Просто не верилось, что туннель этот проложен где-то в глубочайших недрах города. Искусство, пользовавшееся всем Диаспаром как одним огромным холстом, проникло и сюда, и им казалось, что небо над ними распахнуто навстречу райским ароматным и свежим ветрам.
Вскоре невидимая сила мягко опустила их на пол огромного эллиптического зала, по всему периметру которого шли окна. Через них молодые люди могли охватить взором невыразимо манящий пейзаж — сады, горящие ярким, с просверками, пламенем цветов. Да, в Диаспаре были и сады — хотя бы вот эти, но они существовали только в воображении художника, который их создал. Вне всякого сомнения, таких цветов в природе не существовало;..
— Нам дальше, — проговорил наконец Олвин — Ведь это только начало… — Он прошел через одно из окон, и… иллюзия разрушилась. За пропустившим его стеклом не было никакого сада — только круговой проход, круто загибающийся кверху. Олвин все еще видел Алистру в нескольких шагах от себя, но знал, что для нее он уже невидим. Алистра, однако, не заставила себя ждать.
Пол медленно пополз вперед, словно бы в рабской готовности доставить их к цели путешествия. Они сделали по нему несколько шагов, но скорость пола стала столь большой, что уже не было никакой необходимости шагать еще и самим.
Проход все так же поднимался вверх и через сотню футов шел уже совершенно под прямым углом к первоначальному своему положению. Но постичь эту перемену можно было лишь логикой, чувства говорили, что движение происходит по безупречной горизонтали. Тот факт, что на самом деле они двигались вверх по стенке вертикальной шахты глубиной в несколько тысяч футов, совершенно ничем не тревожил этих молодых людей: отказ гравикомпенсаторного поля был немыслим.
Наконец коридор пошел с «наклоном» вниз, а потом опять изменил свое направление под прямым углом к вертикальной плоскости. Движение пола незаметно все замедлялось и замедлялось, наконец он совсем остановился в конце длинного зала, стены которого были выложены зеркалами, и Олвин понял, что уж здесь-то Алистру никак не поторопишь. Дело было не только в том, что некоторые черты женского характера без малейших изменений выжили со времен Евы, просто никто не смог бы не поддаться очарованию этого места. Ничего подобного ему, насколько было известно Олвину, в Диаспаре не существовало. Благодаря какой-то уловке художника, только некоторые из этих зеркал отражали мир таким, каким он был на самом деле. Порой в этом зазеркалье возникали другие люди, они двигались в разных направлениях, и Олвин несколько раз отмечал в толпе знакомые лица. Он отлично отдавал себе отчет в том, что это вовсе не были его друзья по нынешнему существованию. Глазами неизвестного художника он глядел в прошлое и видел предыдущие воплощения тех, кто населял мир сейчас. Напомнив о его непохожести на других, пришла печальная мысль, что, сколько бы он ни ждал перед этими переменчивыми картинами, никогда ему не увидеть древнего эха самого себя…
— Знаешь, где мы? — спросил Олвин у Алистры, когда они уже миновали зеркальный зал.
— Наверное, где-то у самой окраины города, — беззаботно ответила девушка.
— Мы в башне Лоранна, — объяснил Олвин, — это одна из самых высоких точек Диаспара. Идем, я тебе покажу!
Он взял девушку за руку и вывел ее из зала. Они ступили в длинный, совершенно прямой туннель, в котором с постоянной силой дул ветер. Туннель простирался горизонтально на сотни футов в обоих направлениях, и окончания его представлялись очень крохотными светлыми кружочками.
— Не нравится мне здесь, — поежилась Алистра. — Тут холодно!
Возможно, ей еще ни разу в жизни не приходилось испытывать настоящего холода, и Олвин почувствовал себя виновато. Молча передал он ей свой плащ.
Ветер толкал их в спину, идти было даже приятно, и вскоре они добрались до конца туннеля. Широкая решетка из резного камня преградила им путь — и кстати, поскольку они стояли над пустотой. Огромное вентиляционное отверстие открывалось прямо на отвесной стене башни, и под ними зияла пропасть глубиной по меньшей мере в тысячу футов. Они находились высоко на внешнем обводе города, и Диаспар расстилался под ними — мало кто из их мира когда-либо видел его таким.
