Агент Собеса остановил Гила повелительно-испытующим взглядом: «Что нашло на Амианте? Почему он ведет себя, как последний хаотист?»
«Не знаю, — отвечал Гил. — Но он не хаотист. Он хороший человек».
«И я так думаю, поэтому и беспокоюсь. Нарушение правил не пойдет ему на пользу, и тебе тоже следовало бы это понимать».
В глубине души Гил считал, что Амианте чуточку рехнулся, но ни в коем случае не подозревал отца в намерении нанести кому-нибудь ущерб. Он воздержался, однако, от обсуждения своей точки зрения с Эльфредом Коболом.
«Твой отец, к сожалению, рассеян и забывчив, а это приводит к пагубной неосторожности, — продолжал Эльфред. — Ты, по существу, надежный парень. Ты должен ему помочь. Береги отца, предостерегай его! Возня с несбыточными мечтами и подстрекательскими трактатами только приблизит к красной черте стрелку его штрафного счетчика».
Гил нахмурился: «То есть «повысит потенциал»?»
«Да. Знаешь, что это значит?»
Гил отрицательно помотал головой.
«Ну что ж. Понимаешь ли, в главном управлении службы соцобеспечения стоят шкафы с ящичками, а в ящичках — железные сердечники, вставленные между контактами индикаторов. Их называют штрафными счетчиками. На каждого иждивенца заведен счетчик — в том числе на меня, на Амианте и на тебя. Как правило, сердечники лежат и лежат себе, и ничего с ними не делается. Некоторые сердечники намагничивают. После каждого проступка или отклонения от правил сердечнику нарушителя сообщается магнитный заряд, точно отмеренный пропорционально серьезности нарушения. Если провинившийся берется за ум и больше не нарушает правила, заряд постепенно рассеивается и исчезает. Но если обнаруживаются повторные нарушения, заряд накапливается. В конце концов, когда стрелка счетчика доходит до красной черты, подается сигнал, и рецидивиста отправляют на реабилитацию».
Впечатленный и подавленный, Гил смотрел на площадь невидящими глазами. «А что происходит, когда человека реабилитируют?» — спросил он.
«Хо-хо! — сурово произнес Эльфред Кобол. — Хочешь, чтобы я выдал секреты гильдии? Об этом не говорят. Тебе достаточно знать, что реабилитированный нарушитель исправляется, то есть больше не испытывает поползновений к нарушению правил».
«А на нелегалов тоже заведены счетчики?»
«Нет. Они не иждивенцы, не зарегистрированы в системе. Когда нелегалы совершают преступления — а это происходит довольно часто — они не пользуются социальной терапией и не проходят реабилитацию. Их просто изгоняют из Амброя».
Гил, прижимавший к груди кульки с продуктами, невольно задрожал — может быть, этому способствовал налетевший порыв холодного ветра.
«Мне пора домой», — тихо, испуганно сказал он.
«Ну и ступай. Я загляну к твоему отцу через десять-пятнадцать минут».
Гил кивнул и побежал домой. Войдя в мастерскую, он с ужасом прижался спиной к двери. Амианте заснул за верстаком, положив голову на руки. Справа и слева, разбросанные по верстаку, валялись дублированные материалы — все, что успел скопировать Амианте. Видимо, он пытался их отсортировать или что-то искал, когда усталость после бессонной ночи взяла верх.
Гил бросил кульки с продуктами, закрыл дверь на засов и подбежал к верстаку отца. Будить его было бесполезно — даже проснувшись, Амианте еще долго приходил бы в себя. Лихорадочно собрав все копии, Гил сложил их в коробку, засыпал обрезками и опилками, после чего задвинул коробку под свой верстак. Только после этого он решил разбудить отца: «Проснись! Сейчас придет Эльфред Кобол!»
Амианте застонал, судорожно выпрямился, взглянул на Гила помутневшими глазами.
Гил заметил еще два листа-дубликата, прежде заслоненные руками и головой Амианте. Гил схватил их, но тут же в дверь постучали. Гил засунул бумаги в ящик с деревянной стружкой и в последний раз проверил, не осталось ли на виду что-нибудь запрещенное. Мастерская выглядела достаточно невинно.
