Ободренные этим обстоятельством герцоги и графы Кадуза стали открыто выражать неприязнь к королю Казмиру, причем многие подчеркнуто поднимали вопрос о том, кому именно служили безымянные убийцы, устроившие неслыханную засаду и скорую расправу в местности, где давно не слыхали ни о каких разбойниках.
Казмир почуял, куда дует ветер. Однажды вечером, когда представители кадузской знати совещались во время грозы, в зал заседаний вошла таинственная женщина в белом с высоким стеклянным сосудом в руках. Из сосуда клубились, как дым, и рассеивались шлейфом у нее за спиной струи разноцветного света. Словно в трансе, женщина подняла корону и опустила ее на голову герцога Тирлаха, супруга Этейн, младшей сестры Казмира. Женщина в белом молча удалилась, и больше ее никто не видел. Несмотря на возражения некоторых скептиков, знамение было признано достоверным проявлением воли богов, и Тирлаха возвели на трон. Казмир вернулся восвояси со своими рыцарями, удовлетворенный тем, что он сделал в Кадузе все возможное для осуществления своих планов — и действительно, его сестра Этейн, ныне королева Кадуза, была властной особой, внушавшей всеобщий трепет.
Сульдрун исполнилось четырнадцать лет — она достигла брачного возраста. Слухи о ее красоте разлетелись по всем Старейшим островам и дальше; в Хайдион то и дело прибывали молодые — и не столь молодые — вельможные особы, чтобы собственными глазами оценить достоинства принцессы.
Король Казмир принимал всех соискателей с неизменным гостеприимством, но не торопился поддержать того или иного кандидата, пока у него не было возможности сравнить все возможные варианты.
Жизнь Сульдрун становилась все сложнее — непрерывной чередой устраивались балы и празднества, пиршества и всевозможные увеселения. Некоторые из приезжих производили на нее приятное впечатление, иные — не столь приятное. Казмир, однако, никогда не интересовался ее мнением; оно в любом случае никак не повлияло бы на его решение.
В Лионесс прибыл соискатель совсем другого рода: брат Умфред, дородный круглолицый странствующий проповедник, уроженец Аквитании, ранее промышлявший на Пропащем острове и в епархии Скро.
Руководствуясь инстинктом, таким же чутким и безошибочным, как нюх, позволяющий хорьку выследить кролика и схватить его за горло, брат Умфред снискал расположение королевы Соллас. Настойчивый сладкоречивый подход миссионера был неотразим: королева обратилась в христианство.
Брат Умфред устроил часовню в Башне Палемона, буквально в нескольких шагах от анфилады апартаментов королевы Соллас. По рекомендации Умфреда, королева и принц Кассандр совершили обряд крещения и обязались ходить на заутреню в часовню.
Затем брат Умфред попытался обратить короля Казмира — и поплатился за самонадеянность.
«Чем ты здесь, в сущности, занимаешься? — потребовал разъяснений Казмир. — Ты ватиканский шпион?»
«Я смиренный служитель Всевышнего, — ответствовал Умфред. — Проповедую благую весть надежды и любви всем смертным без исключения, вопреки лишениям и преследованиям. Не более того».
Король Казмир презрительно рассмеялся: «Как насчет гигантских соборов в Аваллоне и Тасиэле? Деньги на их строительство получены от твоего „всевышнего“? Разумеется, нет. Их выжали из крестьян».
«Ваше величество, мы смиренно принимаем подаяния».
«Казалось бы, для всемогущего бога было бы проще чеканить монету, нежели притворяться нищим… Чтобы никаких больше „обращений“ у меня тут не было! Если ты примешь хоть ломаный грош от кого бы то ни было в Лионессе, тебя будут гнать кнутом отсюда до Смутного порта и отправят обратно в Рим в холщовом мешке».
Брат Умфред поклонился, не выражая ни обиды, ни возмущения: «Как будет угодно вашему величеству».
Сульдрун находила поучения брата Умфреда невразумительными, а его манеры — амикошонскими. Она перестала ходить в церковь, чем вызвала недовольство матери.
