— Да, это может быть и неправдой, — заявил Эвенз.
— Но знаки, эмблемы правительства? — сказал с беспокойством Голдман. — Не скрою, меня тоже шокировала эта новость. Я полагаю, что следует прочитать, и до конца выяснить кто мы. Без этого мы будем находиться в неведении. Учитывая жуткие описания и подробности, которые все мы прочли, предлагаю тем, кто не в силах услышать о себе страшную правду, покинуть эту комнату и подождать за дверью. Все, что мы узнаем, мы потом сообщим.
Несмотря на такое заявление и перепуганные лица все остались на своих местах.
66 день
Далее шли привычки маньяков и фотографии их жертв. В эту жуткую подробную информацию, в которой уже никто не сомневался, трудно было поверить. Фотографии и документы, присланные органами правопорядка, были настолько убедительными и подробными, что несколько человек, в силу их чуткой души и мягкого характера не способного переварить это страшное сообщение, просто выбежали из комнаты. Ости потеряла сознание, и Голдману с Хейли пришлось приводить ее в чувства. Хейли с Ости удалились в свои комнаты, они были угнетены и подавлены. Уголовные дела всех членов экипажа корабля включали в себя подробное описание обстановки в местах преступления, типы жертв, способы вступления в контакт с жертвами, способы и орудия убийств, способы сокрытия трупов. В подтверждение всех данных в делах присутствовали электронные подписи, печати, штампы, заявления свидетелей, потерпевших и письменные признания осужденных.
Когда закончился просмотр дел, в комнате остались: Альбертон, Блэк, Фейн, Голдман и Эвенз. Зловещая тишина царила в комнате, мрачные, опустошенные взгляды наполняли присутствующих. Их сердца сжались, а сознание пыталось найти выход, судорожно цепляясь за любые слова, улики, показания, которые могли бы объяснить им почему, как это возможно, чтобы в 24 веке, где напрочь отсутствовала агрессия и насилие, было возможно появление подобных кровавых и нечеловеческих поступков. Первым нарушил гробовую тишину Голдман:
— Я так понимаю, что остались самые стойкие, — Голдман осмотрел тяжелым взглядом всех присутствующих.
— Признаюсь, — произнес слабым голосом Блэк, — я хоть и остался до конца, но это только потому, что не в силах подняться. Вся энергия покинула мои мускулы.
— Что вы, Альбертон, думаете обо всем этом? — спросил Голдман.
— Эти сведения выглядят довольно внушительно, — сказал Альбертон. — Мне трудно в это поверить, потому что в моей памяти этих событий нет. Я не помню, как я убивал. Да, я признаюсь, что у меня есть привычка складывать носовой платок в форме треугольника, но я не помню, чтобы я… — последние слова он произнес в повышенной и возбужденной интонации.
— Что бы вы убивали, — договорил Эвенз. — а потом на труп клали платок, свернутый в форме треугольника.
— Ну, хорошо, — сказал Голдман, — допустим, мы изгои, нас правительство осудило и выслало. Но, куда?
— Я знаю, что есть планета, на которую свозятся все преступники, — сказал Эвенз. — Это все, что я помню.
— Я тоже что-то слышал об этом, — сказал Голдман, — эта информация держится в секрете правительством. Учитывая, что мы с вами не знаем другой информации, нам остается только предполагать. Допустим, мы преступники, и нас переправляют на планету, где будут содержать в строгой изоляции от общества, как особо опасных людей. Но, где же тогда сопровождающая охрана, тюремщики?
— Вероятно, в этом нет необходимости, — предположил Альбертон.
— Почему? — спросил Блэк.
— Корабль управляется компьютером, здесь мы, как в мышеловке, — продолжил Альбертон, — изменить направление или управлять им мы не в силах.
— Стало быть, нас всех невольно переправляют в тюрьму? — спросил Эвенз.
— Теперь понятно, почему у нас всех отсутствует память, — сказал Фейн.
— И почему же? — удивился Эвенз.
