«Если бы не усы, вы были бы так похожи на мою жену», — вспомнил Ершов старинный анекдот, но не придал значения подсознательной ассоциации. Большие губы, черные, навыкате глаза, смесь наглости и страха во взгляде юноши показались Николаю влиянием негритянской крови.
Ершов сбрил усы и бороду еще в Калгари, и, в первые дни, смотрелся на пять-шесть лет моложе. Николай уже знал про этот эффект, и не обольщался, зная, что через неделю кожа огрубеет на ветру и под лучами солнца, а возраст возьмет своё.
Сосед по купе молчал весь вечер.
* * *
Первая остановка поезда была только утром. Конструкция вагонов не предусматривала возможности хождения по составу во время движения. В дверь купе постучал проводник.
— Господа! Стоянка четверть часа, — заученно проинформировал он, и обратился к Ершову, — К вам гость. Пропустить?
Николай кивнул головой и засунул руку под подушку. Его движение не осталось незамеченным соседом по купе.
«Слишком наблюдательный юноша», — всколыхнулось внутри чувство опасности.
Рыжий Петька радостно залетел в купе.
— У нас в вагоне тепло! — доложил он, не дожидаясь вопроса, и даже не поздоровавшись.
— Доброе утро! — по-английски ответил Ершов, удивленный реакцией соседа. Тот резко повернулся в сторону Петьки, и Николаю показалось, что юноша знает русский язык.
— Да. Да, простите. Здравствуйте…, - Петька начал говорить по-английски, но увидел соседа, и в восторге зашептал по-русски, — пани Зося. Как я рад! Какое счастье!
— Пани Зося? — желчно спросил Ершов, наконец-то прозревший, (он разглядел в «соседе» женщину), — Или, правильно будет, мадам Эмма? «Страшная» Эмма?
Женщина растерялась, напуганная жестким тоном Ершова. Петька стоял в дверях, закрывая дорогу, а Николай поднялся, и схватил левой рукой Эмму за горло. Женщина ощутила дуло револьвера у самого сердца, Ершов слишком сильно надавил, злой от того, что его провели.
— Вы спутали меня с Эммой Голдман! Она старше меня на три года! — с ноткой возмущением пропищала молодая женщина.
«Нашла время возмущаться», — рассмеялся в душе Николай, и отпустил хватку.
— Что ты делаешь в моем купе, «коллега»! — всё так же жестко прошипел Николай, и бросил Петьке, — Закрой дверь!!!
— Коллега? — с надеждой прошептала Эмма, закрыв двумя руками горло, — я пытаюсь скрыться от ищеек Пинкертона, товарищ.
— Так, ты не пани Зося? — наконец-то догадался Петька, — а чем докажешь?
— У «пани Зоси» была особая примета?
— Родинка на левой груди, — простодушно сообщил Петька. Вот здесь, нагло ткнул он пальцем под соском.
Эмма расстегнула куртку, а затем и рубашку.
«Охмуряешь Петьку? Нашла себе жертву по зубам?» — подумал Ершов.
Эмма, глядя в глаза Николаю, приподняла тяжелую, не по годам, грудь. На два пальца ниже соска чернела родинка.
— Вот как? Вот как! Хорошо. Петр, оставайся в купе, я еще успею перейти в твой вагон. Никаких разговоров обо мне и работе. Вообще ни слова о себе, разговоры только о «пани Зосе», — грубо ткнул пальцем в сторону женщины Ершов.
«Пусть парень развлечется. Сбежать она не сбежит, наоборот, поверит в то, что хитра и удачлива. Будет продолжать хитрить дальше, надеясь вывернуться. И выдаст всю свою сеть!» — Ершов ни на секунду не сомневался в том, что Эмма-Зося следила за ним, а не пряталась от Пинкертона.
— В купе тепло, поэтому я заберу верхнюю одежду. Выходить на перрон необходимости нет. Петр, тебя это тоже касается. Эмма! Я тороплюсь! Снимай куртку, рубашки будет достаточно, — поторапливал Ершов.
— Николай Николаевич, зачем тебе наша одежда? — жалобно спросил Петька, снимая куртку.
— «Пани Зося» тебе всё объяснит, — усмехнулся Ершов.
Николай был уверен, что на любой остановке нужно ждать нападения. Для этого он и пошел в вагон к охране, чтобы подготовить ответный удар.
