Два молчаливых лакея ждали его в гардеробной. Барон позволил переодеть себя в деловой костюм, потом поднялся в мансарду, обшитую черным деревом. На месте, где должно было быть окно, открывался вход в бесконечный, темнеющий с расстоянием коридор, похожий на те, что возникают между двух зеркал. Две сверкающие полоски рельсов, проложенные по его полу, сходились в глухой бесконечности. Барон взялся за кисть шнура, свисающего с потолка, легонько дернул. Прокатился удар гонга. В стене напротив коридора открылись ворота, и оттуда медленно выкатилась электроколяска, темно‑красная, лаковая, с блестящими медными ручками и фонарями. Кучер‑пилот спрыгнул с козел, распахнул перед бароном дверцу. В диване под слоем кожи и ватина были резиновые подушки, налитые теплой водой.
– Поехали, – сказал барон, откинувшись на спинку, и благосклонно помахал кучеру двумя пальцами. Тот ослепительно улыбнулся в ответ, натянул на глаза огромные очки, застегнул под подбородком шлем и перекинул через плечо концы бежевого шелкового шарфа.
Запели моторы, и коляска, легко набирая скорость, понеслась по рельсам. Стыков не было, и только рвущийся посвист воздуха проникал снаружи в тишину салона. Изредка в стенах коридора возникали окна – достаточно длинные, чтобы рассмотреть кружево крыш, какие‑то башни с зубцами, клочковатые облака.
Барон прикрыл глаза. Ехать еще почти час…
С двадцать первого по двадцать третье февраля буду находиться в Риме, в отеле «Канопа». Подлинники фотографий, на которых запечатлены встречи Дрозда с информатором, буду иметь при себе. Необходима немедленная эвакуация в нейтральную страну, где я передам фотографии известному мне лицу в присутствии германского консула. Напоминаю о шведском паспорте и гонораре".
Нойман грохнул кулаком по столу – пресс‑папье отозвалось надтреснутым звоном – и вдавил клавишу селектора.
– Где этот засранец Штурмфогель?!
– У него отпуск до завтра, – отозвался секретарь, – вы сами подписали…
– Послать машину – и хоть дохлого – сюда!!! А пока найди мне Кляйнштиммеля… да и Гуго заодно…
Он откинулся от стола, тяжело дыша. В кабинете словно туман клубился. Красноватый. А ну, спокойнее, осадил он себя. Так можно ведь и не дожить до победы…
…Немного позже, глядя на серое, в бисеринках пота лицо Штурмфогеля, он испытал вполне понятное удовлетворение: негодяй мучается, хоть и по другой причине. Каждый переносил издевательские процедуры доктора Ленарда по‑своему, кто‑то вообще вставал, заправлял рубашку и шел работать, а Штурмфогель отключался на два‑три дня. Может быть, то, что помогает предателю проходить контроль лояльности, и требует такой отдачи сил?.. Заключение Ленарда лежало на столе – почти безупречное. Лежало рядом с текстом телепатемы.
– А теперь, – не ответив на приветствие, зарычал Нойман, – объясни, что все это значит! Почему твой агент перестал тебе доверять? Сразу после того, как увидел фотографии предателя? А?
Штурмфогель покачнулся и оперся о крышку стола. Глаза его бегали по неровным строчкам. Кажется, он перестал разбирать почерк Ноймана. Потом он посмотрел на шефа, на Гуго, на Кляйнштиммеля…
– Ты это что… серьезно?
– Серьезнее не бывает, – сказал Гуго. – Это почти доказательство. Осталось получить сами картинки. Ты можешь признаться, это облегчит жизнь и нам, и тебе.
– Какой‑то бред…
– Это твой агент, не так ли? Ты сам говорил, что доверяешь ему.
– Какой‑то бред…
– Это твой агент, не так ли? Ты сам говорил, что доверяешь ему.
– Я говорил еще, что он может работать на противника.
– Тогда зачем ему удирать в нейтральную страну? Нет‑нет, вероятность такая остается, – поднял ладонь Нойман. – Только поэтому ты проживешь еще несколько дней. Послезавтра полетишь в Загреб, оттуда тебя перебросят в Рим, там встретишься с Ортвином и заберешь у него фотографии. Все время будешь под контролем. Любой твой чих, не понятый контролерами, будет твоим последним чихом. Ясно?
– Он просил – в нейтральную страну…
– Он просил! А куда? В Турцию? Или уж сразу в Аргентину? В Загреб из Рима мы его перебросим легко, а потом – если он действительно сдаст нам предателя – через Германию в Швецию. Паспорт его готов, – Нойман брезгливо поморщился, – и гонорар тоже. Все это будет у тебя – вручишь…
– Подожди, – сказал Штурмфогель. – Откуда в Риме может быть наш консул? Ты заработался, шеф.
Несколько секунд Нойман тяжело смотрел Штурмфогелю куда‑то в район солнечного сплетения.
– Да, – сказал он наконец. – Заработаешься тут… Встречаться в Риме, на вражеской территории, ты с ним не можешь, раз он тебе не доверяет. И вывезти его из Рима без тебя не получится. Тупик?
– Сделаем так, – заговорил Гуго. – В Риме с ним встречусь я. Совершенно посторонний человек, не имеющий никакого отношения… а потом улучу момент и подброшу его… Что произойдет с телом? – повернулся он к Штурмфогелю.
– Судороги, потом ступор, – неохотно ответил Штурмфогель. – В госпитале в тот раз поставили диагноз: тяжелое отравление парами бензина.
– Значит, он там и теперь попадет в госпиталь. Наверху мы все с ним пообщаемся… Может быть, он даже не захочет возвращаться за своим телом. А если захочет – то вывезем и тело. Хоть в Швецию, хоть на Шпицберген…
Нойман побарабанил пальцами по столу.
– Если других предложений нет, то план принимается. А ты, – показал на Штурмфогеля, – с этой минуты под арестом. В своем кабинете. В сортир – под охраной. Из здания не выходить. Наверх – запрещаю. Все. Убирайся.
Штурмфогель попятился от стола шефа и споткнулся о складку ковра.
ОДИН
Два дня из трех, традиционно выделяемых лично ему для отдыха после проверки лояльности, Штурмфогель использовал совсем для других целей. Можно сказать – преступных целей.
Теперь в «Факеле» два предателя…
Ну и пусть. Это они – рыцарь Гуго, Нойман, Юрген, – это они предают Верх. Предают древний Салем, Великий Город, губят его даже не за Германию – за Гитлера.
…С трудом дотащившись до дому после унизительных и опустошающих процедур Ленарда, он раздел себя, уложил на кровать – и метнулся вверх, пока еще оставалось немного сил, чтобы совершить этот скачок. У него было в запасе где‑то сорок восемь часов, в течение которых его гарантированно не побеспокоят.
Он ожидал, что окажется в своей квартирке, скучной и неухоженной, зато с великолепным видом из окна; однако вместо этого неожиданно обнаружил себя в просторной ванне, пахнущей можжевельником. Тут же откинулась занавеска, и в ванну грациозно вступила стройная смуглая женщина…
Да, здешнее тело не теряло времени даром… но как некстати!.