Сагастос закрыл занавеской окно, и они улеглись на диванах. Несколько минут спустя, маг-марсианин и земной князь оба спали крепким сном, доказывая этим, что божественный дар, постановляющий человеку силы, — сон, — дан великим Зиждителем вселенной всем Его творениям.
Князя разбудил Сагастос.
— Мы сейчас приедем. Надо привести себя в порядок, так как мой друг, правитель или вице-король области, которого я предупредил о нашем приезде, пригласил нас к себе на несколько дней.
Ардеа поспешно встал и, по указанию мага, прошел в уборную, помещавшуюся рядом. Четверть часа спустя, они оставили корабль.
Подземная набережная была полна народа. В одной из зал происходила разгрузка багажа, а в другой, красивой и роскошно убранной, стояли встречающие. Собравшаяся публика привлекла внимание князя.
Все были черны, как негры, при отсутствии однако черт, характеризующих чернокожих на Земле. Волоса их не были курчавы, а нос не был приплюснут. Народ был очень красивый: высокого роста, стройный, с правильными чертами и с интеллигентным выражением лица.
Пока наши путники поднимались по лестнице, Ардеа спросил мага, не составляют ли черные на Марсе низшей расы?
— Нет! Как и у вас, эта раса старее нашей. Она уже развилась, и дала много известных ученых; у них, как и у нас есть сословие магов. Вообще, эволюция человечества следует здесь правилу, общему для нашей системы. Вы, на своей планете, представляете пятую расу, а мы — шестую.
Они вошли в верхнюю залу, и разговор их прервал молодой человек, который подошел к Сагастосу и приветствовал его от имени правителя.
Так как Ардеа достаточно знал язык страны, в которой они высадились, то и понял все, что они говорили, и мог ответить в вежливых выражениях, когда Сагастос представил его, как своего ученика и друга.
Князь знал уже, что Сагастос принадлежал к народу Раваллисов, а что черные люди носили имя Таобтилов.
Пока они шли к выходу, Ардеа заметил, какое удивление и любопытство возбуждал он в окружающих; но он привык к нему, и оно не производило уже на него неприятного впечатление. Не обращая никакого внимания на разглядывавшие его любопытные взоры, князь сам интересовался всем, что его окружало и значительно разнилось от того, что он видел в столице раваллисов.
Так, вместо длинных и широких одежд, мужчины носили здесь узкие штаны и короткие рубашки или куртки, которые, как трико, обтягивало тело; а на головах их были большие, плоские шляпы.
Они сели в четырехместный экипаж, тоже снабженный механическим двигателем, и быстро помчались ко дворцу правителя.
Здесь князь видел то же изобилие садов, но только дома были совсем иной архитектуры; большая часть их была в один, много в два этажа, и с плоской крышей.
Всюду царила лихорадочная деятельность. По улицам большие животные тащили тяжело-нагруженные телеги. Всюду встречалось множество диких жителей равнин, которые катили тележки и несли тяжелые тюки.
Остановилась они перед зданием, которое было выше и красивее других домов. Сопровождавший их молодой человек, оказавшийся секретарем правителя, провел гостей через длинную галерею с колоннами, убранную растениями, в большую залу, выходившую на террасу и окруженную густыми деревьями. В этой зале находилось человек двенадцать мужчин, которые вели оживленную беседу. При входе гостей, один из присутствующих встал и пошел к ним навстречу.
То был правитель. Он казался молодым человеком, а красивое и правильное лицо его было необыкновенно симпатично. Он носил черные башмаки и камзол, обшитый красным; на шее у него, на красной же ленте, висела большая звезда, украшенная драгоценными камнями.
Обняв мага, правитель дружески приветствовал князя, который был представлен ему под тем же именем ученика и друга Сагастоса.
Все сели и продолжали начатый перед тем разговор. Вопрос шел о возникшем с соседним народом несогласии, для улаживания которого хотели обратиться к царю раваллисов, как третейскому судье. Сагастос отнесся к вопросу с живым интересом; но Ардеа не принимал участия в разговоре и занимался тем, что слушал и изучал собеседников.
Лица присутствующих были очень привлекательны и носили отпечаток высокого ума. Князю невольно пришла в голову не раз уже посещавшая его мысль о том, до какой степени заблуждаются на Земле, обезлюживая вселенную; какое мелочное тщеславие выказывают земные люди, предполагая, что, если даже на других планетах и находятся живые существа, то они должны быть или карликами, или обезьянами или пресмыкающимися, полу-людьми, полу-животными, лишенными культуры, цивилизации, благоустройства и науки. Словом, ни по уму, ни по своим знаниям они не могут будто бы возвыситься до обитателей Земли, — этой альфы и омеги творения, якобы единственной и гордой представительницы человеческого разума и могущества.
А теперь вот, на этой другой планете, он очутился среди таких же, как и он сам, людей — цивилизованных, утонченных, имеющих свои общественные и политические интересы, науки и искусства, одни словом, обладающих всем тем, что он прежде считал исключительной привилегией маленького, затерянного в пространстве, но родного ему шара, который Сагастос назвал как-то, смеясь: "вселенский безумец".
Слуга, с докладом, что подан обед, прервал разговор. Хозяин дома и его гости спустились в сад и по тенистой аллее направились к площадке, перед другой террасой. В тени деревьев накрыт был стол, защищенный от солнечных лучей разбитой над ним палаткой.
На террасе появились две молодые женщины в белых одеждах. Несмотря на черный цвет лица, обе они были так чудно хороши, что Ардеа, положительно, пришел в восхищение.
Это была вторая супруга правителя со своей падчерицей. Обе они приветствовали Сагастоса, как старого знакомого, но казалось были поражены видом князя; особенно заинтересовалась им молодая девушка, сидевшая с ним рядом за столом.
