«Нашла место и время строить из себя блюстительницу нравов! — возмутился Флориэль. — Никому не запрещается немного позабавиться. В конце концов, мы даже правил-то никаких не нарушаем».
Гейде повернулась к Сонджали: «Ты не думаешь, что нам пора домой?»
«Куда торопиться? — удивился Флориэль. — Вечер только начинается!»
«Действительно! — подняла бокал Сонджали. — Гейде, ты слишком много беспокоишься. Как солнце зашло, так сразу и домой. Как будто мы школьницы какие-нибудь. Что о нас подумают друзья?»
«Я хочу домой», — уперлась Гейде.
«А я не хочу! — отрезала Сонджали. — Не хочу, и все. Что ты будешь с этим делать?»
«Одна я возвращаться не могу, — сказала Гейде. — В этом районе ночью может случиться все, что угодно». Она поднялась на ноги и продолжала стоять, сложив руки в позе терпеливого ожидания.
Гил пробормотал: «Ну ладно. Сонджали, нам придется, наверное, идти».
«Но я не хочу уходить. Мне весело. Почему бы тебе не проводить Гейде домой? Ты можешь сразу вернуться».
«Как же так? К тому времени, как я вернусь, все уже будут расходиться!»
«Ничего, ничего! — успокоил его Бохарт. — Сегодня мы празднуем до рассвета! Кстати, можно сменить обстановку. Я знаю местечко получше, там можно встретить интересных и полезных людей».
Гил повернулся к Сонджали: «Ты не хочешь прогуляться? Мы могли бы поговорить...»
«Гил, будь человеком! Такой пустяк, а мне здесь весело!»
«Ну хорошо, — Гил вздохнул и повернулся к Гейде. — Пойдем».
«Захолустный притон! — заявила Гейде, как только они вышли из таверны. — Никогда бы сюда не пришла, если б знала, в какой компании окажусь! По-моему, все твои друзья — нелегалы. О них следовало бы доложить в Собес».
«Ничего подобного! — возразил Гил. — Они такие же нелегалы, как я».
Гейде многозначительно хмыкнула и больше не раскрываларот.
Они доехали в капсуле до Брюбена, дошли до Ондл-сквера, углубились в переулок Госгара и остановились у дома, где жила Гейде. Открыв дверь и заходя внутрь, Гейде обернулась и ухмыльнулась, обнажив большие редкие зубы: «Вот мы и пришли. Здесь тихо, нет никаких похабников и потаскух... Я не говорю, конечно, о Сонджали, она просто испорченная девчонка с извращенными наклонностями. Не желаешь зайти? Я могла бы заварить чаю. В конце концов, еще не слишком поздно».
«Нет, спасибо, — отказался Гил. — Я предпочитаю вернуться к друзьям».
Дверь тут же захлопнулась у него перед носом. Пересекая Ондл-сквер на обратном пути, Гил заметил, что в мастерской еще горел приглушенный занавесками свет: Амианте продолжал вырезать очередную панель или просто засиделся за чтением вырезок из древних газет. Гил невольно замедлил шаги, подумав, что отец, наверное, тоже был бы не прочь выпить и повеселиться в таверне. Скорее всего нет... Тем не менее Гил еще несколько раз оборачивался, чтобы увидеть отблески одинокой лампы в круглых янтарных просветах двери.
Вернувшись в капсуле Обертренда на южную окраину Фёльгера, Гил поднялся на гребень прибрежной возвышенности к банкетному залу «Под корявой ивой». К своему огромному разочарованию он сразу заметил, что в заведении уже потушили огни — все посетители разошлись, оставались только уборщица и официант.
Гил подошел к официанту: «Я здесь выпивал с друзьями, за этим столом. Они не сказали, куда пошли?»
«Никто ничего не говорил. Они здорово развеселились, и не удивительно — столько вина выпили! Нет, не знаю, куда они пошли».