— Чтобы мы не навредили кораблю, — сказал Фейн. — И не сменили путь следования.
— И самим себе, — добавил Голдман.
— А может Альбертон был прав? — сказал Фейн.
— Вы о чем? — спросил Голдман.
— Я хочу сказать о каком-то воздействии, в виде лучей, например, кометы, — сказал Фейн, — и тогда, может быть, команда тюремщиков находится среди нас. Просто все мы потеряли память, и потому не помним, кто конвоир, а кто заключенный.
— Это исключено, — заявил Альбертон, — хотя бы потому, что уголовные дела, что мы прочли, имеются на каждого из нас. Кроме того, преступника бы, в этом случае, изолировали от команды. В нашем случае — все находятся в комнатах.
— Альбертон прав, и его доводы убедительны, — сказал Голдман, — меня, как живое существо, желающее выжить, волнует вопрос о нашей участи. Из истории известно, что законы не всегда были столь гуманны к людям.
— Что вы этим хотите сказать? — спросил Фейн.
— Когда-то правительство, посредством законов, когда еще была повышенная преступность среди населения и люди думали лишь о благах и личных интересах, наказывало тех, кто не соглашался с обществом и нарушал законы, — сказал Голдман. — Для преступников, обвиненных в особо тяжких преступлениях, была назначена смертная казнь.
— Замечательно, просто супер, — нервозно сказал Эвенз. — Это какая-то чушь. Этого не может быть.
— А что, если мы не летим на планету, — неожиданно заявил Фейн.
— То есть? — удивился Голдман.
— Если нас хотят казнить, — начал Фейн, — то зачем всех отвозить на какую-то планету, чтобы там привести приговор в исполнение?
— Вы хотите сказать, — сказал Голдман, — что нас хотят казнить здесь, на корабле, в космосе?
— Да, например, корабль летит по какой-то замысловатой траектории и на каком-то отрезке пути он попадает под смертоносные лучи какой-нибудь кометы, и всех нас ожидает жуткая смерть, — сказал Фейн.
— Это объясняет отсутствие на корабле команды тюремщиков, конвоя, — сказал Альбертон, — но ведь любое убийство, даже отъявленных преступников, какими тут нас показали, недопустимо правительством, это не гуманно.
— Я тоже не помню, — сказал Голдман, — чтобы подобные суровые казни или наказания имели место, может быть, правительство скрывает это от населения.
68 день
Я долго шел по одиноким улицам города. Уже темнело. Я увидел светящийся вокзал. Внутри, при ярком свете, сидели посетители в ожидании поезда. Я увидел одинокую симпатичную женщину, ее глаза были печальны. Я сел рядом и сказал ей, что она очень хорошо выглядит. На ее устах засветилась улыбка, которая немного согрела и мое утомленное тело. Между нами завязалась беседа. Я спросил ее о том, что могло ее опечалить, ведь у нее явно в глазах читалась горечь и отчаяние.
— Вы не беспокойтесь, — сказала женщина, вытирая глаза. — Я тут рядом живу.
— Я могу вам помочь? — спросил я.
— Этому горю не поможешь, — ответила молодая женщина.
— У вас красивая улыбка, — сказал я доброжелательно, чтобы женщина не грустила. — Вы улыбнулись, и мне стало теплей.
— Спасибо, я часто слышу комплименты от рекламных роботов, но ведь они не искренне говорили.
— Так почему же такая очаровательная девушка печальна? — спросил я.
— Моему горю ничем нельзя помочь, — ответила она, — мне нужно время, для успокоения и осознания этой трагедии.
— У вас кто-то умер? — догадался я.
— Моя мама, она покинула меня, навсегда.
— Несчастный случай?
— Нет, она была больна, неизлечимо, — добавила женщина. — Я еду навестить ее.
