Это были чрезвычайно богатые земли. В Техасе вскоре была найдена нефть, в Аризоне – залежи меди. А Калифорния стала не только самым населенным штатом Америки, но и лидирует в США по объему валового внутреннего продукта.
Мексика этого унизительного поражения не забыла. В течение полутора сотен лет, прошедших со времени подписания договора Гвадалупе-Идальго, в национальном сознании мексиканцев пылала мечта: вернуть утраченные территории, вновь отодвинуть границы государства на север, отбросить проклятых гринго с исторических мексиканских земель.
Правда, мечты эти были совершенно бесплодными. И в военном, и в экономическом отношении Соединенные Штаты настолько превосходили «наследницу всех богов», что ни о какой новой войне речи быть не могло.
Однако во второй половине ХХ века положение изменилось. Внезапно выяснилось, что у Мексики есть оружие, которому не может противостоять все невероятное могущество США.
Дело заключалось в высокой рождаемости мексиканцев.
Данный фактор не раз играл в истории важную роль. Механизм его был типовым для уже упоминавшегося конфликта между «варварами» и «империей». Как только «варвары», входя с «империей» в тесный цивилизационный контакт, перенимали у нее более продвинутую, более современную медицину (прежде всего, разумеется, нормы санитарии и гигиены), детская смертность у них резко снижалась, как, впрочем, снижалась и смертность населения вообще, происходил демографический взрыв, и давление на границы «империи» существенно возрастало.
В случае с Мексикой реализовывался аналогичный сценарий. В рядовой мексиканской семье было обычным делом иметь десять – двенадцать детей, в то время как рождаемость белых американцев неудержимо падала: семьи даже с тремя детьми становились демографической редкостью. К тому же богатый сосед это всегда соблазн: реки, полные меда и молока, неудержимо манят сказочным изобилием. И если ранее, примерно до 1970-х годов, иммиграцию мексиканцев на территорию США еще удавалось каким-то образом сдерживать, во всяком случае чрезмерной она не была, то после победы либерализма, приведшей к прозрачности официальных границ, не осталось уже практически никаких препон. В Соединенные Штаты хлынул мощный людской поток, стремительно растекающийся в пространстве юго-западных штатов.
Всеми правдами и неправдами мексиканцы устремлялись в Америку, оседали там, находили работу, постепенно легализовывались, создавали семьи, рожали детей, зазывали к себе многочисленных родственников и знакомых. Этнический баланс стремительно менялся в их пользу. На рубеже XXI века один из американских аналитиков в тревоге писал, что «воссоединение Мексики и Техаса происходит на наших глазах, рутинно и тихо. Эту область уже вполне можно именовать Мезоамерикой». А влиятельный журнал «Экономист» в это же время приводил потрясающую статистику: оказывается, население крупнейших городов Калифорнии на 90 % состоит из испаноязычных граждан.
Причем, в отличие от европейских иммигрантов, которые чувствовали свое историческое родство и потому в «плавильном котле» Америки быстро ассимилировались, мексиканцы вовсе не стремились превратиться в «настоящих американцев», предпочитая сохранять и свою многовековую культуру, и свой язык. Их дети ходили в испаноязычные школы, сами они читали испаноязычную прессу и слушали испаноязычное радио, а телевизионная сеть, вещающая на испанском, контрольный пакет которой, кстати, принадлежал правительству Мексики, очень быстро стала одной из крупнейших телевизионных сетей США. «Внутри, но не вместе» – вот лозунг, под которым мексиканцы жили в Америке. «Америка – это не гринго. Америка – это мы!». Более того, в испаноязычной среде стало модой с презрением относиться ко всему, что составляло американский государственный официоз. В 1998 году, например, во время футбольного матча между Мексикой и США, проходившего, между прочим, в Лос-Анджелесе, мексиканские болельщики освистали гимн США и напали на человека, осмелившегося поднять звездно-полосатый американский флаг. Один из мексиканских студентов тогда заявил: «Дядя Сэм – no es mi tio» {No es mi tio (исп.) – не мой дядя. }.
