Ил, не обращая на интенсивный ружейно-пулеметный обстрел ровно никакого внимания, чуть шевельнул капотом, и в Ганомаг ударил сходящийся веер пушечных и пулеметных трасс. Разрывы 23-х миллиметровых снарядов запрыгали по бронетранспортеру, как горсть китайских петард. Ганомаг дернулся, его развернуло, потащило под уклон, и, наконец, он вспыхнул дымным пламенем. Из огня уныло свисало вниз тонкое жало пулемета.
Спасибо, крылатый, мы с тобой одной крови! Я помахал Илу рукой. За Илом надо мной пронеслась пара истребителей. Все в порядке, ребята! Я жив! Я скоро буду с вами!
Так, скоро-то скоро, но отсюда надо линять. Что-то тут жарко становится. Стоп! Самолет! Я обернулся к Яку. Извини, крылатый, я не могу помочь тебе взлететь… Прости и прощай. Я подбежал к кабине, выхватил из планшета карту, какие-то бумаги, бросил в кабину. Где НЗ, ведь Антоха мне показывал, а вот он! Перемотанные матерчатой изолентой плитки шоколада и пачка галет. Это в освободившийся планшет… Все? Все! Я отскочил, в кабину полетел клубочек. Пыхнуло, жар опалил лицо.
Илы все еще добивали колонну. Пора делать ноги, штурмовики не будут висеть над ней вечно. Скоро немцы очухаются, подсчитают потери и поинтересуются – а где этот шустрый русский летчик? Куда это он спрятался? Играть в ними в салочки никакого желания у меня не было. Я прищурился… очки! Шипя от боли, я цапнул рукой из горящей кабины свой трофей – солнцезащитные очки, и сразу нацепил их. Так будет прикольнее – лейтенант королевских мушкетеров барон ля Реган на отдыхе в швейцарских Альпах… под Сталинградом. В фуфайке… Дело в том, что меховой комбинезон я в полеты не одевал. Он всем, конечно, хорош, но тяжел и в нем не повернешься. Я летал в простых ватных штанах и фуфайке без воротника. На шее – щегольской шелковый шарф. Аристократ я или где?
Так, куда теперь? Я оглядел горизонт. Во-о-н, что-то темнеется вдали, километров пять от дороги. Мне чем дальше – тем лучше. Пошли. Я скользнул. Эх, хорошо-то как! Забытое чувство растянутого прыжка, чистое удовольствие!
Это стог полусгнившей соломы, а рядом… А рядом – я заледенел… в голове стало пусто и холодно, зрение обострилось и стало болезненно контрастным…
Рядом, за колючей, в две нитки, проволокой что-то лежало… неаккуратные, присыпанные снегом, плоские кучи. Одна, вторая, третья… Еще и еще. Красноармейцы… без шинелей, без сапог… Раскрытые, забитые снегом рты, глазницы… Худые, обтянутые кожей руки. Скрюченные, застывшие пальцы. Полевой концлагерь. Даже не лагерь – место для забоя людей… Ну, европейцы, ну, общечеловеки! Я набрал полные ладони снега и растер им лицо. До боли, до содранной кожи. Я знал об этом. Знал, что наши найдут еще не один такой лагерь. Знал, что будет еще хуже, когда замкнется кольцо окружения вокруг 6-й армии и немецких сателлитов. Но знать – это одно, а увидеть воочию – это другое… Не забуду… Прощайте, люди.
Я побрел прямо, куда глядели глаза. На ресницах стыли слезы бессильной злобы. Не забуду… не забуду… Краешком сознания я уловил какое-то движение слева от себя. Рукавом вытер лицо, проверил пистолет за пазухой. Кто там еще? А-а, гостюшки… Судя по шинелям – румыны. Добро пожаловать! Навстречу мне, вихляясь по снегу, шла какая-то богатенькая легковушка, за ней – тентованный грузовик и снова – ганомаг! Здрасссти! Ну, все, ребята, — вы уже приехали! Для вас ни дороги, ни жизни больше нет.
Одинокая фигура на дороге никого не напугала. А зря… Метров с двадцати я начал стрелять. На легковушку хватило одной пули, точнее – одного пирозаряда. Машина вспыхнула, в ней кто-то пронзительно заорал, распахнулась задняя дверь, и в снег зарылся огненный клубок, бывший когда-то человеком. Да полноте, — бывший ли?
Грузовик – тах, тах, тах! Достаточно, горит, хорошо горит. Из грузовика никто не вылез. А может, там солдат и не было? Да нет, просто три пирозаряда – не один. Некому там вылезать было. На ганомаге еще ничего не поняли, но пулемет загрохотал, стреляя неизвестно куда. Зачем патроны тратишь, дурашка? Тебе это не поможет. Получи! Я добил в бронетранспортер остаток обоймы и, стоя под прикрытием полыхающего грузовика, перезарядил пистолет. Последняя обойма. Нужно присмотреть какое-нибудь оружие.
