был таков.
— Ох ты ж черт!
А что тут еще скажешь? Черти — они гнусные, прям как эта ситуация.
— Ой, и тосковала она, ох и плакала, чуть волосы на себе не рвала. Исхудала вся, одни глаза-то и остались, уж как не выплакала, я и не ведаю.
Мы помолчали, после я спросила:
— А потом? Потом что было-то?
— Потом… — лицо домового стало вдруг жестким, — ушла она, Стасенька. Точнее будет — улетела. По ночи, не прощаясь.
— Куда улетела?
— Дак к нему, в столицу, — дядь Никодим плеснул себе еще. — Это я все потом узнал, от знакомого домового. Прилетела она к этому, чтоб его черти порвали, любовь она, Стась, гордости-то лишает. Да только зря летела, у него таких ведьм две штуки, покорные, красивые, а что гордость давно забыли, про то и речи нет.
— И он ее… выгнал? — я уже исключительно шептала.
— Лучше бы выгнал тогда, — тоже шепотом ответил домовой. — С ним она жила, полюбовницей-то.
Недоверчиво гляжу на домового. То есть не то чтобы словам не верю, нет, домовые народ честный, просто как понять — «с ним жила», коли там еще две ведьмы имелись.
— Д-долго жила? — спросила осторожно.
— С год где-то, — произнес дядь Никодим, — а мы с Борей ждали и ждали, что вернется, одумается, что проснется гордость-то — четвертой полюбовницей у энтого с кровью демонов жить.
И тут я как заору:
— Чего?!
Домовой, как раз себе самогона еще наливавший, от моего вопля едва не расплескал все. Взглянул укоризненно, рукавом стол вытер и хмуро спросил:
— Чего орешь?
Ну я раскрывать-то карты не стала, просто уточнила:
— Речь-то, случаем, не о лорде Тиаранге?
И замерла, ответ ожидаючи.
— О нем, будь он трижды проклят, о нем, изверге.
Слов нет, одна ругань позорная. Правда, и вопросик:
— Дядь Никодим, вы сказали, что две ведьмы у него было, а потом говорите — четвертой полюбовницей стала… А что, и третья была?
— Была, магиня какая-то, вроде даже адептка из этой ихней АБМ, тож с ними в одном доме жила. Дом-то большой, комнат много, вот он и поделил его на две половины, стало быть, на одной эти живут, между собой не ссорятся, а на вторую половину им ходу нет, он сам, коли хочет, приходит, а коли нет — так и кукуют они в одиночестве.
— Э-э-э, — все еще слов не было, — и что он, ко всем?
— Нет, Стаська, не ко всем, а к кому пожелает, к той и придет.
Дядь Никодим выпил залпом и продолжил:
— К моей-то ходить совсем перестал. Месяц она ждала, второй, третий да и, собрав вещи, ушла поутру, только…
— Только что?
Махом выпив все из кружки, домовой ударил ею о стол и в сердцах ответил:
— Вот только не отпускал он ее!
И вот я собиралась дослушать жутко слезливую историю, но в домик снова постучали. Не в пример сильнее — бутылка едва со стола не свалилась, а после раздался рык:
— Никодим, ты что творишь?
Домовой охнул и прошептал:
— Ох, Владлен Азаэрович!
И полез под стол.
— А кто это? — тоже шепотом спросила я.
— Ддекан, — заикаясь, ответил домовой, — ччертового факультета… Меня нет!
Следующий удар заставил покоситься картины на стенах и жалобно заскрипеть шкаф.
— Никодим! — рявкнул взбешенный черт.
— Нет меня, нет, — настолько тихим шепотом, чтоб никто не услышал, выдал домовой.
И тут одна из картин со стены грохнулась и стекло защитное взяло и разбилось.
— Охохонюшки, — жалобно простонал владелец дома.
— Никодим, разнесу к демонам всю твою хибару! — заорал черт.
И у меня сдали нервы. А когда у меня сдают нервы, чертям лучше на глаза не показываться!
Вскочив, я схватила свою боевую метлу, в пять шагов пересекла дом домового и распахнула дверь в тот самый момент, когда взбешенный черт занес руку для очередного удара.
И он такой грозный был, такой злой, с лицом таким перекошенным и шеей мускулистой, конкретно вздувшейся, что мои нервы мгновенно прекратили сдавать, тихо-мирно вернулись обратно, оставляя хозяйку совершенно не способной вести диалог. И потому, когда черт разъяренно взглянул на меня, я всего лишь пролепетала:
— А нас нет дома.
На лице мужика отразилось заметное удивление, и он поинтересовался:
— Кого — вас?
— Меня, метлы и домового, — отступая и пытаясь прикрыть дверь, сообщила я.
