- Обратитесь лучше как частное лицо, - нехотя проговорил он после долгого, неловкого молчания. - Понимаете... пронюхают газетчики и пойдет волна - дескать, имперская спецслужба снова вмешивается в дела конфессий. Забурчит Синод, из Думы запросы посыплются. Их же хлебом не корми... Доказывай потом в пятидесятый раз, что ты не верблюд.
- Хорошо, Анатолий Феофилактович, я так и поступлю, - сказал я. Он резко вмял часы обратно в карман.
- До траурной церемонии осталось сорок минут, а мне еще надобно побриться и переодеться. Иван Вольфович, вы идете?
- Да, разумеется.
- Тогда встречаемся внизу. А вы, Александр Львович?
- Я выражу свои соболезнования погибшим форсированным ведением дела, - проговорил я.
3
Над заячьим островом утробно рокотали басы прощального салюта. Тоненько дребезжали стекла. Траурная процессия вытянулась от Исакия по всей набережной и через весь Троицкий мост. Приехала королева Великобритании со старшей дочерью, красивой и скупой на проявления чувств - ее в свое время прочили в невесты великому князю; Приехал кронпринц Германии, не слишком успешно прячущий под холодной маской свою потрясенность трагической гибелью кузена - сам Вильгельм-Фридрих уже не в силах был покидать потсдамского дворца; словно пригоршня елочных украшений двигались, держась поплотнее один к другому, родственные монархи Скандинавии; председатель Всекитайского Собрания Народных Представителей почтительно поддерживал под локоток Пу И - совсем уже одряхлевшего, высохшего, словно кузнечик, укутанного до глаз, но все же рискнувшего лично отдать последнюю дань уважения; решившись не передоверять дела сыну, прибыл микадо, а следом за ним - многочисленные короли Индокитая. Едва ли не все короны мира, печально склоненные, одной семьею шествовали по тем местам, где я пешком ходил домой, и их охлестывал сырой балтийский ветер.
Поглядывая на экран стоявшего в углу кабинета телевизора, я прежде всего вызвал к себе начальника группы "Буки" поручика Папазяна.
- Вот и для вас появилась работа, Азер Акопович. Причем не только для вас лично, но и для всей группы разом. Веселее будет. Сделайте-ка мне выборку из всех возможных криминальных сводок вот по какому примерно принципу: покушения на убийство или попытки диверсий, в том числе удачные, при не вполне ясных и совсем не ясных мотивах. В первую голову ищите случаи, когда преступник после совершения преступления оказывался в невменяемом состоянии или погибал, либо умирал при невыясненных обстоятельствах.
- Ясно, - кивнул поручик. Я чувствовал, что он рвется в дело: расследование сенсационное, группа существует уже более суток, а еще ни одного задания. - По какому региону?
Я печально смотрел на него и молчал.
- По всей России? - попытался угадать он.
- По всему миру, - сказал я. Он присвистнул. - Но по России, конечно, прежде всего.
- За какой период? - судя по голосу, его энтузиазм несколько приугас.
Я печально смотрел на него и молчал.
Его лицо вытянулось. Он тоже молчал - угадывать уже не решался.
- Лет за сто пятьдесят, - сказал я наконец. - Насколько достоверной статистики хватит. Двигаться будете в порядке, обратном хронологическому: этот год, прошлый год, позапрошлый год и так далее.
Он храбро слушал, явно посерьезнев. И тогда я, чтобы уж добить его на месте, небрежно осведомился:
- Пары часов вам хватит?
- Да побойтесь бога, господин полковник!... - вскинулся он, но я быстро протянул руку и тронул его ладонь, напрягшуюся на столе. - Все, Азер Акопович, это я уже шучу. Немножко веселю вас перед атакой. Работа адова, я прекрасно понимаю. Не торопитесь, делайте тщательно. Но и не тяните. Я сейчас дам вам копию своего отчета о деле Кисленко - выносить из кабинета не разрешу, посмотрите здесь. Тогда вы лучше поймете, что я ищу. И будете сами проводить предварительный отсев фактов, которые наковыряют ваши ребята. У меня на это времени нет.
