— Что же с этим делать?
— Закаляй себя, и это пройдет.
— Мороз пройдет?
— Нет, мысли о нем.
Они проезжают мимо садоводства в Шёвике. Малин показывает в окно, в сторону заиндевелых теплиц:
— Здесь весной можно купить тюльпаны всех мыслимых расцветок.
— О черт, — отвечает Зак. — Еще немного, и я не выдержу.
На фоне белого поля и неба включенные фары патрульного автомобиля кажутся разноцветными мигающими звездами.
Они медленно подъезжают — машина с трудом, метр за метром, преодолевает этот мороз, это покрытое снегом поле, это вечное одиночество. Метр за метром, кристалл за кристаллом приближаются они к цели. Они — округлое, выпуклое уплотнение в атмосфере, явление, вызванное к жизни другим явлением, а то, в свою очередь, стало следствием предшествующего — того, что находится сейчас в центре внимания.
Ветер метет на лобовое стекло снег.
Колеса «вольво» буксуют на расчищенной от снега дороге. Где-то в полусотне метров от мигающих огоньков вырисовывается одинокий дуб; его очертания размыты на фоне горизонта, бледно-серые сучья напоминают лапы ядовитого паука, взбирающегося на белое небо. Переплетение тонких ветвей — паутина, сотканная из предчувствий и воспоминаний. Самая толстая ветка склонилась к земле. Морозная пелена постепенно исчезает — и видимое обретает вес.
Возле патрульной машины виднеется неясный силуэт, за окном сзади маячат две головы. Впереди через несколько метров стоит зеленый «сааб».
Вокруг дуба ограждение, почти до самой трассы.
И это дерево. Не самое приятное зрелище.
Есть в чем усомниться глазу.
Есть о чем рассказать голосу.
И все-таки найдется своя прелесть в том, чтобы висеть здесь, наверху.
Вид отсюда прекрасный, и мне приятно, когда ветер раскачивает мое тело.
Я могу дать своим мыслям свободу. Здесь я обрел покой, которого не знал раньше, да и не думал, что он возможен вообще. У меня новый голос. И новый взгляд. Вероятно, только теперь я стал человеком, каким и не надеялся стать раньше.
Я вижу свет где-то у горизонта, и бледно-серую бесконечность этой равнины Эстергётланда нарушают лишь скопления деревьев возле крохотных хуторов. В полях плещутся снежные волны, и нет больше разницы между летним пастбищем и клочком голой земли. А там, внизу, возле полицейской машины, далеко под моими качающимися ногами, стоит молодой человек в сером комбинезоне. С беспокойством и надеждой, почти с облегчением смотрит он в сторону приближающегося автомобиля, а потом оборачивается ко мне, словно я мог тем временем убежать.
Вдруг хватается за телефон, а потом садится в машину и качает головой.
Бог, как же! Я пробовал когда-то и это, но что Он может дать мне? Я вижу везде одно и то же: эти безутешно взывающие к Нему люди только и ищут возможности вступить в сделку с тем, что есть тьма, как сами же они верят.
Нет, я не одинок, вокруг немало подобных мне. Но нам совсем не тесно, места всем хватает, его здесь много. В моей бесконечно расширяющейся вселенной все одновременно сжимается. Все становится ясным и в то же время неопределенным.
Конечно, мне было больно.
Конечно, мне было страшно.
Конечно, я пытался бежать.
И все же где-то в глубине души я понимал, что моя жизнь уже прожита. Нет, я не испытывал радости, я просто устал, устал ходить кругами вокруг того, что отвергает меня и чего я тем не менее желал, частью чего я где-то в глубине души все же хотел быть.
Суета человеческая.
Не моя суета.
Поэтому мне приятно висеть здесь голым и мертвым, на одиноком дубе посреди равнины, одной из самых плодородных в стране.
И я нахожу, что те два огонька приближающегося к нам издалека автомобиля красивы.
Раньше для меня не было красоты.
Может быть, она существует только для нас, мертвых?
Да, это красота, это такая красота — уйти наконец от всех забот жизни!
В морозном воздухе не чувствуется никаких запахов. Голое окровавленное тело медленно раскачивается взад и вперед прямо над головой Малин, превращая дуб в виселицу, чей недовольный скрип мешается с гулом мотора, работающего на холостом ходу. На спине и выпуклом животе кожа содрана и висит клочьями, обнажая промерзшее мясо всевозможных оттенков мутно-красного. Там и здесь на конечностях в беспорядке разбросаны глубокие раны, словно канавы от вырезанных ножом кусков человеческого тела. Половые органы не тронуты. Лицо не имеет контуров — это просто черно-синяя распухшая жировая масса. И только глаза, выпученные, в красных прожилках, с выражением удивления, голода, сомнения и страха, выдают лицо человека.
— В нем как минимум полторы сотни килограммов, — замечает Зак.
— По меньшей мере, — соглашается Малин.
Она и раньше видела такие глаза у убитых и теперь думает: каждый раз, когда мы смотрим в лицо смерти, все возвращается на круги своя и мы узнаем это обновленное состояние, в котором сами уже когда-то были раньше, — этот испуг, голод во взгляде, еще хранящем изумление первых мгновений.
В подобных случаях она всегда делает так: продумывает все заново, опираясь на собственный опыт и прочитанное на эту тему, пытается увязать теорию с тем, что видят ее собственные глаза.
Во взгляде мертвеца она замечает прежде всего гнев. И отчаяние.
Остальные ждут в патрульной машине, где Зак велел оставаться и тому, в форме:
— Тебе нет нужды стоять снаружи и мерзнуть. Он никуда не денется.
— Вы не хотите выслушать того, кто его нашел? — Тот, в форме, кивает через плечо. — Вон он здесь.
— Давайте сначала посмотрим.
Итак, опухшее замерзшее тело на одиноком дубе, словно младенец-переросток, замученный кем-то до смерти.
«Чего ты хочешь от меня? — спрашивает его Малин. — Зачем привел меня сюда в это забытое богом утро? О чем хочешь рассказать?»
На фоне белого болтаются нош — темно-синие, с черными пальцами.
«Глаза, — думает Малин. — Твое одиночество. Оно словно растекается над городом, над равниной, проникая в меня».
Первое, что привлекает внимание, — ветка находится на высоте пяти метров над землей, но не видно ни одежды, ни крови, никаких следов на снегу возле дерева, кроме свежих отпечатков ботинок.
«Это следы человека в машине, который нашел тебя, — думает Малин. — Одно ясно: ты не мог прийти сюда сам и раны на твоем теле — дело рук кого-то другого. Тебе, очевидно, нанесли их не здесь, потому что тогда земля под тобой была бы покрыта кровью. Нет, ты долго находился где-то в другом месте, так долго, что твоя кровь замерзла».
— Ты видела отметины на ветке? — спрашивает Зак, разглядывая труп.
— Да, — отвечает Малин. — Как будто сдирали кору.
— Могу поклясться, что тот, кто это сделал, при помощи траверсы поднял его на дерево, а потом уже затянул петлю.
— Или те, кто это сделал, — уточняет Малин. — Ведь их могло быть несколько.
— Никаких следов от дороги в эту сторону.
— Нет, однако ночь была ветреной: сперва снег, потом наст, потом все сначала. Как долго след мог сохраняться? Четверть часа, час, не больше.
— Тем не менее техники должны будут расчистить землю.
— Вероятно, для этого им понадобится мощнейший тепловой агрегат.