- Как же он на работу попал?
- Пропуск, значит, сохранил.
- А вы этот пропуск по городу поискать не пытались? В мусоре, в урнах... и просто так, на тротуаре каком-нибудь, на лестнице?
- Признаться, нет.
- Если быть логичным, он, сразу после дела, должен был избавиться и от последнего из столь ненавистных ему документов. Скажем, прямо в автобусе швырнул под сиденье и еще каблуком потоптал... или в канаву на обочине. Нет, пожалуй, не найти, если в канаву. А в автобусе - пожалуй, найти, Яхонт Алдабергенович! И в урне найти!
Он с сомнением покачал головой. Зато Круус удовлетворительно засопел, закивал.
- А в больницах вы искали его?
- А как же! Все три стационара, все травмопункты, профилакторий... даже в моргах смотрели. Нету. И происшествий никаких не было - ни драки, ни наезда, ни убийства, ни несчастного случая. То, что после дела его кто-то ликвидировал, мы сразу подумали. Нигде ничего.
- Да, понимаю. Но... я имел в виду кое-что иное. Психиатрическая есть в Тюратаме?
Болсохоев удивленно покосился на меня.
- Нет.
- А пункты неотложной наркологической помощи?
- Как же не быть, семь штук. Нет-нет, да и попадется пьяненький... да и дурь просачивается иногда из Центральной Азии. Думаете, техник первого ранга Кисленко, пустив на воздух наследника российского престола, так напоролся на радостях в ближайшей подворотне, что даже до дому не дошел и вот уж сутки прочухаться не может?
- Не совсем так. Но вот что мне покоя не дает. Преступление, которое выглядит не мотивированным, совсем не обязательно должно иметь неизвестный нам мотив. Оно и на самом деле может оказаться не мотивированным.
За спиной у меня опять раздалось удовлетворенное сопение Крууса. Болсохоев обескураженно провел ладонью по лицу.
- Упустил, - признался он. - Не пришло в голову. А ведь верно: Асланов, последним видевший Кисленко накануне, обмолвился, что тот был как бы не в себе!
- Вот видите. Надо будет очень тщательно поговорить со всеми, кто его видел в последние сутки перед катастрофой. И с его домашними. Есть у него домашние?
- Жена и мальчишек двое.
- Значит, и с женой. Теперь вот что, - до ангаров оставалось совсем немного, и я хотел покончить с этим щекотливым для меня вопросом, пока вокруг минимум людей. - Мне сказали, что Кисленко - коммунист.
- Да.
- Давно?
- Двенадцать лет.
- Кто принимал у него обеты?
- Алтансэс Эркинбеква, - голос Болсохоева приобрел уважительный, едва ли не благоговейный оттенок.
- Здесь, в Тюратаме?
- Да.
- Нам с нею нужно будет поговорить.
- Это невозможно, Александр Львович. Три года назад она умерла, Болсохоев испытующе покосился на меня, видимо размышляя, как я сообразил секундами позже, не сочту ли я то, что он собирался сказать, за неуклюжую попытку подольстится к столичной штучке - ему, конечно, сообщили уже, что эмиссар центра по вероисповеданию является товарищем подозреваемого - а потом решительно закончил: - Хоронили всем городом, как святую.
- В таком случае, нужно будет поговорить с нынешним настоятелем Тюратамской звезды, - невозмутимо сказал я.
Разговор прервался. Последние три десятка метров мы прошли молча; распаренный северянин Круус, не в силах долее сдерживаться, то и дело вытирал лицо просторным, чуть надушенным платком. Открыв перед нами дверь административного флигеля, Болсохоев, пряча глаза, пробормотал невнятно:
- И все-таки, знаете... Кисленко был непьющий.
2
В кабинете начальника охраны аэродрома, где мы временно обосновались, было сравнительно прохладно; шелестел и поматывал прозрачно мельтешащей головой вентилятор. Крууса в сопровождении одного из местных работников, молодого ротмистра-казаха, явно счастливого тем, что ему выпало участвовать в расследовании столь поразительного злодеяния, я отправил по наркопунктам; Григоровича - домой к Кисленко, наказав осмотреть все доскональнейше не просто так, а именно на предмет поиска других следов аномального, алогичного поведения подозреваемого, уж больно меня насторожили эти горелые документы; Климову велел осмотреть рабочее место Кисленко в поисках любого тайника, либо следов изготовления мины. Трое ребят Болсохоева двинулись, бедняги, за пропуском - нудная и малоперспективная работа, но пренебрегать нельзя было ничем. Кабинет опустел - остались сам Болсохоев да я. Он, отдуваясь, чуть вопросительно покосился на меня и расстегнул китель, потом верхнюю пуговицу рубашки. Уселся напротив вентилятора, сокрушенно покачивая головой от всех этих дел, и на какой-то миг показался мне удивительно похожим на вентилятор такое же круглое, плоское, понурое и доброе лицо. Только от вентилятора веяло свежестью, а от Болсохоева - жаром. Я вытер потный лоб тыльной стороной ладони, присел на край стола возле телефонов, положил руку на трубку.
