Едва пробило три часа, я засобирался к Гондолини. Вышел на пристань Сан-Тома на Большом канале, протискался в переполненный речной трамвай и прошел, толкаясь, на корму, где сразу же, как только мы миновали Академию, мне удалось найти сидячее место. На солнце вода блестела, как ртуть, здания приобрели какой-то неземной оттенок. Когда судно отчалило от остановки «Сан-Дзаккариа», я увидел в стеклах дверей, отделяющих салон от палубы, отражения колокольни и купола церкви Санта-Мария делла Салюте. От качки меня начало тошнить, и, когда, высадившись у Арсенала, я ступил на твердую землю, у меня было такое ощущение, будто я все еще плыву.
Мне было сказано, что семья Гондолини занимает ряд комнат в реконструированном здании склада, расположенном сразу же за углом от Кордерии — бывшей канатной мануфактуры. Приближаясь к своему новому месту жительства, я заметил, что туристов на улицах заметно поубавилось. Я сверился с картой, уточняя местоположение улицы, и продолжил путь, пока не нашел дом Гондолини — огромное сооружение из красного кирпича, выходящее фасадом на небольшой канал. Я позвонил и стал ждать. Мне никто не открывал. Я опять позвонил. По-прежнему никакой реакции. Я порылся в сумке, достал письмо, присланное мне Никколо Гондолини по электронной почте. Адрес правильный. Может, никого нет дома? Я вновь поднес руку к звонку и два раза быстро нажал на кнопку. Послышался щелчок, дверь отворилась.
На лестнице было темно, и я вытянул руку, пытаясь нащупать выключатель.
— Адам Вудс? — раздался сверху мужской голос. — Это вы, Адам? Мы здесь… наверху.
Никколо Гондолини, предположил я. Наверно, он был в ванной или говорил по телефону.
Я стал подниматься по деревянной лестнице. Пока глаза не привыкли к сумраку, я время от времени останавливался, касаясь стены, чтобы нащупать дорогу. Добравшись до второго этажа, я увидел приоткрытую дверь. Помедлив в нерешительности около минуты, я вошел в комнату. У дальнего окна спиной ко мне стоял мужчина в ореоле яркого света. Я прикрыл глаза рукой, заслоняясь от ослепляющего блеска.
Сказать я ничего не успел, так как в то же мгновение услышал сзади стук каблучков, цокающих по мраморному полу. Я обернулся и увидел миниатюрную ухоженную женщину с кукольной внешностью. Женщина была немолода, но, как ни странно, на ее белом, как алебастр, лице морщин не было заметно.
— Адам, я рада, что вы пришли, — сказала женщина. По-английски она говорила с сильным акцентом и слова произносила так, будто шла по скользким камням. — Никколо тоже рад встрече с вами.
Обмениваясь со мной рукопожатием, она махнула в сторону супруга — мужчины, стоявшего у окна. Тот повернулся, подошел ко мне. Вид у него был такой же безукоризненный, как и у его жены, только кожу покрывал густой загар, а черные, как смола, волосы были гладко зачесаны назад. На запястье у него я увидел массивные часы с украшенным бриллиантами циферблатом.
— Сюда, пожалуйста. — Мужчина жестом показал на комнату, выходящую в коридор. Он хмурился — наверно, ему было трудно общаться по-английски. Я сказал, что изучал итальянский язык и, если они не будут быстро говорить, вполне смогу их понять. С этой минуты они стали говорить на своем родном языке.
Втроем мы прошли в белое квадратное помещение. Из мебели здесь были только серая кушетка и один стул с высокой спинкой. Стены были абсолютно голые: ни картин, ни книжных шкафов.
— Присаживайтесь. — Синьор Гондолини указал на кушетку. Его жена ободряюще улыбнулась мне, но я видел, что они темнят. Никколо смотрел в пол.
— Боюсь, у нас… понимаете… возникло затруднение, — сказал синьор Гондолини.
— Да, — подтвердила синьора Гондолини. — Пожалуй, не стоит ходить вокруг да около. В общем, мы не можем предложить вам работу, мистер Вудс.
— Прошу прощения?