У Сульдрун почти не осталось времени для самой себя. Высокородные девицы сопровождали ее практически весь день, хихикая и сплетничая, замышляя мелочные интрижки, обсуждая платья и манеры и разбирая по косточкам гостей, приезжавших в Хайдион. Сульдрун редко оставалась в одиночестве, а возможность удалиться в старый сад предоставлялась еще реже.
Однажды, ранним летним утром, солнце светило так сладостно, а дрозд разливался такими печальными пересвистами в оранжерее, что Сульдрун просто не могла не уйти из дворца. Она притворилась, что недомогает, чтобы избежать общества горничных и фрейлин — те не преминули бы заметить ее отсутствие и сделать вывод, что она устроила свидание с любовником — и, пробежав вверх по сводчатой галерее, скрылась за трухлявой дверью в стене и спустилась в сад.
Что-то изменилось. У принцессы возникло ощущение, что она впервые видит свой сад — несмотря на то, что каждая деталь, каждое дерево, каждый цветок были ей знакомы и дороги. Сульдрун озиралась по сторонам, горестно сознавая потерю детского ясновидения. Она заметила признаки запустения: наглые пучки буйных сорняков теснили скромно растущие в тени колокольчики, анемоны и фиалки. Напротив, среди кипарисов и маслин, крапива поднялась выше гордого златоцветника. Тропу, которую она так старательно выложила пляжной галькой, местами размыло дождем.
Сульдрун медленно подошла к старому цитрусу: здесь она провела столько мечтательных часов… Сад словно съежился. Воздух полнился просто солнечным светом, а не чарующим сиянием, предназначенным только для нее и только здесь. А дикие розы, несомненно, распространяли более пьянящий аромат, когда она впервые спустилась в этот сад. Послышался шорох скрипящей под ногами гальки — обернувшись, Сульдрун обнаружила расплывшегося в лучезарной улыбке брата Умфреда. На проповеднике была бурая ряса, перевязанная черной веревкой. Монах откинул капюшон на спину, выбритая розовая лысина сверкала на солнце.
Проворно убедившись в том, что вокруг больше никого нет, брат Умфред поклонился и молитвенно сложил ладони: «Благословенная принцесса, неужели вы гуляете так далеко без сопровождения?»
«Именно так — я прихожу сюда, чтобы никто не нарушал мое уединение, — тоном, лишенным всякой теплоты, ответила Сульдрун. — Мне нравится быть одной».
Продолжая елейно улыбаться, Умфред снова огляделся: «Укромный уголок. Я тоже наслаждаюсь одиночеством — может быть, мы с вами сотворены из одного и того же теста?» Умфред подошел ближе, остановившись на расстоянии протянутой руки: «Рад, что нашел вас здесь. Честно говоря, мне давно хотелось с вами побеседовать».
Сульдрун отозвалась еще холоднее: «Я не желаю беседовать ни с вами, ни с кем-либо другим. Я сюда пришла, чтобы мне никто не мешал».
Брат Умфред скорчил шутливо-ироническую гримасу: «Уже ухожу! И все же, неужели вы думаете, что вам подобает оставаться одной в глухом овраге? Можно себе представить, как распустятся языки, если об этом узнают при других дворах! Все будут гадать: кому вы оказываете благосклонность в такой интимной обстановке?»
В ледяном молчании Сульдрун повернулась к священнику спиной. Брат Умфред отреагировал еще одной комической гримасой, пожал плечами и засеменил вверх.
Сульдрун села на траву, прислонившись к стволу цитруса. Она подозревала, что монах притаился где-то выше, среди скал, надеясь узнать, кому она назначила свидание.
В конце концов она встала и начала подниматься по тропе. Возмутительное осквернение старого сада присутствием Умфреда частично восстановило былые чары, и по пути Сульдрун задерживалась, чтобы вырвать сорняки. Может быть, завтра утром у нее найдется время на уничтожение крапивы.