- Вот еще что я хотел спросить вас, Яхонт Алдабергенович.
- Слушаю вас, Александр Львович.
- Собственно, если бы что-то было, вы бы мне сами сказали... Не было ли каких-то попыток помешать работе на столах, или... каких-то покушений на занятых в "Аресе" специалистов...
- Конечно, сказал бы, - ответил Болсохоев. - Это - буквально первое, что и мне пришло в голову. А раз первое - значит, неверное, так весь мой опыт показывает. Ничегошеньки, Александр Львович. Чисто. Если бы было, я бы знал... и все равно сразу поговорил на эту тему и с начальником охраны космодрома, и с молодцами, отвечающими за безопасность ведущих специалистов. Ничего. Ни шантажа, ни подметных писем, ни покушений, ни диверсий. Это не "Арес".
- Откровенно говоря, я тоже так думаю, - проговорил я и поднял трубку. Набрал на клавиатуре код Лодейного Поля, потом номер телефона, потом сразу - код, включающий экранировку линии. Посредине клавиатуры зажглась зеленая лампочка, и в трубке тоненько, чуть прерывисто засвистело - значит, разговор пошел через шифратор, и подслушивание исключено.
Повезло. Подошел сразу Сережа Стачинский из группы "Аз".
- Это Трубецкой. Что у вас, Сережа? Смотрелись?
- Так точно, Александр Львович, все правильно, никаких сомнений. Диверсия.
Так. Я на секунду прикрыл глаза. Ну, собственно, никто и не сомневался. И все-таки прав Болсохоев - не укладывается в голове. Раздвоение личности: уже семнадцать часов занимаюсь преступлением, а в глубине души до сих пор не могу поверить, что это действительно преступление, а не несчастный случай.
- Вы уверены? - все-таки вырвалось у меня. Стачинский помедлил.
- Господин полковник, ну не мучайте себя, - проговорил он мягко. Сомнений нет.
- Какая мина? Чья? Удалось установить? - я забросал его вопросами, и тон, кажется, был немного резковатым - но мне очень не хотелось выглядеть раскисшим.
- Фрагменты, конечно, в ужасном состоянии, - ответил Стачинский. - Мы перевезем их в Петербург и все осмотрим еще раз в лаборатории. Но предварительное заключение такое: мина-самоделка, кустарного производства. Патрон с жидким кислородом плюс кислотный взрыватель плюс магнит плюс обтекатель. Все гениальное просто. Такой пакостью нас всех можно извести, ежели поставить это дело на поток. Нашлепнута была под левым параболоидом тяги - параболоид сбрило в долю секунды, гравилет сразу закрутило вдоль продольной оси... в общем, вот так.
- Понятно, - сказал я. Голос чуть сел, я кашлянул осторожно.
- Что? - не понял Стачинский.
- Ничего, Сережа, это я кашляю. Горло перехватило от таких новостей. Когда вы в Петербург намерены двигаться?
- Часа через три. Я только что закончил осмотр. Сейчас начинаем паковаться - уложимся и вылетаем сразу.
- Вы уж там... Осмотрите корабль перед вылетом.
- Тьфу-тьфу-тьфу. Правда, собственной тени пугаться начнешь. Адово душегубство какое-то.
- Еще вопрос, Сереженька. Сколько времени нужно, чтобы укрепить такой гостинец на обшивке?
Стачинский хмыкнул.
- Две с половиной секунды. Секунда, чтобы запустить руку за пазуху или в висящую на плече сумку, секунда, чтобы вынуть, и полсекунды, чтобы, поднявшись на цыпочки, сделать "шлеп!".
- Понял, - опять сказал я. - Ладно... Как там погода?
- Спасибо, что хоть не льет. А у вас?
- А у нас - льет с нас, - ответил я. - Ну, счастливо. Если в лаборатории что-то выяснится дополнительно - звони. Я пока обратно не собираюсь.
