— Тетя Броня, почему в Березовке распространилось мнение, будто Гайдамакова скопила деньги колдовским путем? — внезапно спросил Бирюков.
Паутова всплеснула пухлыми руками:
— Да разве, Игнатьич, честным путем скопишь такие тыщи, как у Гайдамаковой? Она ж только шабашникам за строительство двухэтажного дома не меньше пятнадцати тысяч бухнула, а еще, ходят слухи, нетронутой наличности около двадцати тысченок осталось. Думаешь, у каждого из березовцев такие запасы? Я вот с военной поры беспрестанно работаю. Всего одну дочку вырастила, ну, понятно, немножко помогаю ей. А где мои сэкономленные тыщи?.. Если и наскребется, то всего лишь с тыщонку, не больше.
— У вас дом хороший, обстановка в доме добротная, одеваетесь прилично. Гайдамачиха же одна-одинешенька жила, одевалась как попало, в избе у нее — хоть шаром покати было. А ведь она пенсию за погибшего сына получала да лечебными травами подрабатывала…
— Не получала Гайдамачиха никакой пенсии!
— Как это не получала? Старший сын-то ее погиб на фронте…
— Что верно, то верно: погиб Викентий. Я хорошо его знала до войны, но… Всем березовским пенсионерам в один день из райцентра пенсию присылают, а Гайдамачихе ни разу не прислали.
— Странно, — сказал Антон.
— Вот то-то и оно, что странно! — живо подхватила Паутова. — Насчет же колдовства скажу определенно. Ты, Игнатьич, уже после войны родился. В ту пору, когда мужики с фронта возвернулись, Гайдамачиха притихла. Но в военные годы бабка на дружеской ноге с нечистой силой была. Она и войну-то предсказала. Я тогда в Ярском жила и помню, как старухи между собой шептались, мол Гайдамачиха из Березовки утром, на восходе солнца видела огненную зарю и двух всадников на небе. Один всадник на белом коне, другой — на черном. И вроде бы эти всадники такую кровавую битву меж собой затеяли что полнеба кровью обагрилось. А через неделю после такого видения война и на самом деле грянула. Откуда если не от нечистой силы, Гайдамачиха о начале войны прознала? В предвоенную пору ведь ни в Березовке, ни в Ярском не только телевидения или радио, как теперь электричества и того не было — керосиновые лампы по вечерам палили.
— В газетах могла прочитать. Международная обстановка была очень тревожной и…
— Гайдамачиха никогда газет не читала. Она в грамоте ни бэ, ни мэ, ни кукареку, — не дала Антону договорить Паутова. — А еще знал бы ты, Игнатьич, какие таинственные слухи бабка в военные годы распространяла… В Ярском у нас была заброшенная церквушка. И вот ежегодно, на пасху, Гайдамачиха приезжала в эту церковь и в полночь будто бы видела там два больших гроба, один из которых наполнялся кровью, другой — цветами. И каждый раз говорила старухам, мол, как только наполнение кровавого гроба прекратится, а другой гроб заполнится цветами, тогда только война и кончится.
— Кто, кроме Гайдамаковой, эти гробы видел?
— А. не нашлось в Ярском такого смельчака, чтобы в полночь идти в заброшенную церковь.
— Значит, Елизавета Казимировна просто сочиняла…
— Ой, нет! Весной сорок пятого года женщины из Ярского упросили вашего деда Матвея, чтобы он проверил: правду ли говорит Гайдамачиха? Матвей Василич не побоялся нечистой силы. Надел овчинный тулуп, чтобы не простудиться, и полную ночь в церкви пробыл. А утром вышел оттуда и сказал собравшимся женщинам: «Поступление крови в гроб прекратилось, а в другом гробу цветы уж не вмещаются. Верьте моему слову, бабоньки: через неделю, не то раньше, говоря по-немецки, капут войне настанет». И ведь как в карты глядел! Ровно через семь дней, девятого мая, победу объявили…
Антон покачал головой:
— Выходит, и мой дед к колдовству причастен?
— Ой, что вы! — словно испугалась Паутова. — Матвей Василич всего лишь проверил предсказание Гайдамачихи. И ведь подтвердилось!
— Надо будет мне с дедом потолковать.
