Видно, я и в самом деле умотался, потому что когда открыл глаза, в кабинете были и Виталий Резников, и Сергиенко, и, конечно, сам Ракитин. Они сидели вокруг стола, смотрели на клеенчатый ярлычок, принесенный мною, и говорили о чем-то тихо, стараясь не разбудить меня, или же просто из конспирации.
Алый свет, освещавший кабинет, говорил: солнце клонится к закату, значит, проспал я изрядно.
– Выспался? – спросил Ракитин, и, не ожидая ответа, продолжил: – Организм, он чует, когда обедать, когда спать. Вернее, предчувствует.
– Что – предчувствует? – я встал. Ноги затекли. И руки словно пересаженные от какого-нибудь бездельника, такими руками не оперировать, а затылок чесать, и то страшно. И шея того…
– Ты разомнись, разомнись. Зарядочку сделай, наклоны, повороты, вращения… Бессонную ночь предчувствует твой организм.
– Отчего ж непременно бессонную? – я послушался здравого совета и отбил дюжину земных поклонов портрету Феликса Эдмундовича.
– Ты мне что принес? – вопросом на вопрос ответил Ракитин. Типичная манера ведения разговора, присущая работникам уголовного розыска и велосипедистам.
Я коротко рассказал о своем путешествии в подвал.
– Наш человек, – одобрительно сказал Николай. – Храбрый и глупый.
– Почему – глупый? – попробовал обидеться я.
– Вот ты не спросил, почему храбрый, что, собственно, тоже косвенное доказательство… – Ракитин не окончил фразу, махнул рукой.
– А если б оно ждало тебя в подвале? – Виталий спрашивал серьезно, без подвоха.
– Кто – оно? Чудовище? Упырь? Постановление областной думы о взимании платы за пользование пешеходными переходами?
– Вот и с другими так же, если не хуже. Стена неверия. Всяк норовит либо шуткой отделаться, либо в Соколово отправить, надев предварительно смирительную рубашку, – Виталий говорил без горечи, просто констатировал факт.
– Неверия во что? – не отставал я. – В бабу Ягу и Кощея Бессмертного?
– Хватит, – вступил в разговор Сергиенко. – Разводить дискуссии нам сейчас некогда. Даю вводную. Веришь, не веришь, а за тобой, Корней Петрович, охотится маньяк. В маньяков ты веришь?
– Приходится. Чем только я ему глянулся, маньяку?
– Тем, что распотрошил его жертву. Труп из Волчьей Дубраве. Очень он на тебя обиделся. Считает, что ты не в свое дело впутался. Ну, как если б ты картину Шишкина улучшать стал. Маньяки, они ревнивые, гениями себя читают. Теперь он хочет отомстить. На свой манер. Попутно этот маньяк и других не щадит, кто подвернется. Вот так, крайне упрощенно, в первом приближении. Понятно?
– Чего ж не понять, понятно, – я лихорадочно вспоминал. Маньяк? Почему нет? Это собственных Ньютонов земля наша рожает редко, а Чикатил всяких в изобилии. – Только кто этот маньяк?
– Знали бы – взяли бы. Но узнаем и возьмем.
– Возьмем непременно, – подхватил Виталик. – Без всяких церемоний. Жестко и надежно.
– Мы только сегодня додумались, бараньи головы, – самокритично сказал Николай, – после того, как узнали, что ночью на тебя напали. То есть не на тебя, на санитарку, но все равно у твоего дома. А тут еще и бирка с трупа. Один к одному. Ты его шуганул, спецсредство крепкое. Но маньяки, они упорны. Поэтому ночью возможно повторение нападения.
– И вы решили использовать доктора Ропоткина, как живца, – дошло, наконец, до меня.
– Что-то вроде этого, – не смущаясь, согласился Ракитин. – Не возьмем, он на других переключится, неподготовленных, слабых, безоруженных. Совсем плохо будет.
– А если нападет на меня, то хорошо, – съязвил я.