Повесил трубку и поднял глаза на смирно ждущего Болсохоева - тот жмурился, подставляя лицо вентилятору; волосы его, черные и жесткие, ершились и танцевали в потоке воздуха.
- Ну вот, - сказал я. - Взрывное устройство, которое мог бы собрать и ребенок. Хорошо, что у нас так редки дети с подобными наклонностями. Кислородный патрон и кислотная капсула.
Болсохоев открыл глаза и опять удрученно покивал. Потом вдруг встрепенулся, чуть косолапя - видно, ногу отсидел - подбежал к телефону и сдернул трубку. Я отодвинулся, чтобы не мешать. Болсохоев набрал какой-то короткий номер и, дождавшись, когда там поднимут трубку, темпераментно заговорил по-казахски. Я отодвинулся еще дальше; тут уж я, черт бы меня побрал, не мог сказать даже "дидад гмадлобт". Отвратительное ощущение безъязыкость; сразу чувствуешь себя посторонним и ничтожным. Болсохоев делал виноватые глаза, а, улучив момент, прикрыл микрофон рукою и шепотом сказал:
- Извините, Александр Львович. Сегодняшний дежурный по складу не понимает по-русски.
- Оставьте, Яхонт Алдабергенович. Это не он не понимает по-русски, а я не понимаю по-казахски. К сожалению. Я к вам прилетел.
Болсохоев чуть улыбнулся, уже слушая, что ему говорят оттуда. Потом что-то сказал, кивнув, и повесил трубку. Помолчал. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
- Не далее как позавчера Кисленко получал на складе жидкий кислород. Восемнадцать патронов. На вчерашний день планировался длительный сверхвысотный полет экологического зонда "Озон", это для него.
- Надо проследить судьбу каждого патрона, - сказал я. - Не мог ли кто кроме...
- Проследим, - ответил Болсохоев. Помедлил. - Да он это, он, Александр Львович.
- И выяснить, кто дал Кисленко приказ на получение кислорода и когда, - я снова потер лоб. - Ох, вижу, что он... Давайте свидетелей Яхонт Алдабергенович. И первым - того, кто видел, что Кисленко "как бы не в себе".
Наладчик Асланов показал, что позавчера, то есть в день накануне катастрофы, он встретил Кисленко у проходной. Видимо, тот возвращался из дома после обеда. Он стоял у внутреннего выхода, уже на территории аэродрома, и разглядывал собственный пропуск, очевидно, только что предъявленный охраннику. Асланов пошутил еще - дескать, себя на фотографии узнавать перестал, стареешь - толстеешь? Кисленко поднял на него глаза, и они были какие-то странные, погасшие и тупо-недоуменные, словно техник и Асланова, старого своего приятеля и неизменного партнера по домино и нардам, не узнал, вернее, не сразу узнал, а с трудом вспомнил. Асланова поразило лицо Кисленко - оно было усталым и то ли ожесточенным, то ли горестным. "Я было подумал, у него по меньшей мере жена при смерти", сказал Асланов. Впрочем, это выражение мгновенно пропало, Кисленко овладел собой. Он как-то невнятно отшутился - Асланов даже не запомнил, как именно - но произнес непонятную, запомнившуюся фразу: "С ума все посходили, что ли..." Асланов, слегка обидевшись, попросил уточнить, но Кисленко, видимо, уже окончательно очнувшись, засмеялся, хлопнул его по плечу и сказал: "Это я о своем". Потом пошел к ангарам. Отзыв о Кисленко в целом - самый положительный: отличный товарищ, прекрасный работник, настоящий коммунист.
Электротехник Чониа показал, что вечером того же дня застал Кисленко в мастерской, тот что-то вытачивал на токарном станке. Кроме него, в помещении никого уже не было. Чониа, зашедшему в мастерскую случайно, в поисках потерянной записной книжки - он нашел ее позже совсем в другом месте, в столовой - показалось, что Кисленко был смущен и обеспокоен встречей. Чониа ни о чем его не спрашивал, но Кисленко сам пустился в объяснения: дескать, варганит сынишке подарок ко дню рождения... Между прочим, у сыновей Кисленко дни рождения в ноябре и в марте. Но в ходе разговора Чониа об этом не вспомнил - он был озабочен потерей и быстро ушел. Отзыв о Кисленко в целом - самый положительный: такого справедливого, отзывчивого, всегда готового помочь человека редко встретишь.