* * *
До Виннипега ехали целые сутки. Было три остановки в маленьких городках, одна ночью и две днем, заставившие Ершова поволноваться. Никто не подходил ни к пульмановскому вагону, ни к вагону охраны. Собственно, первые пассажиры этих вагонов выходили лишь в Торонто. Когда утром Николай посетил свое купе, Петька был жив-здоров. Его потное и красное лицо порадовало Ершова. «Зося-Эмма» сидела на диване скромная, как первоклашка. Николай предупредил Петьку, чтобы он запирал дверь на остановках, обговорил условный стук и ушел. Последний, трехчасовой перегон, перед Виннипегом, Ершов посвятил беседе с «коллегой». Они нашли много общего в своих взглядах. Но в конце разговора Николай начал горячо отстаивать абсолютную ценность человеческой жизни. Анархистка не соглашалась, обосновывая свои взгляды высокими целями.
— Мои друзья в России считают также как и ты, товарищ Эмма. Я же мечтаю, чтобы революция обошлась малой кровью! — яростно отстаивал свою правоту Ершов.
— Малой? Так не бывает. Ты вспомни Великую Французскую революцию!!! — восторженно негодовала Эмма.
— Я согласен, что дворянство, другие эксплуататоры и их холуи должны быть уничтожены, вырваны с корнем. Миллион жертв неизбежен. Но перевод такого огромного класса, как крестьянство, в сельскохозяйственные рабочие должен быть осуществлен осторожно, деликатно, без массовых репрессий, — не согласился Ершов.
— Миллион? Это минимум? А твои товарищи в России? Они за какой вариант? — удивилась Эмма. Её навыкате глаза, казалось, были готовы выпрыгнуть наружу.
— Они реалисты. Циничные прагматики. Я и сам знаю, что революция в России — это от семи до тридцати миллионов жертв, — неожиданно сдулся Ершов.
«Это партия маньяков! И он ещё считает себя гуманистом!» — с испугом смотрела на «товарища» по революционной борьбе Эмма.
* * *
На стоянке в Виннипеге внимание Николая искусно отвлекла визгливая бабища своим грандиозным скандалом с проводником вагона. Боковым зрением Ершов почувствовал движение, будто мелькнула тень.
«Возможно, кто-то из пассажиров выглянул на секунду, и вернулся», — успокоил себя Николай, метнувшись внутрь вагона. У двери его купе, дергая правой рукой дверь, стоял незнакомец, чернявый, худой, во всем черном, с решительным выражением на каменном, голом лице. Увидев Ершова, он ловко выхватил левой рукой револьвер, и уверенно поднял его, готовый стрелять.
«Фанатик — самый опасный враг», — мелькнуло в голове у Ершова.
Дверь, неожиданно для всех, резко открылась. «Черного человека» развернуло лицом к рыжему Петьке, который залепил ему грубую крестьянскую плюху, со всего размаха, не заморачиваясь. Черная шляпа, «а-ля Боярский», слетела на пол, голову стрелка откинуло назад, под невозможным углом, и приложило темечком о противоположную стенку. Ноги «черного человека» влетели в купе и забили об пол чечетку задниками сапог.
— Се-е-е-рж! Эта сволочь убила тебя! — раздался леденящий душу всхлип «пани Зоси». Она выхватила из волос коротенькую заколку и вонзила своему любовнику в спину.
Петька развернулся, с недоумением и детской обидой, посмотрел на любимую женщину, и повалился лицом на пол.
Ершов, не церемонясь, наступил Сержу на живот, руками взялся за раму, и пнул даму в солнечное сплетение, та упала на диван, и разинула рот, потеряв способность дышать и говорить. Николай осторожно положил Петьку на диван, и быстро затащил Сержа за ноги в купе. Лишь в последний момент, уже закрывая дверь, он вспомнил о шляпе.
Пока Николай перевязывал Петьку, «пани Зося» успела перестать ловить воздух ртом, и забилась в уголок дивана напротив.
— Легла, сука, на живот! Мордой в угол, руки сцепила в замок на заднице.
«Отчаянная анархистка» повиновалась молча. Ершов ткнул её в голову, чтобы нос уткнулся в щель между подушек. «Революционерка» заскулила, и, похоже, надула на диван.
