— Ваше имя, фамилия?
— Жохов Станислав Иванович.
Он не настолько пьян, как показалось сначала. Есть такой тип людей: при всех внешних признаках опьянения они сохраняют способность трезво мыслить, а иногда и действовать.
— Степан Гаврилович вас дезинформировал, труп обнаружил не я, — продолжает Станислав Иванович, и у меня возникает ощущение, что он присутствовал при нашем с проводником разговоре. — В восьмом купе уже был Эрих.
— Кто это — Эрих?
— Эрих? — Жохов делает неопределенный жест рукой, совсем как экспансивные герои итальянских фильмов. — Эрих тоже из восьмого купе. Они с Рубиным вместе ехали.
— А кто такой Рубин? — спрашиваю я, потому что… потому что каждая история должна иметь начало.
— Рубин? — Интонация и жест повторяются. — Рубин это тот… — Он морщится, затрудняясь объяснить. — Ну, тот, что лежит там…
«Тот, что лежит там». Понятно.
— Расскажите, как все произошло, — прошу я.
— Я же говорю, что там уже был Эрих. При чем здесь я? Ему лучше знать, что и как там у них произошло.
— А как вы сами оказались в восьмом купе?
— Как оказался? — переспрашивает Жохов. — Да очень просто… Пошел в туалет, вдруг слышу какой-то шум. Мне показалось, что там что-то неладно. Ну я и заглянул…
— Что это был за шум?
— Да как вам сказать…
Он снова задвигал руками, будто нащупывая в воздухе определение поточнее, а я подумал, что лишние движения при его небольшом росте, видимо, объясняются желанием обратить на себя внимание. С малоприметными людьми это бывает.
— Ну, шум как шум, — так и не подобрав нужных слов, продолжает он. — А может, мне показалось, кто его знает. — И доверительно сообщает: — Я, понимаете, не прислушивался, так что вполне мог ошибиться.
Собственная непоследовательность Жохова нисколько не смущает. Покопавшись в кармане, он вытаскивает пачку сигарет, просит разрешения закурить, и, хотя я не переношу табачного дыма, ради интересов дела приходится смириться.
— Значит, так… — Мой собеседник выпускает струйку дыма, деликатно направляя ее вверх, и лишь после этого переходит к изложению интересующих меня обстоятельств: — Когда я вошел, Виталий Рубин уже лежал на полу. Без движения. Под головой лужа крови. А рядом с ним на корточках сидел Эрих. Я в общем-то не из трусливых, но в тот момент, признаться, растерялся. Что делать? Решил звать на помощь. Крикнул что-то, уже не помню, что именно. Сразу сбежались люди, ну и пошло-покатилось. Вот и все. Кажется, ничего не пропустил.
— Вы не заметили, что делал Эрих над трупом?
— Как — что делал? Просто сидел на корточках.
— Он успел вам что-нибудь сказать, прежде чем вы начали звать на помощь?
— Ничего. Это точно. — Станислав Иванович провел ладонью от лба к затылку, приглаживая несуществующую шевелюру. — Когда собрались пассажиры, Эрих всем нам объяснил, что он спал и что разбудил его какой-то шум, что это Рубин упал с верхней полки и разбился. Так он говорил. Это могут подтвердить все.
— Вы не заметили, который был час?
— Точно не скажу, но все произошло совсем недавно, с полчаса назад, не больше. Значит… — он отдернул манжет рубашки и глянул на часы, — значит, приблизительно в одиннадцать.
— Вы заходили в восьмое купе или все время продолжали стоять на пороге?
— Конечно, заходил. И я, и все остальные. Мы же не были уверены, что Рубин мертв. Проверяли пульс, слушали дыхание.
— Сдвигали труп с места?
Жохов неопределенно жмет плечами:
— Да нет вроде. Проводник предупреждал, чтоб ничего не трогали до прибытия на станцию.
Я чувствую, как катастрофически быстро тает запас времени, но и вопросов у меня почти не осталось.
— Что вы можете сказать об Эрихе?
