— Возьми что-нибудь из шкафа, — ледяным тоном попросил Ершов.
— Здесь нет моей одежды, я спала вместе с Рашель.
— Быстро! Возьми! Лапсердак! — залепил Ершов Марте звонкую пощечину.
— Грязная, черная свинья, — вернула ему удар по лицу толстушка, открыв свою роскошную грудь, и смело полезла в окно обнаженной. Марта ухватилась за веревку, а Ершов стал спускать её, ругая себя, дурака, матом на всех известных ему языках. Голова у Николая кружилась, но он не бросил веревку. У него хватило сил, чтобы сдернуть с постели одеяло и бросить его вниз.
Ершов скользнул по веревке, сбивая о неровности стены колени и локти, и больно ударился ногами о мощеную камнем дорожку у стены. Марта стояла босиком на холодной земле, согревая на груди ребенка. Николай набросил на неё одеяло, помогая укутаться.
— Пошел прочь, черномазая обезьяна, — Марте показалось, что разбойник-негр пристает к ней.
— Ухожу, ухожу, ухожу, — ответил Ершов, осматривая окна дома. Флигель наконец-то разгорелся по-настоящему, и стало светло, как днем.
Большое окно на втором этаже, недалеко от Николая, распахнулось, и оттуда выглянул тучный мужчина с пухлыми губами на высокомерном полном лице.
— Эй, нигер, поможешь хозяину, он тебя спасет от виселицы.
— Спасибо за помощь, красотка, — обрадовался Ершов подсказке о месте нахождении цели. Он чмокнул Марту в грязную щечку и похлопал её по мягкому месту, воспользовавшись тем, что её руки заняты ребенком.
«Хозяин» начал выбрасывать из окна вещи. Некоторые сумки, явно очень тяжелые, падали со звоном и грохотом. Из комнаты валил дым. Изредка мелькала женщина, помогавшая мужу. Хозяева двигались всё хуже, спотыкаясь, падали, пропадая в дыму. Наконец толстяк свесил ноги в окно и свалился, а не спрыгнул, упав на спину.
Николай тихо подошел к нему, держа толстяка на прицеле. Глупо рискуя, наклонился, потрогал пульс.
— Красотка, твой хозяин умер, — тихо, но отчетливо сказал Ершов.
Марта сунула девочку в руки Николаю и заметалась у окна, смешно подпрыгивая, в глупых попытках достать до второго этажа. Ершов закутал Рашель в одеяло и усадил её к стене. Затем Николай приступил к мародерству: снял с толстяка роскошный халат, и сдернул теплые глубокие тапки с высокими задниками.
— Накинь халат, бесстыдница, — остановил он Марту.
— Она там… сгорит.
— Я сам спущу вниз твою хозяйку. Одевайся. Я жду.
Марта с отвращением взяла халат и тапки, а Николай, с ещё большим отвращением, забрался на второй этаж.
«Женщина в белом» лежала у окна, потеряв сознание. Убивать её Ершову не хотелось. Одно дело муж, который казался Николаю классическим богачом-злодеем, другое дело беспомощная хрупкая женщина. Если в борьбе с буржуями, Ершов считал себя чем-то вроде Робин Гуда, то тут совсем другой случай.
Не видя ничего в густом дыму, Николай попытался сорвать штору, но та держалась крепко. Недолго думая, Ершов спустил женщину из окна, держа её за руку и высунувшись до пояса.
— Марта!!! Лови свою хозяйку. Она легкая.
Толстушка протянула вверх руки и почти коснулась ступней «женщины в белом». Ершов сразу же отпустил руку, и стал спускаться сам.
Трель автоматных очередей приблизилась. Из темноты вынырнули все три казака, с черными лицами и руками. Демоны с горящими глазами. Они подбежали к Ершову, тот, молча, указал им на хозяйские сумки.
«Женщина в белом» мгновенно очнулась, глубоко вздохнула:
— Я отдам вам деньги. Вы сохраните мне жизнь?
— Мы заберем и деньги, и ценности. Никто не нуждается в твоем разрешении.
— Вас будут разыскивать все детективные агентства, вся полиция!
— Ты хочешь умереть? Чтобы нам было проще.