Николай усадил Петьку, подложив подушки, ослабил ему пояс, побрызгал водой в лицо и потер виски. Это не помогло. Тогда Ершов сильно потер ладонями уши, и несколько раз сильно сдавил мочки ушей. Петька не приходил в себя.
Николай выругался, ударил ногой Сержа, пытающегося поднять дрожащую голову, и нащупал на затылке Петьки затылочные бугры. Ершов помассировал их, и бледное лицо Петьки начало розоветь. Давление, явно, повысилось. Николай надеялся, что и ритм сердца улучшился. Ресницы зашевелились и раненый прошептал:
— Как же больно то, б…
— Коньячку сорок грамм будешь? — ласково спросил Ершов, наступив сапогом на ладонь Сержа, — Еще раз шевельнешься, считай в последний раз. Ты понял, сучонок?
— Я думал, что убил этого, — разочарованно сообщил Петька. Он рассеянно посмотрел на фляжку в руке Николая, — Наливай. Сорок грамм — это хорошо!
— Серж не виноват! Он не знал, что вы тоже революционеры! — заныла, не высовывая своего носа из дивана, «пламенная революционерка».
— Понятно. Ты-то знала, но Петра кинжалом пырнула. По законам революции тебе полагается смертная казнь, — зевнул Николай. У него начался отходняк.
Эмма заскулила, а Николай решил допросить анархистов. В отношении Эммы это следовало сделать в самом начале пути, но он тянул, считая, что времени для этого предостаточно.
— Эй, Серж! Жив, сучонок? Вставай, раздевайся. Снимай всё! — зло процедил Николай, он сел на ноги Эмме, и поднял револьвер.
— Садись на пол. Лицом к двери! Вот тебе лист бумаги и карандаш. Пиши! Всю подноготную пиши, — приказал Ершов, отодвигая одежду «стрелка» в сторону.
— Ты тоже вставай, Эмма-Эмма, — освободил ноги анархистке Николай, — Пиши, пиши. Адреса, фамилии, клички, кто отдал приказ, кому нужно доложить, пиши всё, что знаешь. Кто лучше напишет, тот останется в живых.
Эмма посмотрела недоверчиво, но в глубине души она надеялась на чудо.
— Петенька, любимый, я не хотела тебя убивать. Это какое-то помрачение, — «пани Зося» сделала попытку подстраховаться. Её взгляд был настолько искренен и нежен, что Николай почти поверил.
* * *
Перегоны пошли короткие, и прикормленный проводник каждый раз вежливо стучал в дверь, напоминая о стоянке. Вечером Ершова проведали Два Ивана. Их нервы были так напряжены, что они пыхтели, как два маленьких паровозика. Ершов оставил их в купе и быстро, чуть не бегом, отправился в соседний вагон. Ему нужно было подготовить сценку: «сосед сошел, не попрощавшись» для проводника своего вагона. Ершов выбрал самого низенького из своих охранников, попросил его одеть пальто и шляпу Эммы.
«Сойдет. Со спины, да если к тому же указать на него проводнику» — подумал Ершов.
Он тщательно разжевал свой план, и был уверен, что охранник справится с ролью. Хотя стоянка была настолько долгая, что пассажиры даже успели поужинать в вокзальном ресторане, вернулся Николай так поздно, что Два Ивана бежали к себе трусцой, напоминая знатокам бег носорогов. Живые препятствия ловко отскакивали с дороги, наплевав на демонстрируемое ранее величие.
Парочка анархистов писала свои откровения весь день, без перерыва на чай и кофе. У Сержа болели пальцы, раздавленные сапогом Николая, и он постоянно жалобно стонал, нервируя Эмму.
Прошел целый час, как стемнело. Ершов связал революционерам руки, и прогулялся по вагону. Пассажиры спали, но проводник доблестно бодрствовал. Это полностью устраивало Николая. Он, на всякий случай, глубоко натянул шляпу стрелка, и стал скулить справа от двери служебного купе. Услышав шум шагов проводника, Ершов успел переместиться влево, и напал со спины. Это был тот редкий случай, когда Николаю принесли реальную пользу его многолетние занятия боевыми искусствами. Проводник потерял сознание мгновенно, и Ершов аккуратно уложил его на маленький диванчик, с которого тот минуту назад встал. Он снял с его пояса ключ от двери вагона, и побежал в своё купе.