Гил медленно спустился с холма. Может быть, они отправились в таверну Кичера, что в районе Като? Вряд ли. Гил горестно рассмеялся и пошел пешком по темным, отзывающимся эхо улицам Фёльгера, мимо каменных складов и хижин, сложенных из древнего черного кирпича. Со стороны устья реки наползал туман, и вокруг редких фонарей сияли влажные ореолы. Наконец, уныло опустив плечи, промокший Гил доплелся до Ондл-сквера. Здесь он остановился, после чего медленно прошел в переулок Госгара и приблизился к двери с изображением голубых песочных часов. Сонджали жила на четвертом, мансардном этаже. Окна четвертого этажа глухо темнели. Гил сел на ступеньку и стал ждать. Прошло полчаса. Вздохнув, Гил поднялся на ноги. Скорее всего, Сонджали давно вернулась домой и легла спать. Он тоже пошел домой и улегся спать.
Глава 9
Проснувшись следующим утром, Гил обнаружил, что Амианте уже встал и хозяйничал на кухне. Помывшись и одевшись в рабочий комбинезон, Гил спустился к готовому завтраку.
«Ну и как? — спросил Амианте. — Повеселились?»
«От души. Ты слышал о банкетном зале «Под корявой ивой»?»
Амианте кивнул: «Приятное место. Там все еще подают грязевых угрей с эспержем?»
«Ага, — Гил прихлебывал чай. — Найон Бохарт был в центре внимания. Еще там был Флориэль. И пара других выпускников нашего класса наглецов и упрямцев».
«Да-да, понятное дело».
«Ты знаешь, что через месяц выборы мэра?»
«Забыл. Без тебя и не вспомнил бы. Подошло время, стало быть».
«Мы решили собрать сотню талонов и внести имя Эмфирио в список кандидатов».
Амианте поднял брови. Помолчав, он отхлебнул чаю и заметил: «У агентов Собеса нет чувства юмора».
«Какое им дело? Мэрия и выборы мэра не входят в их компетенцию».
«В компетенцию службы социального обеспечения входит все, чем занимаются иждивенцы».
«Но что они могут сделать? Никакими правилами не запрещается выдвигать кандидатуру мэра!»
«Кандидатуру мертвеца? Кандидатуру легендарного героя?»
«Значит, мы нарушим правила?»
«Строго говоря, если буквально истолковывать действующие постановления, никакого нарушения нет, так как в данном случае вы никого не вводите в заблуждение. Если большинство горожан желает выбрать мэром легендарного персонажа... Конечно же, могут существовать возрастные ограничения, могут потребовать предъявления справки о прописке кандидата по месту жительства — и так далее, и тому подобное. Всегда найдут, к чему придраться. В таком случае, конечно, имя Эмфирио нельзя будет даже вывешивать на доске объявлений».
Гил коротко кивнул. В конце концов, какая разница? Никакого значения вся эта затея все равно не имела... Гил спустился в мастерскую, подточил стамески и углубился в работу над ширмой — то и дело поглядывая на дверь. Должна же, в конце концов, появиться Сонджали! Скоро она постучит, заглянет в мастерскую — кроткая, расстроенная до слез — чтобы попросить прощения за вчерашнее свинство...
Никто не постучал. Милое бледное лицо так и не появилось.
Ближе к вечеру, когда Гил уже открыл входную дверь настежь, чтобы впустить янтарный солнечный свет, в проеме возникла фигура Шалька Одлбуша: «Привет, Гил Тарвок! Прилежно трудимся?»
«Как видишь, — Гил отложил инструмент, повернулся на скамье. — А ты что тут делаешь? Что-нибудь случилось?»
«Ничего не случилось, ровным счетом. Вчера вечером ты подрядился внести пятнадцать талонов на общественно полезное дело. Найон попросил меня зайти, взять деньги».
«Да-да, конечно», — Гил, однако, колебался. При свете дня, на трезвую голову шутка казалась довольно-таки нелепой и бессмысленной. Даже опасной. Точнее — глумливой, безвкусно-издевательской. Тем не менее, как заметил Амианте, если какая-то часть населения не прочь проголосовать за легендарного героя, почему бы не предоставить такую возможность?
Гил тянул время: «Куда вы исчезли из банкетного зала?»