Ершов сделал шаг к хозяйке и ударил её по голове так, что та надолго потеряла сознание. Марта сама далась ему в руки, бросившись когтями выцарапывать «негру» глаза. Николай легонько ткнул её пальцем, а затем деликатно уложил на землю.
— Пару минут полежи спокойно, красотка, — Ершов поцеловал Марту в левый глаз, из которого выкатилась слезинка.
— Уходим, — махнул рукой казакам Николай.
* * *
— Доброго здоровьичка, Петр Силыч, — уважительно поздоровался казак, и перекрестился на красный угол.
— В ногах правды нет, — Петька указал на лавку, — поснедаем, чем бог послал.
— Благодарствую.
— Как сходили? Успешно? А то Николай Николаич даже Гусеву ничего не говорит, заперся и пьёт горькую.
— Эт, точно. Капитан из нас всю душу вынул: что, да как. А мы тогда порознь воевали, что там было никто из нас не видел. Дворец сожгли, всех, окромя двух баб и ребятенка, убили, трофей взяли.
— Странно. Когда уезжали, Николай Николаич аш горел весь от нетерпения. Вернулись — горькую пьёт.
— Эт, точно. Горькую пить они мастера!
— Да-а, сколько не выпьют, а трезвые, как стеклышко. Что один, что другой. Жидок, странно дело, тоже пьющий, — удивился казак.
— Говорят, завтра снова к янки? Гусев всех забирает в набег?
— Только вернулись, а тут гонец. Торопиться надо, не то уйдут сучьи дети, перепрячутся. Капитан мастак, всё по полочкам разложит, одно удовольствие с ним воевать, — казак причмокнул и покачал головой, показывая свой восторг.
— Он пять лет учился на офицера!!! За это время любой мастером станет.
— Не скажи. Нет. Совсем не так это. Да тебе и не понять, мужик — одно слово, — отмахнулся казак, — К тому же, капитан… нюхом чует опасность.
— А по мне, удача Николай Николаича — поважнее будет, — не согласился Петька.
Казак помолчал, даже откусил кусок курицы и тщательно прожевал.
— Если золотишко мыть, соглашусь. Только мы к янки воевать идем.
* * *
Гусев увел всех казаков в набег. Ершов настоял, поскандалил и ушел с ними. Вернулся он через две недели, Гусев с казаками из США направился прямиком на Аляску. Ершов стал мрачнее тучи, вяло занимался делами, хотя и просиживал на заводе сутки напролет.
Но тут тоска навалилась на него так, что целых два дня он сидел дома. Не пил и не ел, вяло читал газеты и книги. Даже бутылка стояла неоткупоренная.
— Помолись, легче станет, — предложил ему Петька.
— Месть. Этот кровавый путь только из-за желания мести? Хотел ли я отомстить…, отомстить так кроваво? Нет, но из того пламени ненависти, что пылало во мне, вырос этот ужас. Зачем я это сделал? Джулию не вернешь!!! Её доброта…
— Тогда сходи на завод. Там проблемы с двигателем для катера возникли. Ломается через каждые пять-шесть часов работы, то одно, то другое из строя выходит. Капризная штука, не то, что трактор.
— На доводку двигателя до ума требуется время. Год-другой и наработка на отказ увеличится в десять раз.
— Николай Николаич, может тогда на Аляску поедем. Там ваши друзья.
— Мой друг Гусев — мясник. Безжалостный, жестокий… профессионал. Володя хотел бросить это ужасное, мерзкое занятие еще там…, - Ершов запнулся, — Тебе не надо знать…
Николай замолчал. Петька был не рад, затеянному разговору.
— Нельзя воевать в белых перчатках!!! Не выходит! Никак! Я, именно я затащил здесь Володю обратно в эту бойню. А потом упрекал… Поссорились мы, разругались, — горько проговорил Ершов.
Мужчины сидели молча. Николай опять развернул газету.
— О чем пишут? — попытался уйти от неприятного разговора Петька.
— О нас. Столько дней прошло, а статьи о зверствах банды «Кровавые нигеры» не прекращаются, — горько усмехнулся Ершов.
— Мэри, сестра Лизы, попросила меня, попросить тебя…, - сделал вторую попытку Петька.