Синьора Гондолини повернулась к мужу, ожидая, что он даст мне объяснения. Тот упорно избегал моего взгляда.
— Так что это за затруднение? — спросил я.
Синьор Гондолини молчал.
— Понимаете… — начала его жена. — Даже не знаю, как сказать… В общем, все было готово к вашему приезду, и Антонио… он так ждал вас. Но потом мы кое-что узнали. Это довольно… деликатное дело.
Гондолини переглянулись между собой. Никколо едва заметно кивнул жене, словно разрешая ей продолжать.
— Похоже, наш сын совершил одну большую глупость, — стала объяснять синьора Гондолини. — Вчера поздно вечером нам позвонил муж нашей служанки. Едва я сняла трубку, как он начал кричать и визжать. Я попросила его успокоиться, говорить медленнее. Он ругался на Антонио, обзывал его всякими словами — даже повторять не хочу. В общем, он сказал, что Антонио встречался с его дочерью Изолой. В то утро она не встала с постели, и мать пошла к ней в комнату, чтобы узнать, в чем дело. Девушка плакала. Поначалу она отказывалась поведать о причине своих слез, но потом призналась, что она… беременна. От Антонио.
Синьора Гондолини понизила голос до шепота, так что мне пришлось чуть придвинуться к ней. От нее исходил едва уловимый запах жимолости.
— Адам… ей всего четырнадцать, и…
— Вы, конечно, догадываетесь, как мы поступили, — перебил жену Никколо. — Мы устроили ему допрос, спросили, правда ли это. Да, он был с Изолой, у них были… определенные отношения. Наконец, он сказал, что не оставит ее… Нелепость какая-то. Глупый мальчишка! Ему всего шестнадцать. Впереди у него целая жизнь. Вздор!
— Как вы понимаете, Адам, шуму было много, — добавила синьора Гондолини. — Но мы не можем допустить, чтобы Антонио испортил себе жизнь. Поэтому сегодня утром мы договорились, что он полетит в Нью-Йорк к моей сестре. Разумеется, нам еще предстоит разобраться с родителями Изолы, — Бог свидетель, с Марией придется расстаться, — но мы что-нибудь придумаем. Однако для вас, боюсь, это не очень хорошие новости, верно?
Мой новый мир только что рухнул, меня душил гнев, но я заставил себя участливо кивнуть.
— Ну да, ничего не поделаешь, — произнес я. — Найду что-нибудь. Естественно, вы прежде всего обязаны позаботиться об Антонио. Полагаю, в Нью-Йорке он выучит английский еще лучше, чем с моей помощью.
— Я рада, что вы проявили понимание, Адам, — сказала синьора Гондолини. — Вы очень добры. Мы с Никколо очень переживали, не представляя, как скажем вам все это. Мы так виноваты перед вами.
Никколо сунул руку во внутренний карман пиджака и достал бумажник.
— Мы заплатим вам за один месяц — хотя бы так, — сказал он. — Может, вам еще что-то нужно? Говорите, не стесняйтесь.
Я взял триста евро. Этих денег надолго не хватит, но я все равно улыбнулся и поблагодарил его.
— Что же вы намерены делать? — поинтересовалась синьора Гондолини. — Вернетесь в Лондон? Мы также можем оплатить ваш перелет, правда, Никколо?
— Si, si, конечно, — подтвердил тот. — Погуляйте немного, а потом, когда решите ехать, дайте нам знать. Мы купим вам билет.
Однако что мне может предложить Британия? Разбитые отношения с девушкой, лето в доме родителей в Хертфордшире. А я должен писать роман. Когда я сообщил отцу о своих честолюбивых замыслах, он посмеялся надо мной. Нет, лучше остаться здесь.
— Пожалуй, я побуду немного в Венеции, — ответил я. — Попробую найти другую работу. Не в настроении я возвращаться домой прямо сейчас, да и…
Синьора Гондолини вскочила со стула. Ее идеально уложенные подстриженные черные волосы подпрыгнули вместе с ней.
— Никколо, Никколо, — воскликнула она, взмахивая маленькими ладошками, словно бабочка крыльями, — я придумала!
— Cosa? — Синьор Гондолини обратил на жену несколько раздраженный взгляд.