Пока Папазян, примостившись в уголке, с профессиональной стремительностью листал отчет, я позвонил шифровальщикам и спросил, не поступало ли на мое имя донесений от Кравайчука. Поступало. Как и следовало ожидать, никаких инцидентов в сфере американской части проекта "Арес" не было. Впрочем, штатники с исключительной вежливостью благодарили за предупреждение, обещали увеличить охрану занятых в проекте лиц и выражали надежду, что мы найдем возможность делиться с ними результатами следствия, если эти результаты, с нашей точки зрения, затронут интересы Североамериканских Штатов. На версии "Арес" можно было ставить крест.
Совсем посерьезневший от прочитанного Папазян вернул мне отчет и ушел, а я двинулся к лингвистам. И тут все было худо. Слова "омон" не знал никто. Компьютерная проработка термина показала, что скорее всего, он является аббревиатурой, и мы обнадежились ненадолго - но когда комп начал вываливать бесчисленные варианты расшифровки, от вполне еще невинных "Одинокого мужа, оставленного надеждой" и "Ордена мирного оглупления народов" до совершенно неудобоваримых, я и оператор только сплюнули, не сговариваясь; а если еще учесть, что аббревиатура могла быть иностранной? Словом эта нить тоже никуда не вела.
Тогда я вернулся к себе.
4
- О, привет! Ты где?
- На работе.
- Уже вернулся?
- Еще вчера. В начале первого пробовал позвонить тебе с аэродрома, но никто не подошел.
- А, так это еще и ты звонил?
- Ты была дома?
- Да, валялась пластом. И, как всегда, кто-то просто обрывал телефон, а встать - лучше сдохнуть. Очень трудный был день, металась везде, как савраска - искала, не надо ли кому дров порубить.
- Прости, не понимаю.
- Работу искала, Саша, чего тут непонятного. Деньги нужны.
- Стася, - осторожно сказал я, - может быть, я все-таки мог бы...
- Кажется, мы уже говорили об этом, - сухо оборвала она. - Давай больше не будем.
Помощь купюрами она не принимала ни под каким видом. Даже, что называется, на хозяйство. Даже в долг; у других считала себя вправе одалживать, у меня - нет. Могла обмолвиться, что в доме есть буквально нечего, и тут же закатить мне царский обед или ужин; а сама, сидя напротив и поклевывая из своей тарелочки, сообщала между делом, что денег осталось в обрез на два дня, и если какое-нибудь "Новое слово", например, задержится с выплатой гонорара, то клади зубы на полку - и у меня кусок застревал в горле, хотя готовила она всегда сама и всегда прекрасно. Однажды я попробовал молча запихнуть ей под бумагу на письменном столе двухсотенную денежку - поутру, уже на улице, обнаружил эту денежку в кармане пальто. Чуть со стыда не сгорел.
- Ну и как - нашлись дрова?
- Представь, да. Кажется, получу ставку младшего редактора в литературном отделе "Русского еврея". И что ценно - не надо каждый день в присутствие ходить. Забежал разок-другой в неделю, набрал текстов - и домой.
- А что случилось, Стасенька? Почему вдруг обострилась нужда?
- Настал момент такой. Подкопить для будущей жизни. Да неинтересно рассказывать, Саш.
И все. Намекнет на трудности - но нипочем не скажет, в чем они заключаются. Одно время, когда эта черта лишь начинала проступать в ней в первые месяцы не было ничего подобного - мне казалось, она нарочно. Потом понял, что иначе не может, в этом она вся. Сознавать то, что жизнь у нее не малина, я должен, конечно, но знать что-то конкретное мне ни к чему, ведь все равно я не могу помочь, а она и затруднять меня не хочет, она сама справится... Иногда мне чудилось, что я падаю с ледяной стены; цепляюсь, тщусь удержаться, в кровь ломая ногти, и не могу - скользят по полированной броне.
- Ты зайдешь сегодня?
- Я бы очень хотел.
- Когда?
- Хоть сейчас.
