Что еще нам оставалось делать, как не пойти туда, куда ушли они? И дело не только в долге. Клянусь. Помнишь, ты показывал мне снимок? Так вот, сейчас я тебе тоже кое-что покажу.
Кальдера вынула из кармана распечатку. Изъеденные эрозией скалы, приземистые холмы в кактусах и плюще, обители тощих наземных зверей. Кругом, куда ни глянь, рельсоморье. И лестница.
Лестница. Высокая, словно дом, она торчала из земли под углом в сорок пять градусов, а ее верхняя площадка висела в пустоте. Висячий утиль! Шэм не верил своим глазам.
— Это эскалатор, — сказала Кальдера. — Он там. — Она указала на рельсоморье. Под лестницей, на уровне площадки, скопилась куча сора и грязи. Лестница поднимала из недр земли и роняла под себя не утиль, а настоящий сор, отбросы, которым уже не было применения.
Глава 39
— О, Каменноликие, — сказал Шэм. — Где это?
Кальдера бросила взгляд на дом.
— Деро там без меня с ног собьется. Я ведь вышла всего на минуту. — Она посмотрела на Шэма. — Слушай. Я расскажу тебе о том, что там внизу. — Она прокашлялась. Вот рассказ Кальдеры:
— Ступени скрипят. Они непрерывно движутся наверх. Так что, когда ты приземляешься на них — а рельсы подходят не очень близко, приходится прыгать! — так вот, когда ты приземляешься, то сразу начинаешь бежать против движения, чтобы старый эскалатор, оживляемый бог весть какими силами там, под землей, не сбросил тебя вниз вместе с мусором…
— Откуда ты знаешь? — спросил Шэм. Кальдера моргнула.
— Один раз меня туда брали, — сказала она. — Мои родители. Когда меняли свои планы. Они уже все знали про утиль, а туда взяли меня как раз когда… когда уже раздумали им заниматься. Чтобы объяснить мне, почему. Ш-ш-ш-ш.
Кальдера продолжала:
— …вместе с мусором.
Бежишь ты, значит, вниз, против движения эскалатора, железо грохочет у тебя под ногами, а ты все углубляешься в темноту, под землю. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь: под землей живут хищные животные, так зачем же туда лезть? Но в эти тоннели они почти не заходят — нет, я не знаю почему. Так что забудь пока о хищниках-землеройках, токсичной почве, каменных оползнях и других видах жуткой подземной смерти.
Там, внутри, горит электричество. В этой шахте отбросов.
Не надо думать о копателях. Не думай о том, что, когда ты проходишь, пригнувшись, под нависающими балками, мимо тележек, вагонов и брошенных инструментов, на стене вдруг может вздуться земляной нарыв; не думай о том, что этот нарыв может прорваться устрашающим ревом, и тогда в его центре откроется зловещая чернота, еще более темная, чем все подземные тени вокруг — пасть слепого, зубастого, раздувающего ноздри зверя.
Смотри лучше на стены. Между слоями слежавшихся под собственной тяжестью почвы и глины ты увидишь настоящую археологию отбросов, отложения веков. Обнаженные края осколков стекла и пластика, того и этого, тонкие длинные ленты рваных полиэтиленовых пакетов. Зеленоватый слой: крошечные зубчатые колесики эпохи часовых механизмов; сплющенная пластмасса; искрящиеся крупицы эры стекла; лохматые стежки видеолент; попурри из невообразимых древних див, осадочные породы всякой мешанины.
Там, где на особенно мощные слои отложений влияет дрейф континентов, которые медленно ворочаются под поверхностью земли, выдавливая друг друга с привычных мест, как двое спящих выталкивают друг друга во сне из-под одного одеяла, осадочную породу выпучивает наверх, и она образует на поверхности рельсоморья рифы, полные сальважирских сокровищ. А еще там, внизу, есть тоннели. Вроде тех, по которым могут ходить поезда. Ты знаешь.
