Я покачал головой.
– Тебя, Федор Федорович, в больнице ждут. Вдруг что случится?
– Уже случилось – ликантроп объявился. А в остальном – есть ли на ночном дежурстве невропатолог, нет ли его, велика ль разница? Во всем остальном, кроме своей неврологии, я ничем не лучше Ани.
Я с ним согласен. Оставлять без врача больницу не полагалось, потому все врачи по графику выходили в ночное. Но ведь профанация получалась. Что может сделать стоматолог, если поступит больной с ножевым ранением? Вызовет хирурга. Что могу я, если поступит больной с инсультом? Вызову невропатолога. Что сделает невропатолог, если поступит роженица? Вызовет акушера. Что сделает акушер, если поступит больной с инфарктом миокарда? Вызовет терапевта. И так далее и тому подобное. Все это способен сделать и фельдшер.
– Да я уйду, уйду. Окажи только медицинскую помощь, и пойду.
– Посмотреть руку?
– Руку завтра успеешь. Ты того… противострессовое дай. Если есть, конечно, – добавил он в приступе деликатности.
– Ты ж на дежурстве, – засомневался я.
– А ты в плепорцию, только для поддержания духа.
Я достал из холодильника «Гжелку». Видно, такова ее судьба: быть початой еще до полуночи.
– О! Кучеряво живешь!
Я протянул Фе-Фе стакан и бутылку. Взрослый человек. Дай мне бутылку, и я буду пьяным сегодня. Дай мне работу, и я буду пьяным каждый день.
Невропатолог откупорил «Гжелку» со всем бережением. Налил немного, граммов пятьдесят.
– А ты? – спросил он меня. – Ты ведь не на дежурстве?
– Оттого и не хочу.
– Правильно! – Фе-Фе пил не залпом, как алкоголик начинающий, не смакуя, как алкоголик матерый, а просто – словно воду. – Водку без острого желания пить грешно. Ну, я пошел, – и он действительно пошел обычной походкой слегка уставшего человека.
Я заперся на два оборота и вернулся в ванную.
Вода не успела остыть настолько, чтобы нельзя было окунуться, но удовольствия не получилось. Быстро намылился гелем, быстро смыл его, быстро вытерся, быстро надел пижаму и быстро лег в быстро постланную постель.
Все. Буду спать.
И уснул на диво сразу, без самокопаний, мечтаний и сожалений о бездарно прожитых годах.
Глава 8.
Разбудил меня телефонный звонок – пронзительный и настойчивый до наглости. Я даже просыпаться не хотел. Пришлось. Только сел, опустил с дивана ноги, как телефон и замолчал. Шуточки, да? Врачу если звонят, то до упора, чтобы трубку снял да выслушал. А так… Я зажег фонарик, посмотрел на часы. Всего-то половина второго, едва вышел на крейсерский сон.
И только тут я спохватился: как мог звонить телефон, если кабель поврежден? Восстановили? Сейчас, заполночь?
Я подошел к столику, старому журнальному столику времен пятилетки качества, снял трубку и поднес к уху.
Мертвая тишина. Как и должно быть. Ночные ремонтники, щас! Мы не в Чикаго, моя дорогая! – последнюю фразу я сказал вслух, Маркизе.
Та потерлась о ножку столика и пошла в ванную. Санузел совмещенный, а она, умница, привыкла пользоваться ватерклозетом.
Пришлось ждать очереди.
Хорошо, Маркиза читать не умеет.
Наконец, кошка вернулась. Вот и славно, вот и ладно, вот и мир в моей семье.
А телефонный звонок мне просто приснился. Бывают же сны, которые реальней яви.
Не успел я вновь пригреться в постели, как в дверь постучали. Просто явочная квартира, право. Не дают мне покоя то милиция, то упыри, то Фе-Фе, кого теперь нанесло? Не иначе, прослышали про «Гжелку» и слетаются, комариное племя. Ни капли не дам!
– Корней Петрович! Корней Петрович! – звала баба Настя, санитарка.
– Что случилось? – спросил я через дверь.
– Федор Федорович не у вас?
– Нет, – я, наконец, отпер дверь. Она, баба Настя, а вовсе не Дракула.