Дверь закрыть не удалось, потому что кое-кто был против. И этот самый кое-кто внимательно оглядел меня, метлу, домового, который в свою очередь из-под стола выглядывал, и задал нетривиальный вопрос:
— А вы что, вместе живете?
— Да! — отбросив метлу и вцепившись в дверь, чтобы наконец закрыть ее, ответила я.
Черт продолжал держать створку одной рукой вообще без какого-либо напряжения и, странно улыбаясь, смотрел на меня, чтобы в итоге поинтересоваться:
— А что вы делаете?
— Дверь закрываю! — рявкнула я, уперевшись ногой в стену и продолжая свое правое дело — тянуть ручку на себя.
— Так вас же дома нет, — ехидно заметил Владлен Азаэрович, не испытавший ни малейшего дискомфорта от вовлеченности в процесс моей ноги.
Более того, он почему-то странным образом стал смотреть, собственно, туда, откуда ноги брали начало, и как-то даже про домового забыл.
Я еще раз, отчаянно пыхтя, потянула на себя дверь и только потом сообразила.
— А куда вы, собственно, смотрите? — возмутилась, мгновенно опуская ногу и натягивая юбку пониже.
— Уже никуда, — ничуть не смутившись, соврал подлый развратный декан чертового факультета. — Так, говорите, вас дома нет?
— Именно так, — уперев руки в бока, ответила я.
— Хм… — Черт, а он был на земле, а дверь-то — она метра на полтора от земли будет, еще раз оглядел меня с ног до головы и поинтересовался: — А когда вернетесь?
— Куда вернемся? — не поняла я.
— Домой, — зло пояснил черт.
И поскольку лицо его опять приняло зверское выражение, я не задумываясь ответила:
— Никогда!
— Это как? — вновь удивился декан. — Знаете, удивительное дело, и дома вас нет, и возвращаться вы не планируете…
— А чему удивляться?! — воскликнула я. — Вы бы на себя в зеркало взглянули, тоже бы возвращаться домой отказались!
У черта медленно, но верно и яростно сузились глаза.
— Беги, Стаська, — сдавленно посоветовал домовой из-под стола. — Ты ж его смертельно оскорбила…
— Чем? — искренне не поняла я.
— Балаганом! — зло просветил Владлен Азаэрович.
На это я могла разве что заметить:
— Эм… — и предпринять отчаянную попытку в очередной раз закрыть дверь.
Руками вообще без толку было, и потому я уперлась двумя ногами в стену и потянула изо всех сил, и, может быть, даже получилось бы, если бы кое-кто не прошипел:
— Это уже переходит все границы!
Затем был треск, а после я повисла, держа дверь, причем висела я в паре сантиметров от зверской морды декана чертового факультета, который эту самую дверь держал на вытянутой руке.
— Мама! — прошептала перепуганная ведьмочка перед лицом разъяренного черта.
У декана заметно дернулся глаз, после чего он — декан, а не глаз, — прошипел:
— Вы что там пили, Григорьева?!
— Чай, — чувствуя, как слабеют пальцы, ответила я.
— Какой чай? — прорычал Владлен Азаэрович.
— Малиновый.
— Да? — Меня медленно поставили на землю, и как только туфли коснулись твердой почвы, я разжала пальцы, отпуская дверь.
Последнюю мгновенно отшвырнули, и та разбилась на щепки о дерево метрах в десяти от нас. Одно могу сказать точно — восстановлению она уже не подлежала.
— Никодим, — прорычал черт, — ты малину откуда взял, сволочь?
Из-под стола донеслось сдавленное:
— Так в лесу, почитай, и нетушки…
— Откуда?! — заорал черт так, что у домового все оставшиеся картины рухнули на пол.
И едва стих звон стекла, раздался тоненький, дрожащий голосок:
— У… у… у феек, которые… это… феячат потихонечку…
Несколько секунд черт молча смотрел в небо. Молча, внимательно, обреченно даже, потом тихо, но как-то очень четко и слышно произнес:
— Никодим, я не буду тебя убивать, не буду, поверь.
— Правда? — шепотом спросил домовой.
— Правда, — выдохнул Владлен Азаэрович. — Просто, мать твою, руки-ноги повыдергиваю и в ж… — Тут декан заметил мой шокированный до предела взгляд и гораздо спокойнее добавил: — И в пасть засуну.
— Ух ты, — восторженно протянула я, с восхищением глядя на черта, — какой вы грозный…
— Что? — вмиг осип декан чертового факультета.
Но в этот момент мои загребущие ручки уже обвивали его талию, вздымающаяся грудь притискивалась к его груди, а губы шептали прямо в зверскую морду:
— Такой мужчина… Такой грубый… Такой зло-о-ой… Злодеюшечка ты моя… Гневушечка. Зломордушка осерчавшая…
Внутренний голос медленно обалдевал от моего поведения, я и сама была в шоке, хуже того, в ауте, и тут Владлен Азаэрович прошипел: