- Скажите князь. Ведь вы коммунист?
- Имею честь, государь.
- Дает ли вам ваша вера удовлетворение?
- Да.
- Дает ли она вам силы жить?
- Дает, государь.
- Как вы относитесь к другим конфессиям?
- С максимальной доброжелательностью. Мы полагаем, что без веры в какую-то высшую по отношению к собственной персоне ценность человек еще не заслуживает имени человека, он всего лишь чрезвычайно хитрое и очень прожорливое животное. Более того, чем многочисленнее веры - тем разнообразнее и богаче творческая палитра Человечества. Другое дело - как эта высшая ценность влияет на их поведение. Если вера в своего бога, в свой народ, в свой коммунизм или во что-либо еще возвышает тебя, дает силы от души дарить и прощать - да будет славен твой бог, твой народ, твой коммунизм. Если же вера так унижает тебя, что заставляет насиловать и отнимать - грош цена твоему богу, твоему народу, твоему коммунизму.
- Что ж, достойно. Не затруднит ли вас в двух словах рассказать мне, в чем, собственно, состоит ваше учение?
Вот уж к этому я никак не был готов. Пришлось всерьез присосаться к сигарете, потом неторопливо стряхнуть в пепельницу белоснежный пепел.
- Государь, я не теоретик, не схоласт...
- Вы отменный работник и безусловно преданный России человек - этого довольно. Разглагольствования богословов меня всегда очень мало интересовали, вне зависимости от их конфессиальной принадлежности. Теоретизировать можно долго, если теория - твой удел; но в каждодневном биении сердца любая вера сводится к нескольким простым и самым главным словам. Я слушаю, князь.
Я еще помедлил, подбирая слова. Он смотрел ободряюще.
- У всех стадных животных, государь, существуют определенные нормы поведения, направленные на непричинение неоправданного вреда друг другу и на элементарное объединение усилий в совместных действиях. Нормы эти возникают вполне стихийно - так срабатывает в коллективе инстинкт самосохранения. Человеческая этика, в любой из ее разновидностей, является не более чем очередной стадией усложнения этих норм ровно в той мере, в какой человек является очередной стадией усложнения животного мира. Однако индивидуалистический, амбициозный рассудок, возникший у человека волею природы, встал у этих норм на пути. Оттого-то и потребовалось подпирать их разнообразными выдуманными сакральными авторитетами, лежащими как бы вне вида Хомо Сапиенс, как бы выше его. И тем не менее, сколь бы ни был авторитетен тот или иной божественный источник призывов к добру и состраданию, всегда находились люди, для которых призывы эти были пустым звуком, ритуальной игрой. С другой стороны, всегда находились люди, которым не требовалась ни сакрализация ни ритуализация этики; в простоте своей они вообще не могут вести себя неэтично, им органически мерзок обман, отвратительно и чуждо насилие... И то, и другое - игра генов. Один человек талантлив в скрипичной игре, другой - в раскрывании тайн атомных ядер, третий - в обмане, четвертый - в творении добра. Но только через четвертых в полной мере проявляется генетически запрограммированное стремление вида сберечь себя. Мы убеждены, что все создатели этических религий, в том числе и мировых - буддизма, христианства, ислама принадлежали к этим четвертым. Ведь, в сущности, их требования сводятся к одному интегральному постулату: благо ближнего превыше моего. Ибо "я", "мой" обозначает индивидуальные, эгоистические амбиции, а "ближний", любой, все равно какой, персонифицирует вид Хомо. Расхождения начинаются уже на ритуальном уровне, там, где этот основной биологический догмат приходится вписывать в контекст конкретной цивилизации, конкретной социальной структуры. Но беда этических религий была в том, что они, дабы утвердиться и завоевать массы, должны были тем или иным способом срастаться с аппаратом насилия - государством, и, начиная включать в себя заповеди требования насилия, в той или иной степени превращались в в свою противоположность. Всякая религия стремилась стать государственной, потому что в этой ситуации все ее враги оказывались врагами государства с его мощным аппаратом подавления, армией и сыском. Но в этой же ситуации всех врагов государства религии приходилось объявлять своими врагами - и происходил непоправимый этический надлом. Это хорошо подтверждается тем, что, чем позже возникала религия, то есть чем более развитые, жесткие и сильные государственные структуры существовали в мире к моменту ее возникновения - тем большую огосударственность религия демонстрирует. От довольно-таки отстраненного буддизма через христианство, претендовавшее на главенство над светскими государями, к создавшему целый ряд прямых теократий исламу.
- Очень логично, - сказал император. Он слушал внимательно, чуть подавшись вперед и не сводя пристальных глаз с моего лица. Вяло дымились забытые сигареты.
- Мы полностью отказались от какого бы то ни было ритуала. Мы совершенно не стремимся к организованному взаимодействию со светской властью. Мы апеллируем, по сути, лишь к тем, кого я назвал четвертыми - к людям с этической доминантой в поведении. Им во все времена жилось не легко, нелегко и теперь. Они совершенно непроизвольно принимают на себя первый удар при любых социальных встрясках, до последнего пытаясь стоять между теми, кто рвется резать друг друга - и потому, зачастую, их режут и те и другие. Они часто выглядят и оказываются слабее и беспомощнее в бытовых дрязгах... Мы собираем их, вооружаем знаниями, объясняем им их роль в жизни вида, закаляем способность проявлять абстрактную доброту чувств в конкретной доброте поведения. Мы стараемся также облегчить и сделать почетным уподобление этим людям для тех, кто не обладает ярко выраженной этической доминантой, но по тем или иным причинам склоняется к ней. Это немало.
- Чем же заняты ваши... уж не знаю, как и сказать... теоретики?
