Девушка, одначе, успела перепрыгнуть через пса и во время схватилась за поручни, пролегающие по одной стороне лестницы, а так бы однозначно скатилась вниз.
– Владушка! – эхом прозвучало внутри головы ее имя, то ли молвленное Вещуньей Мудрой, то ли порученцами Словуты.
Тем не менее, девочка, не обращая на тот зов внимания, суетливо схватила обувь, и, сбежав по ступеням вниз, прыгая на одной ноге, принялась натягивать сапог на вторую, а вмале обувшись, уже убегала к капищу, не замечая мечущегося подле нее пса. Удалой оставил девушку лишь подле ступеней капища, ибо по не понятной причине никогда не смел на них ступать. А Владелина вже преодолевала широкие ступени лестницы, чувствуя, что еще чуть-чуть и захлебнется от собственной глупости, текущих слез и трепыхающегося внутри дыхания. Проскочив сквозь желтоватую завесу, которую она дотоль проходила только с помощью Вещуньи Мудрой и с закрытыми глазами, Влада влетела в белую залу. Центральное помещение капища в этот раз было пустым, и, испугавшись царящей в нем тишины, девочка гулко загамила, совершенно забыв о том, что ей не позволительно и опасно кричать вообще, тем паче так громко:
– Седми! Седми! Седми!
Резкая боль, точно острие стрелы ударило в лоб, отчего заколыхался перед глазами далекий голубой свод залы с плывущими по нему белыми облаками. Нежданно от той перьевитости оторвался огромный лохмоток и полетел вниз на Владу. Еще морг и он словно завис в метре над ней, и затрепыхал своими боками осыпая на девочку мелкую капель водицы, тем вроде охлаждая ее пыл.
– Седми! – уже много тише позвала юница Бога, и провела пальцем под носом, утирая вязкую кровь, выскочившую из обеих ноздрей.
– Что случилось? – раздался позади Владелины взволнованный бархатистый баритон Дивного входящего в залу сквозь завесу.
– Дивный… Отец, – девушка все дотоль сдерживая себя, громко разрыдалась, может теми всхлипываниями стараясь смыть и свою смурь по Першему и боль от произошедшего с Липком. Она резво развернулась, и, кинувшись к Богу, прижалась вздрагивающим телом к его ноге. – Что? Что я наделала?
– Что? Что наделала, моя драгоценная? – в голосе Дивного звучал не присущий Зиждителям испуг и трепыхание, судя по всему, в связи с нервозным состоянием отроковицы, он не решался ее прощупать.
Бог торопливо присел на корточки и осмотрел Владелину, а узрев кровавый поток под носом, немедля поднял ее на руки. Он крепко прижал к себе ее махонькое тельце и принялся ласково целовать в волосы так, как это делает наскучавшийся родитель в отношении любимого чадо. Каждым трепетным касанием уст, передавая ему все свое безмерное чувство. Порой от таких прикосновений Дивного, девочка засыпала, и, страшась, что и днесь она умиротвориться, тягостно вздрагивая всей плотью, запальчиво принялась сказывать про Липка и закон альвинок.
– Мне нужен Седми, – уже перестав рыдать и даже плакать спокойнее добавил Влада, только сейчас осознав, что сидит на коленях у Бога, опустившегося в кресло, приткнувшись головой к его груди.
– Разве можно так кричать? – обеспокоенно произнес Дивный, и, огладив волосы на голове девушки перстами левой руки задержался на ее лбу. – Представляю, что теперь скажет Перший, Небо. Что подумают иные Боги… Что почувствуют… Подумают, что с тобой, произошло не поправимое. Разве так можно. Ведь, сколько раз тебя просил я и Небо, не кричать, не бегать, не волноваться и конечно так не рыдать. Тебя все слышат. Можно просто прийти, позвать и мы сразу явимся и все уладим.
– Отец, ты меня словно не слышишь, – нескрываемо огорченно проронила Влада и сызнова заплакала, но только очень тихо. – Я так подвела Липка, Знахарку Прозорливую, а ты мне про крики.
