Черви ползают по земляному полу.
Я слышу их. И мышей. Как они сходят с ума от жары и разрывают друг друга в клочья. «Мы должны были умереть, — шепчут они, — но ты затопил свой очаг и сохранил нам жизнь. Мы — твои единственные соседи среди этого холода. Но были ли мы вообще когда-нибудь живы или давно уже умерли в комнате, где так тесно, что нет места любви?»
Я кутаю свое тощее тело во влажную ткань. Вижу огонь в очаге, чувствую, как дым распространяется по моей землянке и просачивается наружу, проникая в спящие сосны, ели, мох, серые камни и лед на озере.
Где оно, тепло? Разве что в кипящей воде. Проснусь ли я, если усну?
Не бейте.
Не оставляйте меня в снегу снаружи.
Я посинею, а потом стану белым, как все вокруг.
Здесь я совсем один.
Сейчас я сплю и во сне опять слышу эти слова: сукин сын, чертово отродье, ты не настоящий, тебя нет.
Но что же я вам такого сделал? Скажите мне только, чем я провинился? Что произошло?
И откуда этот яблочный запах? Яблоки круглые, но они взрываются, исчезают в моих руках.
Крошки печенья у меня под ногами.
А надо мной парит обнаженная женщина, но я не знаю, кто она.
Она говорит: «Я позабочусь о тебе, для меня ты существуешь, мы люди, мы вместе». Но вот она исчезает, и крышу моей землянки сносит черным ветром; я слышу, как там, снаружи, кто-то ползет за женщиной по пятам, и она кричит, а потом смолкает. Но вот является снова, теперь совсем другая. Такая, безликая, и нужна была мне всю жизнь. Она исчезла, ударив меня, — кто же она все-таки такая?
Второе февраля, вторник
Любовь и смерть — соседи, и у них одинаковые лица. Чтобы умереть, человеку вовсе не нужно останавливать дыхание, и ему необязательно дышать для того, чтобы жить.
В любви и в смерти нет никаких гарантий.
Два человека встречаются. Возникает любовь. Они любят друг друга, пока любовь не кончается так же внезапно, как началась. Ее живой источник заглушили обстоятельства, внешние или внутренние.
Любовь продолжается, пока не закончится ее время. А еще бывает, что она невозможна с самого начала, но тем не менее неизбежна.
И пожалуй, именно эта, последняя разновидность любви — самая мучительная.
«Да, именно так», — думает Малин Форс.
Она только что приняла душ и, стоя в халате у мойки, намазывает масло на ломтик хлеба из муки грубого помола, одновременно поднося к губам чашку с крепким кофе.
Часы из магазина «ИКЕА» на белой стене показывают шесть пятнадцать. За окном в свете уличных фонарей сам воздух, кажется, превратился в лед. Мороз окутал серые каменные стены церкви Святого Лаврентия, а белые ветви кленов будто давно сдались и говорят всем своим видом: мы не выдержим еще одной ночи при температуре ниже двадцати! Лучше сломайте нас, дайте нам упасть мертвыми на землю.
Как можно любить в такой холод?
«Этот день, — думает Малин, — не для живых».
Линчёпинг парализован. Расплывчатые очертания улиц как бы висят над землей, а дома с запотевшими окнами кажутся слепыми.
Вчера вечером у людей даже не хватило сил добраться до «Клоетта-центра», чтобы посмотреть игру ЛХК. На стадионе присутствовала всего пара тысяч зрителей, хотя обычно в таких случаях трибуны забиты до отказа.
«Интересно, как дела у Мартина?» — думает Малин.
Мартин — сын ее коллеги Зака, так сказать, продукт собственного производства, бомбардир с видами на национальную сборную и профессиональную карьеру. Сама она не особенно интересуется хоккеем, но, когда живешь в таком городе, как Линчёпинг, совершенно избежать страстей на льду не получится.
На улицах едва ли можно насчитать несколько человек.
Бюро путешествий на углу улицы Святого Лаврентия и Хамнгатан дразнит рекламой туров, один экзотичнее другого.