– Очень хорошо, – подтвердил Ракитин. – Просто замечательно. Ты предупрежден – раз. Ты вооружен – два. Ты смелый и хладнокровный – три. И ты с ним уже встречался – четыре. И, наконец, пять: мы придем спасать. Мы будем неподалеку от тебя и, как только маньяк появится, мы его и того…
– Задержим, – быстро сказал Виталий.
– Именно. Задержим, повяжем, и спать уложим.
– Замечательно, – согласился с планом я, – а неподалеку от меня – это как неподалеку? Три метра, тридцать, или три километра? И сколько людей будет задействовано в операции?
– Отвечу по порядку. Лучше всего было бы, конечно, устроить засаду прямо у тебя на квартире. Или, по крайней мере, в самом доме. Но этот э-э… маньяк очень подозрителен и чуток. Возможно, он уже сейчас наблюдает за домом. Поэтому мы будем делать засаду на квартире у меня, – сказал Николай.
– У тебя? Зачем?
– От моего дома до твоего двести метров. Если верить лазерному дальномеру – сто девяносто восемь. Я проверял. Это медленным шагом три минуты, а бегом – тридцать секунд. Еще двадцать – спуститься-подняться Из окон моей квартиры твои окна видны очень хорошо и без бинокля. А у меня, как ты знаешь, двадцатикратный морской бинокль с объективами в семьдесят миллиметров, прекрасно все видно в сумерках и при свете луны. Даже если мы проглядим маньяка, и он начнет ломиться в дверь, ты подашь сигнал, и через пятьдесят секунд мы будем у тебя. Уж пятьдесят-то секунд дверь твоя выдержит. Но мы не проглядим. К тому же у тебя есть пистолет. Есть?
Я задрал рубаху.
– Ага, порядок. Что касается числа участвующих в операции – их трое, все перед тобой.
– А не маловато будет?
– А ты прислушайся.
Я прислушался. Ничего не услышал. Совершенно.
– Домой разошлись?
– Обеспечивают герметичность карантина. Весь состав районного отделения внутренних дел, способный держать оружие, патрулирует проселочные дороги или сидит в секретах, чтобы не допустить прорыва периметра.
– Вот, значит, как…
– Именно так, и никак иначе, – он распахнул окно настежь.
Было тихо, словно не только милиция, а и все остальные граждане попрятались по секретам. Стоит убрать промышленные, транспортные шумы, теле– и радиоверещание, что останется? По вечернему времени, дороговизне бензина и обложному карантину транспорт поставили в гараж или кто уж куда придумает, и даже отважная молодежь не гоняет на мотоциклах по улочкам и тропинкам.
Хрюканье поросенка откуда-то издали умилило до слез: стало ясно, что на этой планете мы не одни.
– Вверенное население пребывает в мирном довольстве, – констатирован Николай и закрыл окно, да не кое-как, а на каждый шпингалетик. Какая разница, если на окнах все равно решетки, даже здесь, на втором этаже: чтобы подследственные в горячке чистосердечного признания не выпрыгивали наружу. Всякое бывает.
– И, как я понимаю, мирное довольство нам и следует сохранить? – я постарался ответить легко и весело.
– Будем стараться. Но – тебе пора, знаешь, – Ракитин всем видом показал, что и рад бы поговорить подольше, да обстоятельства не позволяют. – Иди, а мы вослед.
Я и спорить не стал. Правы они. Вечереет. Вечером же, а, особенно, ночью следует быть дома.
– А сигнал? – спросил я уже на пороге кабинета. – Какой сигнал я должен подать?
– Я думал, ты позабудешь.
– Как видишь, нет. Все-таки любопытно, мне запеть «Боже, Царя храни», дать два зеленых свистка или еще что-либо в том же духе?
– Посветить в окно фонариком. И, для подстраховки – фонарики отчего-то портятся в самый неподходящий момент – запустить красную ракету.
– Ракету?
– Сигнальную. Проще не бывает. Открыл окно, дернул за веревочку, и все, запуск осуществлен.
Он вытащил из ящика трубку со шнурком, меньше школьного пенала.