«Ну, скажем так, направились в одну частную резиденцию — выше по течению реки. Ты зря не вернулся. Мы славно провели время».
«Очень рад».
«У Флориэля губа не дура, умеет подбирать девиц, — тут Шальк Одлбуш наклонил голову и покосился на Гила с напускным подозрением. — Чего нельзя сказать о тебе. Ты зачем страховидную образину притащил?»
«Никого я никуда не таскал! И даже не приглашал. Пришлось провожать ее домой, вот и все».
Шальк безразлично пожал плечами: «Ладно, давай пятнадцать талонов. Мне пора бежать».
Гил нахмурился, покривил нос — что было делать? Он бросил взгляд на отца, почти надеясь, что тот нравоучительно упрекнет его за расточительность и неблагоразумие, но Амианте отказывался что-либо замечать.
Гил открыл шкаф, отсчитал пятнадцать талонов и протянул их Шальку: «Держи».
Шальк кивнул: «Превосходно! Завтра отправимся на Муниципальный плац и выдвинем кандидатуру на должность мэра».
«Кто пойдет?»
«А кто хочет, тот и пойдет. Вот будет потеха! Собесовцы забегают, как тараканы на сковородке!»
«Надо полагать».
Шальк попрощался взмахом руки и был таков.
Гил вернулся к скамье и сел спиной к верстаку, лицом к отцу: «Ты думаешь, я правильно сделал?»
Амианте отложил стамеску: «Не вижу состава преступления».
«Понятное дело — но разве это не глупо? Может быть, даже небезопасно. Никак не могу решить. В конце концов, мэр — чисто ритуальная фигура, марионетка».
«Совершенно неверно! — воскликнул Амианте с яростной энергией, заставшей Гила врасплох. — Должность мэра учреждена гражданской Хартией и существует с незапамятных времен!» Амианте прервался, о чем-то задумался и тихо, презрительно хмыкнул — к чему относилось это хмыканье, Гил не имел ни малейшего представления.
«Но что он может, этот мэр?» — спросил Гил.
«Он может... по меньшей мере, он мог бы попытаться настаивать на соблюдении положений Хартии, — Амианте поднял глаза к потолку, нахмурился. — Конечно, собесовцы могут возразить, что их правила практически заменили Хартию — но, опять же, Хартию никто никогда не отменял, о чем свидетельствует само существование мэрии!»
«Хартия древнее правил Собеса?»
«О да. Намного древнее. Кроме того, я бы сказал, что она носит более глубокий, всеобъемлющий характер, — к Амианте вернулась обычная бесстрастная задумчивость. — Должность мэра — последнее функциональное проявление разрушенной системы ценностей, что достойно сожаления». Амианте нерешительно помолчал, поджал губы: «Я считаю, что мэр мог бы сыграть полезную роль, если бы стал настаивать на соблюдении принципов, провозглашенных Хартией... Трудная задача, однако. Обременительная и опасная».
«Почему трудная? — поинтересовался Гил. — Ведь Хартия еще действительна?»
Амианте постучал себя пальцем по подбородку и застыл, глядя на Ондл-сквер через проем открытой двери. Гил даже не понял, расслышал ли отец его вопрос.
Наконец Амианте ответил — как показалось Гилу, чрезмерно иносказательно и уклончиво: «Свободами, привилегиями и возможностями необходимо постоянно пользоваться, даже если это неудобно и несвоевременно. В противном случае они выходят из употребления и, если так можно выразиться, приходят в непригодность. Мало-помалу они начинают противоречить общепринятым представлениям и, в конечном счете, формализованным правилам. Иногда человек, настаивающий на соблюдении прерогатив, производит впечатление сварливого и вздорного упрямца, но на самом деле оказывает услугу всем и каждому. Свобода по своей природе не должна и не может становиться неотъемлемым правом, но законы и правила не должны быть основанием для преследований и репрессий». Амианте говорил все тише и тише; в конце концов его голос полностью замер — он приподнял стамеску и рассматривал ее так, как будто никогда раньше не видел ничего подобного.