— Что сказать? Ну, познакомились в поезде. Вроде вежливый молодой человек. Интеллигентный…
— Не знаете, где он сейчас?
— Кажется, у Тенгиза.
— Ясно, — говорю я, но ясности-то как раз нет. Как, например, они успели перезнакомиться: Степан Гаврилович. Эрих, Рубин, теперь еще и Тенгиз? Если б речь шла о соседях по купе — куда ни шло, а тут — сплошные знакомые. Паспорта они, что ли, друг другу предъявляли? Или едут одной компанией?
Я поднимаюсь. Следом за мной поднимается Жохов.
— Станислав Иванович, вы еще можете нам понадобиться, чтобы уточнить кое-какие детали. Не возражаете?
— Конечно, конечно, — соглашается он. — Мы с женой едем до конечной остановки. Если что — добро пожаловать.
Мы вместе возвращаемся к седьмому купе. Когда дверь отодвигается, я вновь вижу сидящую у окна женщину — очевидно, жену Станислава Ивановича. Она нервно вскакивает с места, и за секунду до того, как дверь отрезает меня от супружеской пары, я успеваю заметить ее искаженное гневом лицо.
Коридор по-прежнему пуст. Только у восьмого купе продолжают стоять понятые. Где мне искать этого самого Эриха? Проводника не видно, и разыскивать его нет времени. Придется еще раз потревожить Станислава Ивановича, хотя и рискую, судя по всему, стать свидетелем бурной семейной сцены.
Я стучу в дверь, отодвигаю ее и слышу обрывок фразы:
— …Ты хуже убийцы!..
Сильно сказано.
Они растерянно смотрят на меня. Жохов поднимается с полки, куда успел забраться с ногами. Голос его срывается на дискант, а руки непроизвольно взмывают вверх:
— По какому праву вы врываетесь?! Кто вам позволил? Стучать надо…
— Простите, я стучал. — Совесть моя чиста, это соответствует действительности. — Станислав Иванович, вы сказали, что Эрих у Тенгиза. Я забыл уточнить, в каком это купе?
— В четвертом. — Он в упор смотрит на меня, и, даже отвернувшись, я все еще чувствую его неприязненный взгляд, направленный мне в затылок.
Поезд стоит на станции уже лишних полторы минуты. Диспетчер обещал десять, максимум пятнадцать, и ни секундой больше. Его можно понять — у нас разные ведомства…
Двадцать три часа тридцать две минуты
В четвертом купе навстречу мне поднимается рослый молодой человек. Отгороженный его широкими плечами, я не сразу различаю лежащего на полке второго пассажира, который дает знать о своем присутствии голосом с характерным южным акцентом:
— Заходи, дорогой. Заходи, пожалуйста.
— Спасибо. — Я обращаюсь к молодому человеку: — Вы — Эрих?
— Да, Эрих Янкунс, — отвечает он, возвращаясь на свое место. — Если нужен документ…
— Пока не надо…
В купе полумрак, пропитанный табачным дымом и едва уловимым ароматом цитрусовых. На столике — пепельница, переполненная окурками. В руке Янкунса дымит сигарета.
— Извините, — говорит он, проследив за моим взглядом. — Я сильно накурил.
— Ничего. — Я подворачиваю край матраца и присаживаюсь на освободившееся место. — В вашем вагоне умер человек. Что вы можете сказать о случившемся?
— Нехорошо получилось, — вступает в разговор второй пассажир. Это, как я понимаю, и есть Тенгиз. — Человека дома ждут, встречать будут, а он… Нехорошо!
Справедливое замечание, но времени на эмоции у меня не осталось, и я снова обращаюсь к Янкунсу:
— Есть сведения, что первым труп обнаружили вы. Так ли это?
— Наверно, так.
— Наверно? Как это произошло, расскажите.
— Я спал. Около одиннадцати часов проснулся от шума. На полу увидел Виталия Рубина, соседа по купе. Встал посмотреть, что с ним. В это время вошел пассажир из седьмого купе.
— Жохов?