Совещаясь с королевой Соллас, брат Умфред выдвинул несколько предложений. Королева поразмышляла, после чего, в приступе холодной решительной злобы — Сульдрун давно не вызывала у нее никаких нежных чувств — дала соответствующие указания.
Несмотря на ее желание скоро вернуться, прошло несколько недель, прежде чем Сульдрун сумела снова посетить старый сад. Затворив за собой дощатую дверь в стене, она обнаружила бригаду каменщиков, работавших там, где стояло древнее святилище. Они уже расширили окна, установили дверь и снесли заднюю стену, чтобы сделать внутреннее помещение более просторным; кроме того, они заменили бывший алтарь новым. Принцесса с негодованием спросила бригадира: «Что вы тут строите?»
«Церквушку, ваше высочество — или, как ее называют, часовню — чтобы христианский жрец мог отправлять свои обряды».
Сульдрун чуть не потеряла дар речи: «Кто… кто разрешил?»
«Самолично королева Соллас, ваше высочество — чтобы ей проще и удобнее было молиться».
Глава 6
В проливе между Дассинетом и Тройсинетом возвышался остров Скола — нагромождение скал и утесов миль двадцать в поперечнике, населенное людьми, именовавшими себя «скилями». В центре острова вулканический пик Кро периодически напоминал о своем присутствии бурчанием в недрах, струйкой пара или клокотанием серы. От вулкана Кро расходились четыре крутых хребта, делившие остров на четыре герцогства: Садаракс на севере, Корсо на востоке, Рамнантус на юге и Мальванг на западе. Номинально этими доменами правили герцоги, принесшие присягу верности королю Дассинета Айвару Эксцельсусу.
В действительности же скили, темнокожий лукавый народ неизвестного происхождения, были неуправляемы. Они жили отдельными кланами на горных лугах, встречаясь только в пору ужасных злодеяний. Вендетта — кровная месть и месть за месть — стала законом их жизни. С точки зрения скиля доблесть заключалась в умении незаметно перемещаться, обманывать врага и бесстрашно нападать, в кровожадности и способности стоически переносить пытки. Слово скиля, будь то обязательство, гарантия или угроза, можно было практически приравнять к неизбежности; по сути дела, дословное и неукоснительное выполнение скилями их клятв порой граничило с нелепостью. От рождения до смерти жизнь скиля становилась непрерывной чередой убийств, пленений, побегов, диких погонь и дерзких вылазок с целью освобождения заложников, что не слишком вязалось с безмятежной красотой горных пастбищ, напоминавших сказочные пейзажи Аркадии.
В праздничные и ярмарочные дни иногда объявлялось перемирие; в таких случаях кутежи и безудержное веселье выходили за рамки разумных представлений. Все было чрезмерно: столы ломились от яств, поглощалось невероятное количество вина, страстная музыка сопровождала неистовые пляски. Охваченные внезапным приступом сентиментальности, скили могли за одну минуту положить конец вековой вражде и забыть о сотнях убийств. В слезах, под аккомпанемент воспоминаний, восстанавливались древние дружеские связи. Прекрасные девы и галантные молодые люди встречались и влюблялись друг в друга — или встречались и вскоре расставались. Восторг и отчаяние, соблазнения и похищения, преследования, несчастные случаи, оскорбления достоинства — все это приводило к новой междоусобной вражде и кровной мести.
Скили из кланов западного побережья, когда на них находило настроение, переправлялись через пролив в Тройсинет, где всячески бедокурили — в том числе грабили, убивали, насиловали женщин и захватывали заложников.
Король Гранис давно и часто жаловался на эти преступления Ай-вару Эксцельсусу, заявлявшему в ответ, что подобные вторжения давали выход избытку энергии молодых людей, не более того. Он давал понять, что, по его мнению, королевское достоинство не позволяло ему уделять внимание таким досадным мелочам. В любом случае, в распоряжении Айвара Эксцельсуса не было никаких практических средств, позволявших предотвращать набеги горцев.