Им представилась картина, обратная той, что наблюдал Олвин в центре Парка. Теперь он сверху вниз смотрел на концентрические волны из камня и металла, многомильными дугами уходящие к сердцу города. Далеко-далеко, за силуэтами башен виднелись лужайки, деревья и Река с ее вечным круговым течением. А еще дальше — к небу снова начинали карабкаться бастионы Диаспара.
Стоя рядом с Олвином, Алистра тоже глядела на открывшийся вид — глядела с удовольствием, однако без малейшего удивления. Ей и прежде приходилось видеть свой город с почти столь же высоких точек, но в обстановке куда более комфортабельной.
— Вот он, наш мир — весь, целиком, — проговорил Олвин. — А теперь я хочу показать тебе еще кое-что…
Он повернулся спиной к решетке и двинулся навстречу далекому светлому, пятнышку на противоположном конце туннеля.
Он прошагал немного, когда до него вдруг дошло, что Алистра так и не сдвинулась с места. Она стояла и смотрела на него, плащ, который он ей дал, трепетал на ветру, рука девушки застыла на полпути к лицу… Олвин видел, что губы ее шевелятся, но слова не долетали до него. Он оглянулся на нее сперва удивленно, потом с нетерпением и не без жалости. То, о чем говорил Джизирак, оказалось правдой: Алистра не могла следовать за ним! Она догадалась, что означал этот дальний кружок света, через который в Диаспар от века стремился поток воздуха. За ее спиной цвел знакомый ей мир, полный чудес, плывущий по реке Времени, подобно блистающему, но наглухо запаянному пузырьку. А впереди, на расстоянии каких-то шагов, простирались запустение и дикость — мир пустыни, мир Пришельцев…
Олвин возвратился к девушке и удивился, обнаружив, что ее бьет дрожь.
— Чего ты испугалась? — спросил он. — Мы же все еще в Диаспаре, в безопасности! И раз уж мы выглянули в то окно, что позади нас, то, конечно, мы можем посмотреть и в это!..
Алистра глядела на него так, как если бы он был неведомым чудовищем.
— Ни за что я не смогу… — прошептала она наконец — Стоит мне только подумать об этом, как меня мороз пробирает — холодно делается почище, чем от этого ветра. Не ходи дальше, Олвин!..
— Но ведь в этом же нет никакой логики, — укоризненно настаивал он.
— Ну что с тобой может приключиться, если ты дойдешь до того конца туннеля и выглянешь наружу! Конечно, место там странное и пустынное… но в нем нет ничего ужасного…
Алистра даже не захотела дослушать. Она резко повернулась на каблуках и побежала по длинному коридору, который вознес их прямо сюда сквозь пол вентиляционного туннеля. Олвин не сделал ни малейшего движения, чтобы задержать ее. Это было бы вопиющим проявлением дурных манер — навязывать другому человеку свою волю.
Он еще немного постоял, словно надеясь, что Алистра возвратится. Сама по себе реакция девушки его не удивила. И хотя ему было искренне жаль, что Алистра ушла, он все же не мог не подосадовать, что она не оставила ему плащ.
Идти наперекор ветру, вливающемуся в легкие города, было не только холодно, но и просто трудно. Олвину приходилось преодолевать не только сопротивление потока воздуха, но и ту силу, которая тянула его в город. Только добравшись до решетки и ухватившись за нее, он смог расслабиться. Промежутки в решетке были достаточно велики, чтобы он мог просунуть наружу голову, но все равно поле зрения оказалось ограниченным, потому что входное устье вентиляционной трубы было притоплено к стене.