Гил отодвинул засов. Эльфред Кобол вопросительно поднял бровь: «С каких пор вы закрываете дверь перед приходом агента Собеса?»
«Прошу прощения, — запинаясь, пробормотал Гил. — Я нечаянно».
К тому времени Амианте уже собрался с мыслями и озабоченно озирался, пытаясь понять, куда делись бумаги.
Эльфред подошел к нему: «Иж Тарвок, хотел бы напоследок сказать вам несколько слов».
«Напоследок?»
«Да. Мы знакомы много лет — с тех пор, как я начал обслуживать ваш квартал. Но время идет, я старею, и мне все тяжелее делать ежедневные обходы. Поэтому меня переводят в контору Эльзенского управления. Я пришел попрощаться с вами и с Гилом».
Амианте медленно поднялся на ноги: «Мне очень жаль. Мы к вам привыкли».
Эльфред Кобол скривил рот в язвительной усмешке — улыбаться он не умел: «Ну что ж, мое последнее наставление: занимайтесь резьбой по дереву, не беспокойтесь о других вещах. Постарайтесь прививать сыну правоверные привычки. Почему бы вам не пойти и не попрыгать с ним в Храме, хотя бы раз в неделю? Ваш пример пойдет ему на пользу».
Амианте вежливо кивнул.
«Ну что ж, — повторил Эльфред Кобол. — Позволю себе попрощаться с вами и передаю вас на попечение Шьюта Кобола, отныне занимающего мою должность».
Глава 7
Стилем социального обслуживания Шьют Кобол во многом отличался от Эльфреда. Будучи значительно моложе предшественника, он предпочитал одеваться и вести себя с соблюдением формальностей, проводя интервью пунктуально и методично. Сухопарый, с жестким ежиком черных волос на затылке, Шьют изъяснялся точно и кратко, в паузах опуская уголки рта, что придавало его узкому лицу огорченное выражение. Совершая предварительный обход, он предупредил подопечных, что намерен строго придерживаться правил Собеса и ожидает от жильцов их буквального соблюдения. Амианте и Гилу он ясно дал понять, что не одобряет их склонность к беспорядку и праздному времяпровождению: «Каждый из вас, судя по результатам психиатрического обследования, способен производить больше среднего амбройского иждивенца, тогда как фактически ваша продуктивность гораздо ниже нормальной для вашей категории. Младший иж Тарвок не проявляет должного прилежания ни в школе гильдии, ни в Храме...»
«Он учится у меня», — спокойно прервал агента Амианте.
«Даже так? Чему, в дополнение к резьбе по дереву?»
«Я научил его читать и писать, арифметике — в меру моих способностей — и еще нескольким полезным вещам».
«Настоятельно рекомендую вашему сыну серьезно подготовиться к экзаменам и поступить во второй класс храмовых послушников. Согласно имеющимся записям, он часто пропускает занятия и не получил зачет ни по одному из выкрутасов».
Амианте пожал плечами: «Он еще растет...»
«А вы сами? — не отставал Шьют Кобол. — Насколько мне известно, на протяжении последних четырнадцати лет вы посещали Храм два раза, а прыгали только однажды!»
«Не может быть! В управлении, наверное, что-то перепутали».
«В управлении ничего не путают! Ваше предположение свидетельствует о непонимании того, как работает система. Можете ли вы предъявить записи, противоречащие моим данным, позвольте спросить?»
«Нет».
«В таком случае, почему за последние четырнадцать лет вы прыгали только один раз?»
Раздосадованный Амианте взъерошил волосы обеими руками: «Не хватает прыткости. Выкрутасы даются с трудом... и время поджимает...»
В конце концов Шьют Кобол удалился. Гил смотрел на отца, ожидая замечаний, но Амианте только устало покачал головой и сгорбился над верстаком.
Панель Амианте с десятками выглядывающих из-за решетки лиц в день Последнего Арбитража удостоили оценки 9,503, то есть отнесли к высшему разряду «Акме», а в среднем его изделия, произведенные за год, получили оценку 8,626 — значительно выше, чем требовалось для маркировки клеймом первого, экспортного разряда.