— Потолкуй, Игнатьич, потолкуй!
— Говорят, тетя Броня, Гайдамакова гипнозом владела?
— Это как?..
— Торчков рассказывал, будто она могла, скажем, десятку вместо двадцатипятирублевки продавцу подсунуть…
— Да ну его к лешему, Кумбрыка! Заболтал однажды летающими тарелками мне голову, я и передала Гайдамачихе лишнюю сдачу. Она тут же, не отходя от прилавка, деньги те вернула. Чего уж напраслину на бабку плести…
Разговаривая с заведующей сельмагом, Бирюков искоса нет-нет да и посматривал в окно. Марина Зорькина, уткнувшись взглядом в книгу, по-прежнему сидела на крыльце. Антону почему-то подумалось, что она задалась целью проверить: долго ли он пробудет в магазине? Эти косые взгляды Бирюкова, видимо, не ускользнули от Шутовой.
— Что-то Маринка сегодня зачиталась на крылечке, — вдруг сказала она и вздохнула: — Очень хорошая девушка и лицом, и статностью. Умом тоже не обижена. Но не везет красавице на замужество, хоть разбейся.
— Видать, не густо в Березовке с женихами, — улыбнулся Антон.
— От женихов-то у Маринки отбоя нет. Многие из прежних командированных к ней подмасливаются, но… Даже Женька Гуманов, как в Березовку заявился, и тот начал было клинки подбивать, да быстренько получил отставку и на Тамарку Тиунову переключился.
— Может, он решил побогаче невесту выбрать.
— Кто его знает… — Паутова загадочно усмехнулась, — инопланетного жителя.
По селу пропылил грузовик, в кузове которого сидело около десятка молодых женщин, и остановился рядом с магазином. Женщины шустро стали выбираться из кузова.
— О-о-о! — обрадованно воскликнула Паутова. — Толик Инюшкин доярок привез с вечерней дойки. Сейчас отоварятся кто чем, и магазин закрывать можно.
— Заговорился я с вами, — сказал Антон.
— Чего там, Игнатьич! — махнула рукой завмаг. — Не стесняйся, заходи в любое время, если деревенские новости заинтересуют.
Бирюков не успел отойти от прилавка, как в магазин шумной толпой ввалились доярки. Следом за ними степенно вошел рослый, под стать Бирюкову, Анатолий Инюшкин в яркой ковбойской рубахе с засученными до локтей рукавами.
— Привет, начальник угрозыска… — удивленно проговорил он, увидев Антона. — Зазнался, что ли?.. Вчера Татьяна доложила, что ты в Березовке. Весь вечер ждал, думал, по старой дружбе заглянешь в гости, но так и не дождался.
— Стариков своих давно не видел. Засиделись с отцом допоздна, — Бирюков взял Инюшкина за локоть. — Отнесу вот деду сахар и сразу — к тебе.
— Ну, ты это… Не передумай, лады?..
— Лады, Толик!
Бирюков вышел из магазина. Над ожившей к вечеру Березовкой сияло безоблачное небо. Где-то высоко, в этой синеве, удалялся слабый гул реактивного самолета. В селе мычали пригнанные с выпасов коровы, переговаривались женщины. Марины Зорькиной на крыльце уже не было. Зато у родительского дома Антон увидел деда Матвея. Как в давнее время, когда еще не засматривался телевизором, старик сидел на скамейке перед палисадником и, опершись сцепленными в костистых пальцах ладонями на батог, словно грел свою белую бороду в лучах заходящего солнца. Подсев к нему, Антон спросил:
— Надоел, дедусь, телевизор?
— Лектричество, ядрено-корень, опять погасло. Не кажет без него телевизер, — недовольно ответил старик.
— И часто оно, электричество, у вас гаснет?
— В последнее время, считай, через вечер барахлит.
— Почему?
— Кумбрык с пеной у рта доказывает, какая-то тарелка к нашей лектростанции цепляется. Только что туда побежал вынюхивать причину.
Антон, сдерживая улыбку, кашлянул:
— Слушай, дедусь, какие гробы ты видел перед концом войны в Ярской церкви?
