– Дежурство, – поспешно сказал Матвиенко.
– Идет. Ты ищи рыжую, а я покамест посплю.
– А если я ее найду?
– Тогда звони. И еще один момент. Нужна справка. Беликов Валентин. Прописан в городе Истра. Возраст – от двадцати до тридцати лет. Профессия – программист. Образование, значит, высшее.
– Не густо. Сделаю все, что смогу. Спокойной ночи.
– И тебе, – съязвил Алексей.
Звонок разбудил его под вечер. Алексей почти уже выспался. За окном полосовал дождь.
– Леха, ты мне должен два дежурства, – сообщил Матвиенко.
– Что такое? Ты ее нашел? Или Беликова?
– Пока только ее. Или не ее. Сегодня на сорок первом километре по старой Волоколамке грибники обнаружили труп. Девушка лежала у обочины. Опята нынче пошли, грибников – море, вот и наткнулись. Документов при потерпевшей не обнаружено. Но девица рыжая. Из особых примет – рыжая. На носу веснушки. И еще… Я туда звонил. Коллеги говорят, что у нее потрясающие ноги. Длинные и стройные.
– Она, – хрипло сказал Алексей. – Доигралась девочка! Как ее убили?
– По предварительному заключению эксперта, смерть наступила от удушения от десяти до одиннадцати часов вечера. Тело пытались спрятать, закидать ветками, но было уже темно, и преступник, судя по всему, очень спешил.
– Так. Похоже, что он от свидетельницы поспешил избавиться. Значит, интуиция меня не подвела.
– Что делать будем?
– Товарища Мильто везти на опознание. Ей будет полезно, – зло сказал Алексей.
Надо было позвонить вчера. А что бы он сделал вчера? Его даже дома не было! Сидел у Барышевых и пил шампанское! Неправда. В девять вечера он уже был дома. Но в девять вечера Лилия Мильто уже ехала в Истру. По дороге ее и задушили.
Был понедельник. Хмурое осеннее утро. Моросил дождь. По дороге на Фрунзенскую набережную Алексей испытывал противоречивые чувства. Возить мать на опознание тела дочери занятие неблагодарное. После этого самому жить не хочется. Но такую мать?
«У меня нет больше дочери», – вспомнил он. Теперь и в самом деле нет. Товарищ Мильто должна испытывать чувство глубокого удовлетворения.
Дом на Фрунзенской набережной был старым, сталинской постройки. Четырнадцать этажей, под окнами металлические сетки, в которые должен попадать мусор, случайно выброшенный из окон. Или не случайно. Дворик, где остановилась милицейская машина, тихий, уютный. Сюда не долетал шум городской магистрали. Здесь играли дети, другие, с портфелями в руках и ранцами за плечами, спешили на занятия. Тут же и школа, в которую, должно быть, ходила Лиля Мильто. Рыжая девочка с курносым носиком, усеянным веснушками. Отчего же так вышло? А? Леонидов недоумевал.
– Я пойду один, – сказал он коллегам. – Ждите.
На двери подъезда был кодовый замок. Алексей протянул было руку, чтобы соединиться с квартирой Мильто, но дверь вдруг открылась. Из нее вышла старушка, которая вела на поводке белую болонку. Болонка тявкнула, интеллигентная старушка промолчала.
– Милиция, – сказал капитан, перехватив ее взгляд, и махнул рукой в сторону служебной машины.
– Пожалуйста, пожалуйста, – сказала та и посторонилась.
Мильто жили на десятом этаже. Алексей долго стоял у двери, не решаясь нажать кнопку электрического звонка. Наконец, решился.
– Кто там? – раздался из-за железной двери такой же голос. Железный.
– Лидия Евгеньевна? Это капитан Леонидов. Я вам звонил. Вчера. И позавчера.
Раздался металлический звук – ключ поворачивался в замке. Потом зазвенела цепочка. Его сначала внимательно оглядели поверх накинутой цепочки.
– Удостоверение, – металлическим голосом сказала женщина. Она была рыжая.
Алексей молча протянул ей документ.
– Проходите, – сказала она, внимательно прочитав все до последней буквы. Снова зазвенела цепочка.
– Я с плохими вестями, Лидия Евгеньевна, – сказал Леонидов, очутившись в прихожей. – Вам лучше присесть.
– А что, собственно, случилось? Если вы арестовали эту мерзавку, я не намерена ее спасать. Не намерена нанимать адвоката. Не намерена…
– Она умерла, Лидия Евгеньевна.
Женщина не поняла. Посмотрела на незваного гостя с удивлением и спросила:
– То есть?
– Ее убили.
– Какая чушь! Как это убили?
– Ее убили вчера вечером. Вы должны проехать со мной и опознать тело. Есть надежда, что это другая девушка, но, признаюсь честно, надежда очень маленькая.
– Опознать те… О Господи!
Товарищ Мильто так и сказала: «О Господи!» Алексей этому не удивился. Бывшие партийные работники никогда не говорят: «О Карл Маркс!» Или «О великий вождь пролетариата!». Печально. Все, что он здесь видит, очень, очень печально. Плакать хочется. Рыжая женщина внезапно побледнела. Даже веснушки на носу исчезли. Лицо ее стало жалким.