— Идеальную работу… для Адама. — Синьора Гондолини повернулась ко мне. — Не понимаю, как мне раньше это в голову не пришло?! — Она дважды глубоко вздохнула и продолжила: — Помнишь старого англичанина, которому часто помогала Мария?
Синьор Гондолини недоуменно смотрел на нее.
— Ну, ты знаешь… тот, что никогда не выходит из дому. Писатель… как же его зовут?.. Гордон… Гордон… Крейс. Точно. Тот, что много лет назад написал ту книгу и с тех пор — ни строчки.
Я видел, что Никколо по-прежнему не понимает, о чем так возбужденно тараторит его жена. Он считал, что со своей стороны выполнил условия сделки. Богатый человек, он успокоил свою совесть, откупившись от меня месячным жалованьем и предложением оплатить мне обратный перелет. Теперь он просто хотел избавиться от меня. Вне сомнения, мой убогий вид начинал раздражать его: я плохо вписывался в элегантную обстановку его дома.
— А разве мы с ним знакомы? — Синьор Гондолини нахмурил брови.
— Нет… я же сказала: он уже много лет не выходит из дому, — ответила его жена. — Но Мария говорила, что он… стареет, и ему нужен компаньон. Человек, который ходил бы в магазин. Выполнял его поручения. Убирал в доме. Вы могли бы это делать, Адам?
Говоря по чести, меня устроила бы любая работа, которая позволит мне остаться в Венеции. И я был заинтригован.
— Да, конечно. По-моему, это здорово, — заверил я синьору Гондолини.
Но вдруг выражение ее лица изменилось.
— Есть проблема? — осведомился я.
— Да, возможно, — кивнула она. — Связаться с ним проще всего через Марию. Но теперь мы с ней не в лучших отношениях. Как вы понимаете, она не питает к нам дружеских чувств, и я сомневаюсь, что она сюда вернется.
— Ну да, понятно.
— Но… я дам вам его адрес. Мария как-то записала нам его, чтобы мы навели о ней справки, хотя ты не помнишь, он нам ответил? — Никколо покачал головой. — Но вы все равно попробуйте ему написать. Не помню, чтобы у него был телефон.
Синьора Гондолини вышла из комнаты и вскоре вернулась с листом бумаги и авторучкой. Чернила оставляли на белом листе большие петли. Синьора Гондолини отдала мне листок, и я прочел адрес: Калле-делле-Челле, палаццо Пеллико. Должно быть, на лице моем отразилась растерянность, потому что она взяла карту и сказала:
— Давайте я вам покажу.
Возможно, мне это только почудилось, но я был уверен, что ее палец на карте города прочертил вопросительный знак.
* * *
Я не мог себя заставить вновь заселиться в тот дрянной отель, где я ночевал, и, по совету Гондолини, отправился в дешевую, но чистую гостиницу в районе Кастелло. Там мне предоставили номер — самый обычный, но, по крайней мере, я себя не чувствовал так, будто с меня слезает кожа. Распаковав вещи, я попросил листок бумаги и конверт и в маленьком баре написал затворнику Гордону Крейсу письмо с просьбой о работе.
Прежде чем я расстался с четой Гондолини, жена Никколо рассказала мне о короткой, но впечатляющей литературной карьере Крейса. Его первый и единственный роман «Дискуссионный клуб», опубликованный в шестидесятых, стал сенсацией. Книга получила огромное количество восторженных отзывов и была переведена на все основные языки мира. Издатели и читатели Крейса на всем земном шаре ждали выхода его следующего романа — он был una stella, ни больше ни меньше, сказала синьора Гондолини, — но тот ничего нового так и не написал, во всяком случае, не издал.
Очевидно, с деньгами от продажи прав на экранизацию своего романа Крейс был достаточно богат и не имел нужды кормиться писательским ремеслом, однако странно, что столь страстный, амбициозный человек больше не желал видеть свое имя в печати. Возможно, ему больше не о чем писать, заключила синьора Гондолини. Или он просто исписался. А может, виной тому сердечные дела? Черные глаза синьоры Гондолини лукаво блеснули. Ее муж отвернулся, притворившись, будто не слышал ее слов.