– Ой, что же делать? Никого ж в больнице из докторов нет!
– Что делать, что делать… – я посторонился, пропуская санитарку внутрь. – Известно, что…
Действительно, известно. Фе-Фе, похоже, после меня зашел к кому-нибудь еще, потом опять, и опять, и теперь либо спит в гостях, либо голова в кустах. Требовалось доложить главврачу, что больница осталась без дежурного, тот волевым решением назначит другого. Ну, а утром – разбор полетов.
– Чем тревожить Алексея Васильевича, решим так: на дежурство заступаю я, а об остальном подумаем утром.
– И верно, и хорошо, – обрадовалась баба Настя. Обрадовалась тому, что не идти ей к дому главврача, потом не идти поднимать назначенного на дежурство. Все бы на нее ворчали, ругались, гонцов с дурными вестями не жалуют. А я и не ворчу, и ноги ее жалею.
Нет, я вовсе не добряк. Просто, узнав, что баба Настя уже побывала у меня, главврач меня в дежурств и поставит. Все равно разбужен.
– Вы одевайтесь, а я у крыльца подожду, – деликатно решила баба Настя.
Едва я натянул последний носок, как Маркиза принялась выть – страшно, протяжно.
Я постоял, чувствуя, как холодный пот течет по хребту.
– Маркиза, ну чего ты, кошечка, – голос мой звучал жалко и слабо.
Она замолчала, и шмыгнула под диван.
Теперь я напугался по-настоящему.
В окно видно было плохо, все-таки ночь, но у входа в подъезд почудилось мне что-то очень нехорошее.
Уже не думая, смешно выгляжу, или нет, я схватил пистолет в одну руку, топорик в другую – и лишь затем кинулся вон. Фонарик сунул в карман: луна кое-как светит, а узкий луч фонарика, высвечивая малое, скрывает большее. Да и рук у меня только две.
По темной, но знакомой лестнице я спустился очень быстро. Висевшая на одной петле дверь подъезда чуть поскрипывала на ветру.
Я шагнул наружу.
Неподалеку, в пяти шагах, виднелись две фигуры.
– Вот я тебя, – сказал я хрипло.
Одна из фигур поднялась и бросилась на меня.
Хорошо, я загодя с предохранителя снял пистолет и дослал патрон. Выстрелил не задумываясь. Будь это боевой пистолет, стрелял бы, конечно, в воздух, а так – на поражение. Пусть покашляет, поплачет. Или обездвижется.
Но начинка в патроне оказалась иной. Лиловая вспышка, несильная, не слепящая, вырвалась из ствола и окутала приближавшуюся фигуру светящимся облачком. Словно рой светлячков был в патроне. Но эти светлячки стоили ос – жестоких, злых и беспощадных. Нападавший зашипел, как шипит раскаленное и опущенное в воду железо. Зашипел и кинулся прочь. Через несколько мгновений и он, и окружавшие его светлячки скрылись за гаражами, что стояли метрах в сорока от дома.
Я положил топорик на землю и, не опуская пистолета, достал фонарик. Он светил тускло, беря пример с луны в облаках.
Увидел я достаточно. В пыли лежала баба Настя, руки и лицо ее были в крови.
Я прикоснулся к артерии на шее.
– Ох, доктор, ушел он, окаянный? Ушел?
– Убежал, – похоже, санитарка пострадала меньше, чем мне думалось. – Как вы себя чувствуете?
– Кажется… Кажется ничего не сломала… Но покусал, поцарапал он меня… если б не ты… – баба Настя всхлипнула, и стала подниматься. Я хотел помешать ей, мало ли, сначала сгоряча вскочит, а потом коллапс. Но она уже стояла, тихонько подвывая, не зная, что делать, куда бежать.
Не знал и я. Поэтому осмотрел раны более внимательно и решил оставить больную у себя. У себя дома, то есть. Раз уж так получилось. Небольшая аптечка, что хранится на дому, позволит обработать раны. Укушенные раны. И весьма глубокие. Баба Настя просто находится в возбужденной стадии шока, потому и держится. Адреналин. Но хватит его не надолго.