- О, у них хватает дел. Ну, например. Сказать: благо ближнего важнее - это просто. Просто и претворить эти слова в жизнь, когда с ближним вы на необитаемом острове. Но в суетном нашем мире, где ближних у нас уж всяко больше одного, ежечасно перед человеком встают проблемы куда сложнее тех, что решают математики в задачах о многих телах.
- Неужели и здесь вы считаете возможным выработать некие правила?
- Правила - никоим образом, государь. Но психологические рекомендации - безусловно. Определенные тренинги, медитативные практики... но я не силен в этом, государь, прошу простить.
- Хорошо, - он наконец стряхнул в пепельницу длинный белый хвостик пепла, уже изогнувшийся под собственной тяжестью. - Я как-то упустил... Ведь коммунизм начинался как экономическая теория.
- О! - я пренебрежительно махнул рукой. - Ополоумевшая от барахла Европа! Похоже, Марксу поначалу и в голову ничего не шло, кроме чужих паровых котлов и миллионных состояний! "Бьет час капиталистической собственности. Экспроприаторов экспроприируют"! В том, что коммунисты отказались от вульгарной идеи обобществления собственности и поднялись к идее обобществления интересов - львиная заслуга коммунистов вашей державы, государь.
- Ленин... - осторожно, будто пробуя слово на вкус, произнес император.
- Да.
- Обобществление интересов - это звучит как-то... настораживающе двусмысленно.
- Простите, государь, но даже слово "архангел" становится бранным, когда его произносит сатана. Речь идет, разумеется, не о том, чтобы всем навязать один общий интерес, а о том, чтобы всякий индивидуальный интерес учитывал интересы окружающих и, с другой стороны, чтобы всякий индивидуальный интерес, весь их спектр, был равно важным и уважаемым для всех. Это - идеал, конечно... как и всякий религиозный идеал.
- В молодости я читал какие-то работы Ленина, но признаюсь, князь, они не заинтересовали меня, не увлекли.
Я помедлил.
- Рискну предположить, государь, что в ту пору вы были молоды и самоуверенны. Жизнь представлялась веселой, азартной игрой, в которой все козыри у вас в руках.
- Возможно, - император улыбнулся уголками губ. - При иных обстоятельствах я с удовольствием побеседовал бы с вами об этом, вы изрядный собеседник. Но сперва покончим с тем, что начали. В изложенном вами я не вижу религиозного элемента. Вполне здравое, вполне материалистическое, чрезвычайно гуманистическое этическое учение, и только. Через несколько минут вы поймете, почему я так этим интересуюсь. Скажите мне вот что. Возможен ли религиозный фанатизм в коммунизме, и какие формы он может принять, коль скоро сам коммунизм религиозного элемента, как мне кажется, не имеет?
- Ваше величество, чем отличается этическая религия от этического учения? Лишь тем, что ее догматы опираются на некий священный авторитет, некую недосказанную истину, каковая, в сущности, и является предметом веры - а все остальные предписания уже вполне материалистично вытекают из нее. Священным авторитетом для нас является вид Хомо. Недоказуемой истиной, в которую нужно поверить всем сердцем - то, что вид этот заслуживает существования. Ведь это не из чего не следует логически. Никто не писал этого кометами на небесах. Люди вели и ведут себя зачастую так, словно бы им все равно, родится ли следующее поколение или нет. Презрение к людям лежит в основе такого поведения - подсознательно укоренившееся, в частности, еще и оттого, что все религии рассматривают наше бытие лишь как предварительный и греховный этап бытия вечного. Уверовать в то, что сей греховный муравейник есть высшая ценность - нелегко, а иным и отвратительно. То, что я рассказывал прежде, было от ума - а вот то короткое и главное из сердца, что вы просили, государь, своего рода символ веры. Род людской нуждается в существовании, значит, всякое мое осмысленное действие должно приносить кому-то пользу. И речь идет не только о благотворительности или тупом жертвовании собой. Коль скоро наш сложный социум для своей полноценной жизни требует тысяч разнообразных дел, лучше всего помогать людям я могу, делая как можно лучше свое дело. Значит, всякий мой успех - для людей, но ни в коем случае - люди для моего успеха.
- Достойная вера, - проговорил император, - я мог бы, правда, спорить относительно грешного муравейника как высшей ценности - но спор по поводу истинности недоказуемых истин... или, скажем даже так - равнодоказуемых истин, есть удел злобных глупцов, ищущих повода для драки.
- Истинно так.
- А в целом вы столь привлекательно и убедительно это изложили... все кажется таким естественным и очевидным, что в пору мне принимать ваши обеты.
- Я был бы счастлив, ваше высочество, - сказал я. - Но, боюсь, для российского государя сие непозволительно формально.
Он снова чуть усмехнулся.
- Я наслышан о том, что ваши товарищи в подавляющем большинстве своем являются прекрасными людьми и в высшей степени надежными работниками. Мне отрадно видеть, что влияние вашей конфессии неуклонно растет, ибо ее благотворное влияние на все сферы жизни страны неоспоримо. И теперь я лучше понимаю почему. Но вот в чем дело...
Глаза его опустились, теперь он избегал встретиться со мною взглядом. Помедлив, он вновь достал и открыл портсигар. Протянул мне. Я отрицательно качнул головой. Император, поразмыслив, защелкнул портсигар и убрал.
- Иван вольфович уже сказал вам, что в круге подозреваемых с самого начала оказались только четыре человека. Один отпал сразу. Двое других уже найдены, допрошены и отпущены; очевидно, они ни в чем не замешаны. Некоторые странности, как мне сказали, были замечены незадолго до катастрофы в поведении четвертого... смотрите, какое совпадение - в моем перечислении, как и в вашем, он четвертый. И этот четвертый исчез.