В эту минуту Ардея совершенно забыл, что он находится на Марсе. Черные дамы поглотили все его внимание, и он с любопытством изучал их наружность и костюмы.
На чернокудрой головке жены губернатора, благородной Америллы, надета была маленькая, семигранная золотая тиара, которая придерживала длинный и широкий вуаль, сделанный из пурпурной ткани, прозрачной, как самый тонкий газ. Плотно облегавший корсаж оторочен был красной лентой и вышит золотом. Широкая юбка заканчивалась небольшим трэном. У хозяйки дома были большие, бархатистые, карие глаза. Руки и шея ее были покрыты массивными украшениями, усыпанными драгоценными камнями.
Соседка князя, — очевидно, еще очень молодая девушка, — была просто одета во все белое и не носила драгоценностей; только корсаж и волосы ее были украшены свежими цветами. Как он узнал потом, вуали могли носить одни лишь замужние женщины.
Эту очаровательную девушку звали Нирдана. В больших лиловато-голубых глазах ее блестело наивное любопытство и интерес, возбужденные в ней ее соседом. Однако, она воздерживалась от вопросов, которые, видимо, горели на ее устах. Только к концу обеда, ободренная любезностью к ней князя, она предложила ему показать сад, а потом, когда спадет немного жар, покататься на лодке.
Солнце садилось, и жара спадала, когда Нирдана, с позволения отца, предложила князю прогуляться с ней.
Тот поспешил согласиться и с понятным интересом спустился в громадный и прекрасно содержимый сад, растительность которого была гораздо богаче и разнообразнее той, которую он видел в земле раваллисов. Климат, очевидно, был здесь теплее, и страна представляла из себя что-то вроде тропиков Марса.
Сад заканчивался большим озером, у берега которого стояла на причале лодка. В лодке весел не было, но она была снабжена электрическим аппаратом, править которым взялась Нирдана. Они вошли в лодку и быстро понеслись по гладкой и сверкающей поверхности озера.
В разговоре Нирдана пыталась удовлетворить свое любопытство и узнать, откуда явился, и кто такой он, Ардеа; но так как князь давал уклончивые ответы, то она не настаивала, и разговор вертелся на пустяках.
Но вот вдали показался покрытый лесом островок, на котором стояло небольшое здание с пурпурным куполом, и князь осведомился, что это такое.
— Это небольшой храм, посвященный нашему богу, великому Имамону, — ответила Нирдана. — Хотите осмотреть его?
— Очень хочу, если можно.
— Конечно, можно! Но это только маленькая часовня, хотя все-таки и там можно совершать жертвоприношение. А что вам непременно нужно посмотреть, до вашего отъезда, так это большой храм Имамона, воздвигнутый на том самом месте, где погиб бог. Это несомненно самое богатое у нас святилище. Туда ежегодно стекаются тысячи паломников; а в большие праздники, на великом богослужении бывает даже сам царь. Одно из таких торжеств будет происходить на-днях.
Пока она говорила, лодка стала приближаться к острову. Вдруг на воде появились большие, белоснежные птицы, с маленьким, в виде короны, хохолком на голове, и крыльями, обрамленными красными перьями. Птицы эти без страха окружили лодку и протягивали голову к сидящим.
Нирдана вынула из кармана кусок хлеба и раздала его птицам, которые ели из ее руки, радостно при этом вскрикивая.
— Это ваши домашние птицы? — спросил Ардеа.
Нирдана отрицательно покачала головой.
— Нет, они живут на свободе. Во время жары они прячутся в гротах, по берегам озера, а при закате солнца выходят купаться и кормиться. Они посвящены Имамону, никто им не делает зла, и так как все богомольцы их кормят и ласкают, то птицы без всякого страха приближаются к людям.
В эту минуту лодка подошла к каменной лестнице, и Нирдана привязала ее к железному кольцу, а потом наклонилась и сорвала несколько больших и красивых голубых цветов, которые росли в воде у берега.
Прямая аллея вела в храм, внутренность которого была освещена многочисленными лампадами. Стены, казалось, были сделаны из синего сталактита; в глубине храма, в убранной цветами нише, красовалась большая белая птица с распростертыми крыльями, державшая в клюве длинный, острый нож. Перед нишей, на жертвеннике, стояла большая ваза с маслом, служившая лампадой.
Нирдана положила в нишу принесенные цветы, зачерпнула ложкой, лежавшей на жертвеннике, масла из большой стоявшей на ступеньках амфоры, и подлила его в лампаду. Преклонив затем колена, она стала горячо молиться.
Из вежливости, Ардеа последовал ее примеру, тоже подлил масла и тоже опустился на колени. Но на этот раз он не чувствовал того восторженного порыва, который охватил его в храме Веры.
— Эта птица изображает, вероятно, бога Имамона? Почему вы поклоняетесь ему в этом виде? — спросил князь, когда Нирдана окончила молитву.
— Я расскажу вам все, что мы знаем о жизни и смерти бога, и тогда вы сами поймете, почему мы поклоняемся ему в этой символической форме. Имамон, видите ли, был сын Аура, Неведомого, Всемогущего, создавшего вселенную и правящего всем видимым и невидимым. Имамон снизошел на землю проповедывать великие, вечные истины и добродетели, которые открывают седьмое небо славы, где пребывает Аур. Имамон был добр и чист, как сама сущность великих истин, завещанных им миру. Он исцелял больных, воскрешал мертвых, усмирял бури, повелевал стихиями, духами света и тьмы. Словом, он делал только добро, и куда ни ступала его божественная нога, там все процветало.