Для начала я вернулся к легковушке. Грузовик полыхал слишком жарко, чтобы там можно было найти что-нибудь полезное. А легковушка лишь дымила вонючим дымом. Так, тук-тук! Кто в теремочке живет? Оказывается, уже никто не живет. Но расстраиваться я не стал. Наоборот – я обрадовался. У сидящего на переднем правом сиденье мертвого молодого офицера я взял немецкий автомат и подсумок с четырьмя магазинами. На первое время хватит. На заднем сиденье развалился патрицием времен упадка римской империи толстый пожилой офицер. Форма была мне абсолютно не знакома, и его звания я не определил. На полу машины валялся упитанный портфель свиной кожи. Я щелкнул замком. Бумаги, бумаги, карты… Пара коньячных бутылок, копченая колбаса, какие-то консервы, о! Красивый охотничий нож в кожаных ножнах. Я вынул клинок, посмотрел на толстяка и отрезал… Нет, не голову и даже не ухо. Я отрезал погон. Зачем, я не знаю. Преодолевая неприятное чувство, я поискал и нашел у толстяка бумажник. Погон и бумажник я бросил в портфель, закрыл его и вылез из машины. Возьму с собой, все же сувенир…
Обойдя полыхавший грузовик, я подошел к бронетранспортеру. Он чадно горел, живых в нем не было. За кормой ганомага лежал солдат с обожженным лицом. Рядом с ним валялся немецкий карабин. "Маузер", кажется. Я стоял, тупо глядя на карабин. Что я стою, зачем? Нужно идти… Ах, да! Надо взять карабин. Автомат хорош… метрах на двухстах. А из карабина я заговоренной пулей попаду метров на четыреста, а постараюсь – и на пятьсот. Наверное… Раньше, по крайней мере, получалось. Я встряхнул головой, осторожно поставил портфель на снег, снял с убитого солдата ремень с подсумками. Два подсумка по тридцать патронов. Да двести к автомату, хватит, чтобы добежать до канадской границы. Я продел ремень через ручку портфеля и одел его через плечо. Взял карабин, лязгнул затвором. На меня уставился желтый, масляный патрон. Я положил руку на магазин, наполняя его пирозарядом. Загнал патрон в ствол. Готово, пошли. Но особо далеко мне уйти не дали. Сначала слабо, а потом все сильнее загремела стрельба. Кто-то катился по дороге ко мне и к сгоревшим машинам. А друзей у меня тут, в немецком тылу нет.
Пришлось зашарить глазами в поисках приличной позиции для стрельбы. Вот, черт! Степь – она степь и есть. Прятаться некуда. Я трусцой побежал обратно к легковушке. Лишь бы завелась… Выбросил труп водителя из-за руля, сел на его место и зашарил взглядом по приборной доске. Где тут что? Хрен поймешь… Вот это, что ли? Ну, давай! Раздался скрежет, но мотор не заводился. Еще раз – без толку, еще… Нет, не получается. Что-то не так. А если на аккумуляторах? Мне всего-то нужно сдать назад на пару метров, чтобы выйти из-за грузовика и видеть дорогу. И иметь хоть какое-то прикрытие от пуль. А станет совсем опасно, я сигану… во-о-н туда сигану. Там, за оврагом меня не возьмут, если только из пушки будут бить. Но и я на месте сидеть не буду. Машина дернулась и поползла назад. Еще, еще – достаточно. А, собственно, чего с ней церемониться? Можно было перенести и телекинезом. Что-то я туплю, голова совсем не работает. Разозлившись, я поднял машину в воздух, перенес ее метров на семь в сторону и обрушил в снег, сделав себе замечательную позицию. Понемногу краски дня померкли. Интересно – сколько сейчас времени. Я посмотрел на часы и тихонечко засмеялся. Потом откинулся спиной в снег и заржал в полную силу. Да, Туровцев, склероз не лечится! Часы! Часы Регистратора! Я мог бы сдвинуть кнопку – и снаряд зенитки не попал бы мне в мотор. Да-а, а попал бы мне в голову. Рано я развеселился, рано стал надеяться на чужие подарки. Лучше надеяться на себя. Стрельба на дороге усилилась, кто кого там поливает из пулеметов? Сейчас увидим. Я выставил на прицельной планке карабина пятьсот метров и улегся поудобнее. Ждем, сейчас выскочит птичка! Ну, в крайнем случае, — зайчик. Совсем в наивкрайнейшем варианте – немчик. Тоже промысловая птица. Подойдет для коллекции.