Ученической ширме Гила дали оценку 6,855, заметно превышавшую минимальный уровень 6,240, необходимый для присуждения второго разряда «изделий внутреннего пользования»; теперь ей надлежало храниться на оптовом складе в Восточном посаде. Гила похвалили за непринужденность композиции, но посоветовали придавать отделке больше изящества и утонченности.
Гил, надеявшийся сразу получить первый разряд, сильно огорчился. Амианте отказался комментировать приговор, ограничившись кратким советом: «Начинай другую панель. Когда им нравятся поделки, присуждают первый разряд. Когда не нравятся — второй. А то и бракуют. Достаточно делать то, что нравится судьям. Это не так уж трудно».
«Хорошо, — сказал Гил. — Буду вырезать ширму на тему «Мальчики целуются с девочками»!»
«Гмм... — Амианте почесал в затылке. — Тебе двенадцать лет? Знаешь что, подожди еще год-другой. Почему бы не выбрать какой-нибудь невинный популярный сюжет — например, «Птицы в ветвях плакучей ивы»?»
Шли месяцы. Несмотря на нескрываемое неодобрение Шьюта Кобола, Гил редко вспоминал об упражнениях в Храме и по возможности пропускал занятия в школе гильдии. У отца он научился азбуке архаического письма и основам человеческой истории — в той мере, в какой их помнил Амианте: «Считается, что люди возникли на одной планете, по традиции называемой Землей. Земляне научились посылать корабли в космос и тем самым положили начало истории человечества — хотя, надо полагать, и до этого на Земле была какая-то история. Первые люди, прибывшие на Хальму, обнаружили здесь многочисленные колонии опасных хищных насекомых, существ величиной с ребенка, обитавших в лабиринтах подземных ходов под гнездами-курганами. Для того, чтобы их окончательно истребить, пришлось вести продолжительную войну, порой с переменным успехом. Муляжи этих тварей все еще показывают на выставке редкостей — ты, наверное, их видел?»
Гил кивнул: «Мне почему-то всегда их было жалко».
«Что ж, возможно, ты прав... Люди часто забывают о снисхождении. На Хальме было много войн, давно забытых. В Фортиноне мало интересуются историей. У нас каждый живет событиями сегодняшнего дня — или, точнее, заботится только о том, чтобы свести концы с концами от одного Арбитража до следующего».
«А я хотел бы все-таки увидеть другие миры, — мечтал Гил. — Как было бы хорошо, если бы мы накопили талонов, уехали куда-нибудь и зарабатывали бы там на жизнь, вырезая ширмы!»
Амианте печально улыбнулся: «В лесах других планет не найдешь инга и арзака, там не растут ни дабан, ни сарк, даже трескучий орех не растет... Учитывай также, что амбройские изделия знамениты. Если мы будем работать где-то в другом месте...»
«Мы всегда можем сказать, что мы — амбройские мастера!»
Амианте с сомнением покачал головой: «Не слышал, чтобы кому-нибудь такое удалось. В любом случае, Собес никогда не разрешит нам уехать».
В четырнадцать лет Гил волей-неволей стал полноправным прихожанином Храма, и его зачислили в класс религиозного и социального внушения. Проводивший занятия прыгун-вожатый разъяснял сущность элементарного выкрутаса понятнее, чем предыдущие наставники: «Выкрутас, разумеется — чисто символический обряд. Тем не менее, он отражает бесконечное многообразие взаимосвязей духовного и физического миров. Вам уже известны различные плитки орнаментального паркета — клетки, символизирующие доблести и пороки, кощунства и благоговения. Благочестивые прихожане укрепляются в истинной вере, перемещаясь по традиционному орнаментальному пути от одного символа к другому, избегая пороков и припадая к доблестям. Даже престарелые и немощные прыгают потихоньку, проделывая несколько выкрутасов в день».
Гил скакал и кружился вместе со всеми и мало-помалу научился-таки попадать на нужные клетки и сохранять равновесие, не подвергаясь насмешкам и не слишком выделяясь на фоне сверстников.