Ученые хотят выяснить, что это было такое.
Ученые хотят выяснить, что это было такое. Сальважирам это интересно лишь в тех случаях, когда знание помогает выгодно продавать утиль. Люди, которые его покупают, хотят знать, чем были эти вещи, чтобы как-то использовать их в настоящем. Хотя они в любом случае найдут им применение. Если понадобится, то возьмут любой восстановленный предмет и будут забивать им гвозди, а назовут молотком.
— Разве это плохо? — не понял Шэм.
— Плохо?
Нет, не плохо. Но и не хорошо. В том, что касается утиля, все сходятся лишь в одном. Что бы ты с ним ни делал — достаешь ли ты его из-под земли, продаешь ли публике, покупаешь ли, изучаешь ли, используешь ли его, чтобы дать кому-то взятку, украшаешь ли им свою одежду, или ищешь его, он притягивает. Как фольга притягивает сорок.
Сальважиров никто не заставляет одеваться так, как они одеты. Они сами хотят. Это их павлиньи перья. В защиту утиля можно всегда сказать, по крайней мере, одно. Выглядит он круто.
А в остальном — кому какое дело?
Всем наплевать. Представь, что ты сальважир, или даже пара сальважиров, которым надоело делать то, что они делают. И, может, у них уже есть на примете другая работенка. Тогда им достаточно просто понять, что им больше не по душе то, что раньше казалось по душе. Для следующего шага этого довольно.
— Остается один вопрос, — сказала Кальдера. — Это… — она встряхнула флатографией, — то, что ты хочешь? Копаться в древних отбросах? Быть может, на свете найдется кое-что получше этого. А может, просто что-нибудь другое. Подумай. У тебя есть еще пара часов.
— А что потом? — спросил Шэм. — Через пару часов?
— Потом мы уезжаем. Тебе надо решить, едешь ты с нами или нет.
Глава 40
Откуда ни возьмись прямо на плечо Шэма упала Дэйби. Кальдера подпрыгнула. Шэм даже не поглядел на зверушку, которая стрекотала и фыркала прямо ему в ухо.
— Ключ, который ты оставила, — сказал он.
— Для сиделок, — ответила Кальдера. Она шла к дому. — Они хорошие люди. Мы долго выбирали. Деньги есть. Папу Биро заберут в санаторий. — Она закрыла глаза. — Потому что нам надо сделать дело. Вот.
— Но вы даже не знаете, куда они поехали!
— Биро знал, — сказала она. — С памятью у него беда, но это он так никому и не выдал. У нас его машина. В ней все секреты. Плюс то, что ты нам говорил.
Шроаки метались из одной забитой утилем комнаты в другую, где вместо потолка было небо и воздух вместо части стен, потом в третью, наполненную тиканьем часовых механизмов, гудением дизелей и инструментами. Они собирали вещи, сгружали их на тачки, выстраивали по линейке в кухне. Вытаскивали из шкафов одежду, растягивали ее, пробуя на прочность, проверяли на ощупь толщину и теплоту, нюхали, не завелась ли плесень.
— Но погодите, — недоумевал Шэм. — Я слышал, ходят слухи, что вы едете в Паровозодень. Это же еще не скоро!
— Значит, сработало, — сказал Деро.
— Паровозодень, — объяснила Кальдера, — это когда мы сказали, что поедем. Пустили слух, чтобы выиграть немного времени и убраться отсюда раньше, чем кто-нибудь очухается и кинется за нами в погоню.
— В погоню?.. — переспросил Шэм. — То есть ты правда думаешь?..
— Вне всяких сомнений, — сказал Деро.
— Да, — сказала Кальдера. — В погоню. Слишком много слухов ходит о том, что искали наши мама с папой. — И она потерла большим пальцем об указательный жестом, означающим деньги.
— Ты же говорила, что не в них дело, — сказал Шэм.