– Драгость моя, бесценная моя девочка, – Бог торопливо спустил со лба отроковицы пальцы, и, обхватив подбородок, приподнял голову вверх, со всей нежностью заглянув вглубь ее глаз, точно заполняя бирюзовостью не только собственную склеру, но и склеру Влады. – Любезная наша…. Что такое Липок и его горести в сравнение с тем, как этими криками ты можешь навредить себе. Себе и нашей дорогой лучице.
Дивный, медленно приблизил ко лбу юницы губы, и нежно поцеловал ее туда, снимая тем самым томление, забирая, по всему вероятию, и часть тревоги связанной в первую очередь с тоской по Першему. А пред очами Влады наново заколыхал своими краями облачный белый лохмоток, висевший в паре метров от нее. Он внезапно окрасился в зеленоватые полутона и принялся выбрасывать в разные стороны длинные тонкие плети стволов, отростков, ветвей кои переплетаясь меж собой, вскоре заполнили собой не только свод залы, но и сами стены, и вероятно пол. Они поглотили всю голубизну потолка, съели облачные испарения на нем и своими набирающими бурость побегами вклинились в стены да будто вырвали куски из них, запрудив все своими корявыми телами, создав буро-зеленую, исковерканную неровность. Легкое дуновение в морг пробежалось по тем ответвлениям и на них нежданно вспухнув, лопнули почки и в доли секунд появились бирюзовые, точь-в-точь как очи Дивного, махие листочки, закачавшие своими угловатыми краями. Зала, активно захваченная ветвями растений, сжалась, вроде свод в ней резко опустился, и единожды махонисто растянулась и на таком же неровном, подверженном корневой атаке полу Влада увидела детей…
Совсем маленьких, четырех-пяти годков… не более того. Они стояли двумя плотными группами. И не то, чтобы были однотипны, обаче, имели общие признаки. Одни из них смотрелись со смугло-желтоватой кожей, темными жесткими прямыми и весьма короткими волосами. На их уплощенных лицах находились приплюснутые носы, узкие, раскосые темные глаза и тонкие губы. Эта группа детишек, была обряжена в широкие темно-синие халаты, достающие до лодыжек, стянутые на груди тонкими ремешками и закрепленными на талии суконными поясками. Махонистые рукава тех халатов доставали до локтей и были многажды шире толщины рук, придавая в целом несколько мешковатый вид одеянию. Ноги же ребятишек были обуты в похожую на поршни обувку.
Иная группа детей имела смуглую ближе к темной кожу, слегка отливающую краснотой, или вообще темно-бурую. На выступающих лицах ребятишек, четырехугольных, скуластых с широкой нижней челюстью поместились прямые носы, и более крупные очи. Черные волосы детей были длинными, и у неких лежали волнами, а у других даже курчавились. Краснокожая ребятня была вся оголена, лишь широкая набедренная повязка, обмотанная вокруг бедер и закрепленная на талии поясами бурого и зеленого цветов, прикрывала тела. Однако, удивительными были нанесенные на плечи и бедра тех детей долгие полосы, которые пролегали прямо по коже, словно нарисованные древесным угольком, и напоминали ребристые ветви деревьев, такие, что испещряли тела сынов Асила.
Влада вроде порывистый ветерок пронеслась над теми детьми, всколыхав своим движением их жесткие волосы и тотчас глубоко вздохнув, открыла глаза да увидела перед собой голубой свод залы и неспешно плывущие по нему плотными рядьями белые облака.
– Эти видения, вельми для нее опасны, я и сам сие понимаю Седми. И не зачем мне о том каждый раз говорить, – прорезался далекий, наполненный досадой голос Дивного. – Я уже много раз настаивал на мастере… Много раз, но Небо меня не всегда слышит, как и тебя. Думаю ноне все уладится, итак ясно зачем Перший его вызвал. Ты же поколь его нет, разреши тут все. И вообще не зачем более втягивать девочку во все эти человеческие передряги, что в конце концов Вещунья не могла все повершить сама? Как можно подвергать нашу лучицу такой нагрузке, такому напряжению. Выскажи прошу тебя, мой милый малецык, все наше недовольство альвам.
– Хорошо, Дивный, – как всегда недовольно отозвался своим высоким звонким тенором Седми.