— Да. Так, кажется, его фамилия.
— Что за шум вы слышали?
— Как это? — удивляется Янкунс. — Виталий упал с верхней полки. От этого я и проснулся.
— В купе, кроме вас, никого не было?
— Да, мы вдвоем занимали восьмое купе.
— Вы знали своего соседа раньше?
— Нет. Познакомились в поезде.
— Когда обнаружили его лежащим на полу, он был еще жив?
Эрих отвечает, тщательно подбирая слова, словно боясь что-нибудь спутать. Возможно, это связано с нетвердым знанием языка, а возможно, причина совсем другая.
— Когда я проснулся, в купе было темно. На полу кто-то лежал. Я нагнулся, но ничего не успел рассмотреть. Открылась дверь. Вошел Жохов. Стал кричать. Собрались пассажиры. Только тогда мы увидели, что этот человек мертв.
— После случившегося вы перенесли свои вещи сюда?
— Да, я перешел на свободное место.
— До какой станции едете?
— Мне выходить на конечной. Завтра днем.
— Хорошо. Оставайтесь здесь…
Я не без облегчения покидаю сильно прокуренное купе.
В коридоре меня встречает Волобуев.
— Ну как у тебя, розыск? С уловом?
— Пока ничего определенного, — уклончиво отвечаю я.
— На вот, почитай, — он протягивает мне протокол осмотра. — Эксперт еще там, не закончил, просил подождать. Внутри духотища — не продохнуть.
Мы пропускаем мимо себя понятых, фотографа, криминалиста и возвращаемся к восьмому купе. Стоя у двери, я осматриваю то, что теперь официально называется местом происшествия, читаю протокол. Он составлен подробно и тщательно, как всегда, когда дело ведет Юрий Сергеевич.
Слева на полке, застеленной для сна, я вижу чемодан с откинутой крышкой. В нем беспорядочной кучей свалено мужское белье и одежда со свежими бурыми пятнами. Такие же, еще не успевшие высохнуть пятна на наволочке и простыне. Рядом с чемоданом — небрежно брошенный пиджак, из которого в ходе осмотра извлечены документы, принадлежавшие умершему. Из них следует, что фамилия его — Рубин, звали Виталий Федорович. Родился 10 сентября 1939 года, уроженец города Свердловска, русский, не женат, судим в 1965 году за хищение государственного имущества, наказание отбыл, с последнего места жительства выписан три месяца назад.
Этим информация о покойном исчерпывается.
Судебно-медицинский эксперт продолжает осматривать перенесенный на правую нижнюю полку труп. На полу толстой меловой чертой обведен контур тела. Поза нарушила его пропорции, и кажется, что этот след оставил уродливый карлик с короткими кривыми ногами.
Еще раз перечитываю протокол осмотра.
На вещах Рубина, на двери, столике и полках следов, пригодных к обработке и идентификации, не обнаружено. Дверные ручки полны смазанных отпечатков пальцев, поверхность пола затоптана десятками пар ног.
Я возвращаю протокол Волобуеву. Бумагу, которую он, подписав, передает мне, можно и не читать, я уже понял, что теплые носки и телевизор переносятся до лучших времен. Сегодняшнюю ночь мне придется провести здесь, в вагоне.
— Юрий Сергеевич, позвони жене, — прошу я. — Прямо из отдела.
— Конечно. Езжай спокойно, я ей все объясню, — обещает он.
В коридор, надевая на ходу плащ, выходит эксперт.
— Пошли, пошли, товарищи, — торопит Волобуев. — До отправления четыре минуты.
Мы покидаем вагон и вместе с экспертом идем вдоль состава.
— Что скажете, Геннадий Борисович? — спрашивает Волобуев. Зная щепетильность эксперта, он задает вопрос мягко, без присущей ему напористости.
— Итоги подводить рано. — Эксперт поддерживает воротник плаща у горла, бережется от сырого осеннего ветра. — Кое-что можно сказать уже сейчас, но при условии, что мое предварительное мнение будет использовано только в оперативных целях…