— В церквах, Антошка, раньше царей да их родственных причиндалов хоронили. Довелось мне служить в старом Петрограде, где расположена Петропавловская крепость. Вот там чертова дюжина разных гробов захоронена. И даже сам Петра Первый там зарыт.
— Это я знаю. А как ты угадал, когда война закончится?
Дед Матвей вскинул бороду:
— Какая? Империалистическая или гражданская?
— Отечественная!
— В Отечественную я не воевал. Проситься — просился на боевой фронт, однако мне заявили, дескать, отвоевался, годами устарел.
— Но, говорят, что ты даже ночевал в Ярской церкви.
— В Ярской?.. — дед Матвей задумался. — Кажись, ночевал. Чего там было не переночевать. Отыскал угол почище, завернулся в тулуп да и прохрапел с вечера до утра.
— Зачем?
— Бабы упросили, чтоб конец войне предсказать.
— И что же?..
— День в день угадал. Я ж, Антошка, старый солдат. Знаю, как столица добиваемого государства пала — конец военным действиям не за горами. А тут аккурат объявили взятие нашими войсками Берлина, и бабская делегация из Ярского ко мне явилась с просьбой переночевать в их церкви да узнать, когда проклятому фашизму капут настанет. Я и без ночевки мог сказать, что больше недели фашист не продержится.
— Зачем же пошел в церковь?
— Для убежденности. На голое слово бабы мне не поверили бы.
— Значит, никаких гробов с кровью и цветами ты в Ярской церкви не видел?..
— Откуда им взяться?.. Это Лизавета Гайдамакова сочиняла сказки про гробы да цветы. А когда я согласился проверить ее сочинения, заегозила передо мной: дескать, не выдавай обман, ради Христа. Скажи народу, будто и впрямь те гробы в полночь выявляются.
— Выходит, ты соучастником обмана стал, — подзадорил деда Антон.
— Чего?.. — дед Матвей нахмурился. — Конец войны я точно угадал! Что касаемо гробов да цветов… Обман обману — рознь. У нас, Антошка, в стране разрешаются полные свободы религии и слова.
— И как же ты понимаешь эти свободы? — не отставал Антон.
— Как надо, так и понимаю! Разумный человек не станет в религиозных поклонах без толку лоб расшибать. А дураку, чем крепче запрещаешь, тем пуще он в разную чепуху верит. Возьми того же Кумбрыка — помешался мужик на пролетающих тарелках. Каждый день о них без устали языком молотит. Ну и что, с его пустой молотьбы?.. Думаешь, он вред обществу приносит? Наоборот, колхозникам веселее живется, когда свой брехун в селе имеется — со стороны артистов приглашать не надо. Или ты не согласен со мной? Скажешь, из ума выжил, неверно рассуждаю?..
— Согласен, — с улыбкой сказал Антон и подал деду Матвею коробку купленного сахара. — Вот тебе рафинад в награду за верные рассуждения. Скажи маме, что я к Инюшкиным в гости пошел.
— Гляди, не наугощайся, как Кумбрык на поминках Гайдамачихи.
— Что там Иван Васильевич отмочил?
Дед Матвей усмехнулся:
— За поминальным столом, как на свадьбе, затянул во всю глотку: «Шумел камыш, деревья гнулись»…
Глава 7
Инюшкины с давних пор славились в Березовке хлебосольством и веселостью. Заводилой в семье был Арсентий Ефимович, который, по рассказам стариков, в молодости обладал недюжинной силой и способен был на разные выдумки, как никто другой из березовцев. Лихой кудрявый красавец с годами основательно облысел, но зато отпустил роскошные усы. Состарилась и его жена Анна Трофимовна — когда-то улыбчивая черноглазая хохотушка. Лишь жгуче-черные глаза ее и теперь постоянно щурились, будто она хотела вот-вот рассмеяться или рассказать что-то невероятно смешное. Компанейским парнем удался и единственный сын Инюшкиных Анатолий, унаследовавший от отца гвардейский рост и немалую силушку, но, с легкого словца Анны Трофимовны, так и оставшийся навсегда «Толиком». Жену Толика — Таню, в школьные годы учившуюся тремя классами младше, Антон Бирюков знал меньше, чем самих Инюшкиных, однако слышал, что она вошла в эту семью «как своя кровная».