Я не угадал. Выскочили румынчики. Примерно до роты. Четыре грузовика, танк Pz-III, два бронетранспортера с малокалиберными пушечками на прицепе. По-моему, немцы называли их колотушками. Мне стало обидно. Просил птичку, а получил роту солдат, да еще с танком. Думаю, это больше того, что я просил. Ну, Перун, помогай! К моему удивлению небо отозвалось коротким громом. Да нет, послышалось! Зимой – какой может быть гром! Конечно, почудилось. Ну, давай! Первый пошел.
Где у танка броня слабее? Ближе к корме, там еще у него что-то привязано, узлы какие-то на броне. Вот туда и пульнем. Бах! И вторую – бах! Горит троечка! Да хорошо как горит!
Теперь – последний грузовик. Бах! Горит. Первый грузовик, он уже потихоньку стал объезжать горящий танк, бах. Горит!
Из грузовиков посыпались солдаты. Ну, последнюю – в замыкающий бронетранспортер – бах. Встал, дымится. Перезарядить карабин. Взять автомат, провести рукой по магазину. Я действовал отстраненно и хладнокровно, как киборг, как боевой робот. Передернуть затвор, очередь. Можно особо и не целиться. Автомат я использовал примерно как автоматический гранатомет. Вспышки пирозарядов накрыли солдат, оттуда послышался дикий визг.
Последний бронетранспортер высунул морду из-за горящего грузовика, и по легковушке ударила пулеметная очередь. А чего я жду? Когда меня подстрелят? Я броском кинулся за горящий грузовик и тут же сквозанул на километр в сторону, за овраг.
Вот оно! Полный армагеддец! Колонна весело полыхала, пулемет молотил по легковушке, солдатики шустро отцепили пушку и уже наводили ее на место возможной засады.
Бац, бац, бац – заколотила колотушка. Правильно ее прозвали – точно, как колотушка стучит. Только зря вы, ребята, нет меня там. Я здесь. Далеко – до дороги около километра, стрелять нет смысла. Подождем.
Ждать пришлось недолго – румыны стали суетливо разворачивать пушку в ту сторону, откуда и драпали. Поздно! Из снежной мути выскочили тени на лошадях, тускло блеснули клинки, до меня донесся крик: "Р-р-р-а-а!"
Наши! Кавалеристы! Ура!!! Скорее к ним. Зарываясь в снег, я побежал к оврагу. Портфель бил меня по спине. Стой, куда? Спокойнее – угомонись. Я примерился и скользнул за горевший грузовик. Потом вышел к легковушке. Конники, крутясь и поднимая снежную пыль, рубили румынских солдат. Румыны бросали оружие, падали на колени, задирая руки вверх. Что-то в этой картине мне знакомо… Я уже это видел.
Пора выходить. Я не торопясь побрел к нашим кавалеристам, которые уже сгоняли румынских солдат на обочину дороги. Заметив меня, ко мне метнулись двое конных.
— Стой! Бросить оружие!
— Да на, сами потащите. — Я сбросил с плеча карабин и автомат, снял автоматные подсумки. Расстегнул ремень и снял портфель. Ремень с подсумками бросил на оружие.
— Еще что есть? — уважительно спросил кавалерист постарше.
— Есть пистолет, но его не отдам – именной, награда это.
— Кто такой, почему по-русски говоришь?
— Летчик, лейтенант Туровцев. А говорю так потому, что русский я. Так меня мама научила. — Я подумал и продолжил. — А папа научил меня говорить вот так…
Я сказал. Оба кавалериста облегченно заржали.
— Да наш это, точно! Пошли, лейтенант, к нашему лейтенанту. Там договоритесь. Он тоже послушает – любит он русское слово, ха-ха-ха!
Молодой, прямо из седла, легко и элегантно склонился к земле, подхватил за ремни мой арсенал и меня повели к разгромленной колонне.
— Товарищ лейтенант, вот – доставили. Говорит – наш летчик, сбитый.
— Вы кто? Документы?
— Командир звена 111 истребительного полка лейтенант Туровцев, Виктор. Был сбит сегодня, около 13.00, при штурмовке колонны противника. Во-о-н там она. Еще увидите. Самолет сжег, немцы были близко…
Я протянул ему удостоверение. Лейтенант раскрыл его, просмотрел и сомнением глянул на меня. Ну, что тебе еще? Не похож? Действительно – не похож. Там, в удостоверении, — молодое, еще детское лицо Виктора Туровцева. Мирное лицо. Сейчас – обветренная, жесткая морда с темными кругами под глазами… Тут я кое-что вспомнил и полез в нагрудный карман гимнастерки. — Вот, посмотри, лейтенант! Этого даже немецкая разведка не смогла бы изготовить. Газете пара дней всего. Смотри, смотри – похож?