И все же кое-что он мог видеть достаточно хорошо. Далеко-далеко внизу свет солнца убегал в пустыню. Почти горизонтальные лучи, проходя сквозь решетку, отбрасывали в глубину туннеля перемежающийся узор золота и черни. Слепящее сияние заставило Олвина сощуриться. Он стал пристально смотреть вниз на землю, по которой на протяжении неведомого числа веков не ступала нога человека. Ему представилось, что он разглядывает навсегда замерзшее море. Ибо миля за милей песчаные дюны волнами шли к западу и очертания их странно искажались в лучах заходящего солнца.
Там и сям непостижимые капризы ветра изваяли в песке какие-то водовороты и лощины, и порой трудно было поверить, что все это — работа стихии, а не дело рук разумных существ. Где-то в дальней дали — так далеко, что он часто не в силах был оценить расстояние, — тянулась гряда слегка оглаженных холмов.
Солнце уже касалось их кромки, свет его, ослабленный сотнями миль атмосферы, был красен. На диске светила видны были два огромных черных пятна. Олвин знал из уроков, что это в порядке вещей, но подивился, что может, оказывается, наблюдать явление вот так, запросто. Пятна очень напоминали два глаза, уставившиеся на него, одинокого, скрючившегося на своем наблюдательном пункте, где ветер, не переставая, свистел в ушах.
Сумерки так и не наступили. Сразу за уходом солнца лужи черной тени, плескавшиеся меж дюн, стремительно слились в одно необозримое озеро темноты. Краски схлынули с неба, теплота киновари и золота истаяла, оставив после себя лишь ледяную голубизну, которая становилась все глубже и глубже, оборачиваясь черной синевой ночи. Олвин ждал того захватывающего душу мига, который из всего человечества был ведом только ему одному, — мига, когда самая первая звезда, дрожа, пробудится к жизни…
Много недель минуло с того дня, когда он стоял здесь в прошлый раз, и он знал, что рисунок ночного неба за это время должен был измениться. Но все равно он не был готов к первой встрече с Семью Солнцами.
Они не могли называться никак иначе, его губы непроизвольно прошептывали два этих слова. Семь Солнц составляли совсем небольшую, очень тесную и удивительно симметричную группу в небе, еще согретом дыханием зашедшего дневного светила. Шесть из них располагались несколько вытянутым эллипсом, который в действительности — Олвин был в этом уверен — являлся безупречной окружностью, только чуть наклоненной к лучу зрения. Все семь звезд сияли разными цветами: он мог разобрать красный, голубой, золотистый и зеленый — оттенки других не поддавались глазу. И точно в центре этого строя сверкал одинокий белый гигант — самая яркая звезда на обозримом небосклоне. Вся группа поразительно напоминала драгоценное ювелирное изделие. Казалось немыслимым, выходящим за рамки законов вероятности, что создать такое совершенство могла природа.
Холод, пронизывающий до костей, заставил вернуться обратно, в город. Олвин оторвался от решетки и принялся растираться, чтобы восстановить кровообращение в озябших руках и ногах. Впереди, в том, дальнем, конце туннеля свет, струившийся из Диаспара, был так нестерпим, что на мгновение пришлось отвести глаза. За пределами города существовали и день, и ночь, но в его стенах зиял вечный полдень. По мере того как солнце садилось, небо над Диаспаром наполнялось рукотворным светом, и никто не замечал мига, когда исчезало естественное освещение. Люди изгнали тьму из своих городов еще до того, как научились обходиться без сна.
Олвин медленно двинулся в обратный путь через зеркальный зал. Его сознание все еще было занято картиной ночи и звезд. Он испытывал и необъяснимый подъем, и в то же время был подавлен. Он не находил ровно никакого способа, который помог бы ему скользнуть в эту огромную пустоту, да, собственно, не видел и никакой разумной причины так поступать. Джизирак сказал, что человек там, в пустыне, обречен на скорую гибель, и Олвин верил ему вполне. Быть может, наступит день и он отыщет способ покинуть Диаспар, но он знал, что даже в этом случае ему вскоре придется вернуться. Уйти в пустыню было бы забавной игрой, не более. Но игрой, которую он не сможет разделить ни с кем, и сама по себе она не даст ему ничего. И все же на это стоит пойти хотя бы только ради того, чтобы унять душевную тоску…