— Ну! Рожай, наконец.
— Лиза просится к Гусеву.
— Каждую неделю ты отправляешь на Аляску то группу крестьян, то казаков. Пристрой её к ним.
— Она думает, что Гусев подумает, что она в дороге… Сам понимаешь столько голодных мужчин рядом, а она, как бы… в прошлом…, - мялся Петька.
— Бывших шлюх не бывает! Лизка влюбилась? Глаз на Вовку положила. Нет. Думаю, захотела прокатиться с удобствами, первым классом. Хорошо, я закажу для неё билет. Только, боюсь, Гусев оседлал певичку Зузу. Горячая штучка. Я ему, помню, в самом начале все уши прожужал о ней.
— Клячкин раньше уехал. У Лизы есть шансы, что Гусев свободен.
— Мэри села тебе на шею. И уже свесила ноги, — засмеялся Ершов.
Петька довольно улыбнулся.
Часть вторая
Глава 1
Разгул демократии на Гавайях
Клячкин закурил дорогую кубинскую сигару, к которым он пристрастился за последний год. Он предложил сигару Гусеву, тот криво усмехнулся, но взял.
— Негритянки сворачивают их на своих потных ляжках, а вы суёте эту гадость себе в рот, — решил испортить друзьям кайф Ершов.
— Я три месяца трахал певичку Зузу, ту, с которой ты как-то провел всю ночь. И имел несколько больший контакт с негритянскими ляжками. Лишь у Гусева, по-моему, не было в постели негрЫ? — рассмеялся Клячкин, и показал Николаю язык.
— Я не расист. Один раз попробовал, — смущенно возразил Володя.
— Что-то ты покраснел? — оживился Клячкин.
— Да ну её, шлюху черную! Деньги взяла, а потом заявила, что у всех негров причиндалы толще, чем у белых. Сучка наглая.
— Не будем о грустном, — Клячкин виртуозно выдохнул три кольца дыма.
— Не получится. Я пригласил вас именно по грустному вопросу. Из Монреаля меня выдавливают, выпихивают. Не так грубо, как из Нью-Йорка, здесь приличная публика, но очень настойчиво, — сказал Ершов.
— Чужаков нигде не любят. Везде всё давно поделено. Надо либо жениться на страшиле, чтобы войти в клан, либо подбирать крошки с барского стола, — изрек очевидную истину Клячкин.
— У тебя есть готовое решение, но оно затратное. И ты позвал нас, чтобы мы тебя поддержали деньгами? — догадался Гусев.
— И деньгами, и людьми, и сами поучаствовали!
— Интересно!!! Что ты такое придумал, — Клячкин даже перестал курить, потушил сигару и приготовился слушать.
Гусев тоже изобразил внимание, но неудачно, пепел с сигары упал на ковер. Франческа, сидевшая в углу комнаты в глубоком кресле, до сих пор как бы читала книгу о приличных манерах. Она тут же вскочила, схватила маленький веник и совок, подмела пепел и зло зашипела на Гусева. Володя сделал зверскую рожу, на что девица только хмыкнула.
— Ты ведешь себя неприлично, — нахмурил брови Ершов.
— Вы беседуете по-русски в моём присутствии. Это прилично?
— Франческа, я просил тебя поработать во дворе, заняться дрессурой Вилкаса, щенок не признает никаких правил. Я предупредил тебя — этот разговор не для твоих ушей!!! Это деловой разговор!
— Конечно! Разговоры о «торпедах» и «автоматах» можно вести при мне по-английски. А смаковать «прелести» шлюхи Зузу нужно по-русски.
— Мне не нравится твоя вульгарная речь. Ты меня рассердила Франческа. Ты наказана. Сегодня — без сладкого. Франческа, выйди из комнаты, — сухо приказал Ершов.
Франческа, изображая оскорбленную в лучших чувствах невинность, проследовала из комнаты. Проходя мимо Гусева, она наклонилась и сказала ему на ухо:
— А ты, Goose, не сори тут. Вернусь — проверю.
— Что-то она как-то слишком? — удивился Клячкин.
— Поцапалась с Лизой. Франческа держит здесь всех в ежовых рукавицах.