- Замечательно. Только знаешь, у меня к тебе тогда просьба будет, извини. Тут у меня, как снег на голову, сыплется Януш Квятковский помнишь, я рассказывала, редактор из Лодзи. Это не люди, а порождения крокодилов. Утром звонит и говорит что вылетает. Тут у него дела дня на три в фонде поддержки западнославянских литератур, так, чем платить за гостиницу, он мне сообщает, что остановится у меня, и вот мы, старые друзья, наконец-то как следует повидаемся. В ноябре он был тут проездом, виде, что две комнаты... Вечером объявится, представляешь?
- С трудом, но представляю.
- Могу я, не могу - даже не осведомился. А мне, в общем, нездоровится, и в доме шаром покати. Ты не мог бы купить какой-нибудь еды?
- Что за разговор, - сказал я, - конечно. Могла бы так долго не объяснять. Через часок я отъеду.
- Спасибо, правда! И вот еще что: ключи у тебя с собой?
- Конечно.
- У меня сейчас голова совсем дырявая, поэтому говорю, пока помню оставь их, я ему дам а эти три дня. Не сидеть же мне у двери, звонок его слушать...
- Разумеется, - сказал я. - Жди.
- Целую.
- Взаимно.
Я прошел мимо дежурного, буркнув: "Буду через три часа"; яростно шаркая каблуками об асфальт, почти подбежал к своему авто. Ключ въехал в стартер лишь с третьей попытки. Мотор зафырчал, заурчал. Я едва не забыл дать сигнал поворота. Вывернул на Миллионную, просвистел мимо дворцов, мимо Марсова Поля, и вписался в плотный поток, бесконечно длинной, членистой черепахой ползущий по Садовой на юг.
В сущности, эти колесные бензиновые тарахтелки - уже анахронизм. Давным-давно прорабатываются проекты перевода индивидуального транспорта на силовую тягу, на манер воздушных кораблей - дорог не надо, бензина не надо, шума никакого, выхлопа никакого, скорость по любой открытой местности хоть триста, хоть четыреста верст в час. Но это потребует полного обновления всего парка - раз, чрезвычайно затруднит дорожный контроль - два; к тому же, автомобильные и путейские воротилы сопротивляются, как триста спартанцев - три; ну а четыре - нужно по крайней мере впятеро уплотнить сеть орбитальных гравитаторов. Тоже дорого и хлопотно. А пока суть да дело - ездим, воняем, пережигаем драгоценную нефть, сочимся сквозь капиллярчики магистралей.
У Инженерного замка я свернул к Фонтанке и по набережной погнал быстрее.
Насколько я понимал, года четыре назад у нее была вполне безумная любовь с этим Квятковским. Впрямую она не рассказывала, но по обмолвкам, да и просто зная ее, можно было догадаться. Две комнаты, надо же! А кроватей? Хотя в столовой стоит оттоманка... Или она ему постелет на коврике у двери?
Где-то совсем рядом, слева, безумно взвыл клаксон и сразу завизжали тормоза. Громадная тень автобуса, содрогаясь, нависла над моей фитюлькой и тут же пропала далеко позади.
Тьфу, черт. Оказывается, я пролетел под красный и даже не заметил. Что называется, бог спас.
Ладно. Я разозлился на себя. Да кто я такой? Может, у нее сейчас последняя возможность вернуться к тому, кого она до сих пор любит?
Вообще-то, если я узнавал, что к тому или иному человеку Стася хорошо относится или, тем более, когда-то его любила, человек этот сразу вырастал в моих глазах. Даже не видя его ни разу, я начинал к нему относиться как-то... по-дружески, что-ли; уважать начинал больше. Не знаю, почему. Наверное, подсознательно срабатывало: ведь не зря она его любила. Наверное, нечто сродни тому, как сказала в Сагурамо Стася о Лизе и Поле, уж не знаю, искренне или всего лишь желая мне приятное сделать - о, если б искренне! - "родные же люди". Просто сейчас я психанул, потому что слишком неожиданно это свалилось. Слишком я передергался за последние сутки, да и за Стаську переволновался - то она чуть ли не босая по холодным лужам шлепает, то ночью не отвечает... да и вообще - отдаляется...