– Что, мне надо куда-то ехать? О Господи!
– В морг, – жестко сказал Алексей.
Лидия Евгеньевна молча ушла в комнату. Вернулась, одетая в темный костюм, и так же молча сняла с вешалки плащ:
– Идемте.
…Силы оставили ее в морге.
– Да, это Лиля, – сказала товарищ Мильто, увидев тело, и рухнула как подкошенная. Алексей едва успел ее подхватить.
Женщину долго приводили в чувство. Потом вывели на воздух.
– Лидия Евгеньевна, – мягко сказал Алексей, – вам пока не могут выдать тело. С похоронами надо немного подождать, но мне необходимо… Необходимо с вами побеседовать.
– Да-да, – кивнула женщина.
Алексей был уверен, что она его не слышит.
– Быть может, вас отвезти домой?
– Да-да. – Она вдруг очнулась. – Мне надо… мужу… Как это – не могут выдать?
– Идет следствие. Патологоанатом еще не дал заключения.
– Патологоа… О Господи!
– Я доведу вас до машины.
Алексей переглянулся с Матвиенко. Тот пожал плечами.
– Ну, что там? – спросил Алексей, прежде чем усесться рядом с Лидией Евгеньевной.
– Руками душил. Изнасилования не было. – Матвиенко покосился на рыжую женщину, сидевшую в машине. Стекло было поднято. Не слышит. – Но душил мужик. Большой, сильный. Тело не волок, нес на руках. Впрочем, она была легкая, как перышко. Я тебе нужен?
– Нет. Но надо женщину отвезти. Поговорить. Быть может, она что-нибудь знает об этом Беликове. Подкиньте на Фрунзенскую, а обратно я своим ходом.
– Дело обрастает ненужными подробностями, – усмехнулся Матвиенко. – Чуешь, чем пахнет?
– Чую. Выговорешником или чем похуже, – мрачно сказал он. – Когда к трем трупам добавляется четвертый…
Он не договорил и махнул рукой. Виноват. Чем оправдываться? Нечем!
Всю обратную дорогу Лидия Евгеньевна молчала. Молчала и плакала. «Пусть плачет, – думал он. – Будет легче».
Когда они поднялись в квартиру, перед ним была уже совсем другая женщина. Именно женщина, а не бывший партийный работник. Алексей ничего против них не имел, против партийных работников, но не слишком ли? Можно было и помягче. Глядишь, из девочки не выросло бы то, что выросло. Конечно, такое могло вырасти не только в семье партийного работника. В любой. Тьфу ты! Он опять начал стыдиться своих мыслей.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он, повесив на вешалку светлый плащ в дождевых брызгах.
– Мне… нехорошо…
– Воды? Капель? Где у вас лежат лекарства?
– На кухне. В шкафчике. Постойте, я сама.
Следом за женщиной он прошел на кухню. Разговора не получится, но и одну ее оставлять нельзя.
– Ваш муж на работе? – спросил Алексей.
– Да. – Она всхлипнула.
– Может, позвонить ему?
– Он скоро придет. Я даже не представляю, как я ему… И Лиза…
– Лиза?
– Старшая.
– Так у вас две дочери? – с некоторым облегчением спросил он.
– Да. Две. Она с нами давно не живет, Лиза. Господи, надо же ей позвонить!
– Позвоните.
Она ушла в комнату. Прошло минут пять, он заволновался, может, с сердцем плохо?
Лидия Евгеньевна сидела на диване и бессмысленно смотрела в одну точку. О нем она просто забыла. Комната была большая, обставленная дорогой, хорошей мебелью. И все здесь было дорогое. И прочное. На века. Он разглядывал фарфор в импортной стенке и пытался понять: как?
– Лидия Евгеньевна, вы есть не хотите? По-моему, вы не завтракали. А сейчас время обеда, – бодро сказал он.
– Что? Я не хочу есть.
Он хотел. Но промолчал. После паузы как можно мягче сказал:
– Лидия Евгеньевна, я вынужден вас спросить. О вчерашнем вечере. Лилия, она была одна? Быть может, вы видели машину? Она приехала на машине?
– Моя девочка! Как я ее вчера ругала! Зачем я ее ругала? Я сказала, что лучше бы она умерла. Вы понимаете? Я, мать, я пожелала смерти своей дочери. Поэтому она и умерла. Я убийца.
– Ну, ну, не терзайтесь так! Она вела такой образ жизни, что…
– У меня была такая красивая девочка, – не слушая его, продолжала Лидия Евгеньевна. – Она родилась с рыжим пухом на голове, глаза темные, пальчики крохотные, а на щечке родинка. Она даже не плакала – пищала. Я ничего не сохранила: ни пряди ее волос, ни одного молочного зубика. Ее исписанные тетрадки собирала и сдавала в макулатуру, не любила, когда в доме скапливался мусор. Всегда оставляла ее на Лизу. У меня тогда была работа, всю жизнь только работа. Не успевала ни приласкать своих детей, ни поговорить. Работала, работала. А потом они перестали нуждаться в моей ласке. У меня ничего не осталось. Ничего. Ни пряди ее волос, ни единой тетрадки… Вы понимаете?