– Эй, Корней Петрович, ты стрелял?
Голос донесся из углового окна. Сосед сбоку, Володя.
– Я.
– Видишь, это он, я ж тебе говорил, – сказал он, обращаясь к кому-то в комнате. К жене, к кому ж еще. Затем опять повернулся в окно.
– А зачем?
– Бандит напал на бабу Настю, санитарку. Ранил.
– Ее в больницу нужно?
– Нужно. Только телефон не работает, да и «скорая» с больным уехала далеко.
– Моя машина на ходу. На ней и отвезем, ладно?
– Отлично.
Минуту спустя Володя уже шел к гаражам. На селе люди отзывчивей, чем в городе. Или Володя просто подумал, что рано или поздно я пойму: он смотрел в окно, а на помощь не шел. Еще обижусь. А жить в селе, если на тебя обижен хирург, не совсем удобно. Особенно если хирург этот связан с милицией и даже имеет пистолет, а ты возишь из глухой деревеньки самогон на продажу.
Поэтому Володя и решил сделать доброе дело. Оно, доброе дело, не пропадет.
Слышно было, как Володя отпирает гаражный замок (не три-четыре, как в городе, правда, и машина у него не «Мерседес»), скрипит воротами (нарочно не смазывает, противоугонная сигнализация), терзает стартер. Наконец, мотор ожил, затлели фары, и машина, Жигули-шестерка, подкатила к нам.
– Аккумулятор подсел, – сообщил Володя.
Вместе мы посадили бабу Настю на заднее сидение, где предусмотрительный сосед постелил ветошку, опасаясь кровавых пятен. И то, случись что, поди доказывай, чья это кровь.
До больницы мы доехали быстро, я даже решил, что неплохо бы и самому обзавестись машиной. Но где мне взять старую шестерку, идеальную машину по нашим дорогам. А на новую «Ниву» или командирский «УАЗ» средств не хватает. Дурно я веду хозяйство, неэкономно. Ем каждый день.
Из машины баба Настя вышла сама, и лишь дойдя до приемного покоя, сомлела.
Анна, не говоря лишнего, помогла уложить ее на носилки, и мы переправили ее в операционную. Оперировали при свете трех керосиновых ламп. Настоящая бестеневая лампа у нас тоже была. Но не было напряжения в сети. Аккумуляторы же давно скончались от старости.
Поработать пришлось всерьез, зашить пару сосудов, обработать раны, ввести метрогил капельно, а в другую вену флакон крови. Большая кровопотеря. По счастью, на день Донора у нас ходят охотно – сдал кровь четыреста кубиков, а получил денег на два литра самогона. Опять же донор – человек без СПИДа и сифилиса, которыми в нашем захолустье по-прежнему не гордятся.
Закончив с бабой Настей, я вспомнил, что следует сообщить о нападении дежурному по УВД.
В ординаторской телефон еще вчера работал, к нему вел другой кабель, не тот, что к моему дому.
Но сегодня телефон молчал. Я ритуально дул в трубку, стучал по рычажкам, но результата не достиг.
– По всей больнице то же самое, – сказала Анна. – Ни в приемном покое, ни в терапии телефоны с полуночи не работают.
– Подождем до утра, – похоже, эта фраза скоро станет единственной в моем органчике.
И мы сели ждать. Я и Анна. При свечах, в приемном отделении. Никто не тревожил, да и как потревожишь, если телефон не работает. Больные могли прибыть и своим ходом, пешим или машинным, но, видно, они тоже ждали утра.
Кресла в приемном старые, но усталому человеку кажутся мягкими. Мне казались.
Когда рассвело, я проведал бабу Настю. В палате, кроме нее никого. Подобное случается, особенно летом. Не дают себе люди разболеться. Терпят до осени.
Баба Настя спала покойно. Пульс, дыхание не внушали никаких опасений. Пусть спит, сон – тоже доктор.
Вернулся, Анна как раз чай заварила. Выпили чаю. Встретили солнце.
Мы ни о чем не говорили. Посидеть молча – что может быть лучше. То есть может-то многое, но работа есть работа. В любой момент ждал я призыва о помощи хоть из родильного отделения, хоть из инфекционного.