А девочка, окончательно пробудившись, услышав дорогой ей голос Бога, широко просияла. Внезапно ощутив внутри себя горячую волну любви ко всем Расам, каковые ей так были близки и без каковых она не смогла бы жить даже у Першего… Першего… Першего, имя Бога мелкой зябью, отдающееся в ее голове. Владелина торопливо шевельнулась, и, поднявшись с сидения кресла села, понимая, что еще мгновение и Отец уйдет, и она не успеет его удержать. Однако, завеса уже колыхала своими испарениями поглощая фигуру Дивного.
В зале кроме нее и Седми более никого не было. Бог стоял в нескольких шагах от кресла и неотрывно смотрел на завесу, но стоило девушке подняться как он, медленно развернувшись и воззрившись на нее, нежно ей просиял.
– Седми, – чуть слышно произнесла юница. – Как я рада тебя видеть, знал бы ты… знал бы.
Бог сделал несколько махонистых шагов вперед, и, поравнявшись с креслом, поднял девочку на руки, крепко обняв и притулив к своей мощной груди, не менее ласково отозвавшись:
– Любезная, бесценная моя девочка. Как ты мне дорога, как я за тебя болею, как люблю… коли б то можно было бы почувствовать. Мой милый… милый малецык, – последнюю молвь, словно направляя лишь к лучице.
– Седми, Седми, – Влада может и желала, что-то ответить Богу, но ощущала еще миг той трепетной отцовской любви, кою она всегда испытывала подле этого Раса и она сызнова заплачет.
– Нельзя так кричать, – умягчено протянул Седми, и слегка развернув ее голову, прикоснулся губами ко лбу. – Нельзя так тревожиться по несущественному, пустякам. – Глаза Раса такие близкие глянули на нее. И в их мышастой радужке, коя словно поглотила зрачок, Влада увидела, переплетающиеся золотые витиеватые нити. – Ты можешь навредить себе, погубить то, что мне так дорого… Что дорого нам всем Зиждителям: Димургам, Расам, Атефам.
Вкрадчивый голос Седми изгнал всю смурь из юницы и вновь вернул прежнюю зависимость от Расов так, что нежданно захотелось увидеть всех Богов разком и ощутить жаркие объятия Огня.
Владелина порывисто сотряслась всем телом и глубоко, успокоено вздохнув, положила на плечо Зиждителя правую щеку, плотнее прижавшись к его груди всем телом.
– Я соскучилась… за тобой… Дажбой. Почему вы меня не встретили, когда я вернулась? – с горячностью вопросила она, и поцеловала ткань желто-златой короткой рубахи Бога.
– А ты хотела? – голубя волосы девочки, схваченные в хвост, вопросил Седми. – Хотела?
– Не знаю, – очень тихо ответила Владу, и, отстранившись от Бога, пожала островатыми плечами. – Мне кажется, я запуталась. Запуталась. Когда я была у Димургов я почувствовала… Нет! поняла! Да, поняла! Поняла, что родственна с ними… Особенно с Першим. Его руки, пальцы, когда он меня касался… Я хотела… хотела раствориться в нем. – Из глаз девушки потекли крупные слезы, она чуть слышно хлюпнула носом. – Точно руки его… пальцы, это и есть я… я. – Девочка рывком утерла текущие слезы и положив ладонь себе на лоб, дополнила, – что тут… тут живет нечто единое с ним… с ним с моим дорогим Першим… С ним, не со мной. И оно такое цельное, не подлежащее разделению. Потому я не могла, не хотела уходить. И не желал видеть этот зал, – теперь она очертила рукой полукруг. – Не могла, видеть эти белые стены и голубое небо. Но потом, когда я ушла из капища и прошлась по улицам. И увидела наше поселение, духов, альвов, гомозулей и мальчиков, я поняла, что все эти дни скучала, за этим миром и людьми коих люблю. Скучала за вами Расами… За всеми вместе и каждым в отдельности. Почему так со мной… почему?
– Потому как ты наша бесценная девочка, наша драгоценная лучица, – Бог ласково провел перстом по изогнутому носику юницы. – Самое дорогое, что есть на этой планете, в этой Галактике и во всей Вселенной для нас: Димургов, Расов, Атефов. Сейчас и далее. Всегда.