– Ага. Сигнальная ракета. Понятно, – и, спрятав пиротехническое изделие в карман, я пошел. Человек-арсенал. Ракета, пистолет, а дома еще топор и баллон с какой-то гадостью.
А ведь Эрик Соломонович ситуацию предвидел, не зря приглашал меня погостить. Но ведь придется возвращаться. Сейчас, по крайней мере, мне обеспечены наблюдение и подмога.
Я шел быстро, но вечер надвигался еще быстрее. Себе я казался шаром, круглым биллиардным шаром. Не потому, что живот круглый, а просто – катаюсь, как неприкаянный, от борта к борту, никак в лузу не попаду. Либо кий кривой, либо маркер.
Докатился до дома аккурат, когда солнышко коснулось горизонта. Успел. Мимо двери в подвал прошел с опаскою. С опаскою же поднялся по лестнице, багровой от пробившихся сквозь пыльное окошко закатных лучей. Инферно, а не лестничная площадка.
На площадке я разминулся с Володей. Тот спешил в пивную, но не пиво пить, а работать – чинить пивопровод.
В квартире тоже полыхал закат, но уже сквозь окна чистые и большие. Вспомнил, как мыл их особой стекломойной жидкостью двойного назначения: ее еще и пить умудряются. Не летом, летом опасно. Зимой, в мороз берут выстуженный железный прут, а лучше уголок, и по нему пускают стекломой. Всякая дрянь на железо примерзает, а очищенный спирт течет прямо в стакан. Морозная очистка, русский гений.
О стекломойной жидкости я думал специально, чтобы одно воспоминание о ней отбило желание выпить. Не то, чтобы я ее пил, нет, не случалось. Но людей, ее пьющих видел. И совсем не последних людей. Только уподобиться им не желал. А они, те люди, тоже ведь не со стекломоя начинали. С водочки, некоторые даже с коньячка.
Маркиза сидела на спинке дивана и вид у нее был неважный. Похудела, осунулась, шерстка не блестит. Зато глаза сверкают пронзительно, и когти все – наружу.
Я ее снял, вернее, хотел снять со спинки дивана, да не тут-то было. Маркиза фыркнула и предупреждающе подняла правую переднюю лапу. Боевую. Не знаю, оцарапала бы она меня, нет. Проверять не хотелось. Но чувствовал себя я прескверно. Неладно что-то в нашем королевстве, коль кошки на хозяев осерчали. Может, псиной от меня пахнет? Наступил я на песий след и домой занес?
Я проверил воду в маркизиной плошке. Есть вода. Проверил еду. Есть и еда, лучший из кошачьих кормов, купленный у надежного продавца. Поправил когтеточку, висевшую на стене и уже порядком изодранную. Что я еще могу для Маркизы сделать? Колыбельную спеть?
Пользуясь остатками света, я навел порядок на кухне, залил в лампу керосина, вставил в подсвечники – их у меня четыре, фигурные, работы местного мастера, – новые стеариновые свечи. Положил на подоконник сигнальную ракету, Открыл форточку. Проверил фонарик, лампочка светила, как должно. На стол положил пистолет, рядом баллончик с газом. Подумав, газ убрал в карман: в комнате брызгаться – себе хуже. Кто их знает, маньяков, какова у них устойчивость к неизвестным газам. Я рыдать буду, кашлять, сознание терять, а он вдруг нечувствителен? Невеселая тогда меня ждет судьба.
Пистолет тоже газовый, но эффект от него перекрывает возможные неудобства. Сам видел. И что это за патроны такие? Явно не перчик. И не кураре. С огоньком патроны.
Переложив предметы еще и еще – не то, чтобы искал удобство а так, чтобы привыкнуть к ним, – я зажег лампу, вымыл руки с мылом, чтоб не пахли керосином, и стал ждать.
Дом наш самый обыкновенный. Звукоизоляция паршивая, шепота соседей не слышно, но если говорят в полный голос, разобрать можно. Ну, а если начнут кричать, выясняя, куда уходят деньги, получается совершенный эффект присутствия. На счастье, кричали редко, чаще телевизор бубнил за стеной, зато уж до поздней ночи. Но без электричества телевизор не работает.