— Я понимаю, что вам сейчас очень тяжело на сердце, — сказал я сочувствуя. — Я потерял отца, и тоже переживал. Я знаю, как это тяжело — потеря близкого и любимого человека. К сожалению, мы не вечны и за каждым из нас рано или поздно приходит смерть. Время нельзя остановить, его нельзя повернуть, оно неумолимо идет вперед.
— Спасибо за понимание, — ответила молодая женщина. — Все вокруг говорят об идеальном мире, в котором не существует бед и проблем, но ведь горе все равно приходит. От этого не уйти. — Она достала платочек и протерла им глаза, затем поправила белые локоны волос и встала.
— Вы должны отправляться? В другой город? — спросил я.
— Нет, я пришла на вокзал, потому что здесь многолюдней и…
— Вы дома одна, — догадался я, — и вам не с кем поговорить, успокоить свою боль. Поэтому вы пришли сюда, чтобы увидеть людей?
— Да, вы правы, — сказала она, и на ее устах появилась слегка натянутая улыбка.
Мне стало еще теплее, на душе играла музыка. Она понравилась мне. Это очаровательное личико, опутанное белоснежной копной дивных лоснящихся волос. Женщина обладала стройной фигурой, кроткой и милой. Я не удержался и предложил ей свою компанию. На удивление она согласилась.
Из здания вокзала мы вышли вместе, и пошли по улицам, освещенным многочисленными лампами разных цветов. Нам было приятно идти вместе. Я невольно дотронулся пальцами до ее кисти и взял ее в руку. Оно чуть отстранила руку, но потом передумала и дала ее. Пальцами я мягко сжал ее кисть и ощутил легкую, но приятную дрожь. Так мы шли, рассказывая, друг о друге, и с упоением влюбленных прижимались друг к другу. Я чувствовал, как сильно бьется ее трепещущее сердце. Она приятно улыбалась, ее естественная улыбка говорила мне, что она немного успокоилась о своем горе и сейчас, благодаря нашим новым ощущениям утолила сердечную боль, которая недавно ее угнетала. Мы говорили о музыке, о новых фильмах, о межзвездных путешествиях, моя душа испытывала неописуемую радость, мое сердце было раскрыто, я мог прочитать в ее больших и синих глазах, что она испытывает ко мне те же теплые чувства. Это удивительно, еще с полчаса назад мы не знали друг друга, а теперь мы шли, держась руками и не смотря на прохладную осеннюю погоду, наши тела согревались разгоряченными сердцами.
Мы свернули в какой-то пустынный переулок.
— Так будет короче, — сказала она.
— Вы ведете меня домой? — спросил я.
— Если вы не против, — она бросила на меня удивительный девичий взгляд, от которого у меня внутри все заклокотало, запрыгало.
Переулок сужался, и я пошел вслед за ней, не отпуская ее руку. Она сжала мои пальцы, и я ощутил небывалый прилив сил и энергии. Она вновь одарила меня нежной улыбкой и внутри все заиграло. Я шел за ней по узкому проходу. Ее очаровательные белые волосы спускались на плечи и закрывали ее тоненькую шейку. Очаровательная талия была заметна под прилегающим красным гольфом, окутывающим ее тонкую фигуру. Так мы шли не более минуты, пока не очутились внутри пустынного и слабо освещенного двора.
Мое сознание было ослеплено ее красотой, она была настоящая, живая, неповторимая. Я чувствовал ее бьющееся сердце, мне казалось, что оно так и хочет выскочить наружу. Я должен ему помочь. Она заслуживает большего, чем жизнь… Я уже не помню, как мои руки оказались на ее удивительной и красивой шее. Она лежала передо мной, а ее большие синие глаза смотрели на меня. Она благодарила меня. И хоть из ее рта появилась маленькая багровая струйка какой-то жидкости, и на ее шее виднелась щель, из которой хлынула на землю горячая багровая жижа, но я знал, что теперь ее душа свободна, она не страдает, потому что она находится рядом со своей горячо любимой матерью. Она позаботится о ней, и они будут всегда вместе и счастливы, ведь она этого так хотела.