В общем, недалеки от истины были те американские политологи, которые утверждали, что мексиканская реконкиста уже началась, и предрекали в надвигающейся перспективе отделение испаноязычных штатов от США.
И вот этот момент настал.
Иллюзии о единстве страны развеялись окончательно.
На грандиозных митингах, собранных в столицах обоих штатов, Калифорния и Техас объявили себя сначала «свободными экономическими территориями», а затем, буквально через несколько часов после этого – «независимыми государствами в составе Мексиканской республики».
Федеральное правительство США, разумеется, отказалось признать этот факт. Более того, оно заявило, что не признает его никогда. В самых резких выражениях, какие только допустимы в дипломатическом языке, оно потребовало от Мексики прекратить незаконную оккупацию и отвести войска за пределы международно-признанных мексикано-американских границ.
Это был крик отчаяния. Можно представить себе какие паника и смятение царили тогда в стенах Белого дома. По просочившимся в прессу сведениям, которым, еще неизвестно, можно ли доверять, мир в течение этих суток висел буквально на волоске. Предлагалось немедленно нанести ракетный удар по Мехико. Предлагалось высадить в Калифорнии и Техасе десант, который прошел бы по обоим штатам огнем и мечом. Предлагалось поднять в воздух стратегическую авиацию и разбомбить приграничные мексиканские города.
К счастью, ничего этого сделано не было. И не то чтобы панику победили разум и трезвый расчет. Нет, разум здесь был не причем. Просто через сутки о своей независимости объявили Невада, Аризона, Нью-Мексико, а еще через сутки – Флорида, где большинство составляли кубинцы и выходцы стран Карибского моря.
То есть, процесс пошел.
Глиняные ноги колосса начали подгибаться.
Будущее действительно наступило.
И оно действительно оказалось совсем не таким, как мы его представляли.
Россия во мгле
1
Теперь обратимся к России. Судя по некоторым достаточно внятным признакам, ей предстоит сыграть в истории нового мира особую роль. Впрочем, для России это дело обычное. Либо в силу провиденциального предназначения, если, конечно, считать, что такое предназначение вообще может быть, либо в силу специфики подсознательных этнокультурных констант, но Россия всегда играла в истории какую-то особую роль. Она то погружалась в бездны исторического небытия, и тогда само имя ее надолго забывалось Европой, то вдруг возникала, как будто из ниоткуда, и энергией деяний своих сотрясала весь мир. То она переживала трагедии, казалось, сокрушавшие ее навсегда, то внезапно восходила к вершинам, которых не достигал никто, кроме нее.
Николай Бердяев назвал это антиномичностью – стремлением к крайностям, к максимуму бытия или небытия. Самой судьбой, по-видимому, России не суждено было существовать в качестве благополучной среднеевропейской страны. Она признавала только блистательные победы или сокрушительные поражения.
Сейчас положение России стало неопределенным. С одной стороны, потеря долларовых резервов, вне всяких сомнений, отрицательно сказалась на ней, с другой стороны, Россия не настолько была привязана к экономике США, чтобы вслед за ней низвергнуться в пропасть. С одной стороны, падение мировых цен на нефть поставило ее в очень трудное положение, с другой – после распада Соединенных Штатов заметно повысился ее статус как мировой державы.
А неопределенность эта, в свою очередь, порождена была тем своеобразным путем, которым Россия двинулась после первых либеральных реформ.
В экономике существует легенда о «ресурсном проклятии». Суть ее в том, что страны, не имеющие больших природных ресурсов, вынуждены развивать высокотехнологичное производство, в результате – модернизироваться и неуклонно идти вперед. Напротив, страны, обладающие избытком природных ресурсов, могут существовать на довольно низком технологическом уровне, в основном добывая и продавая сырье. Необходимости в непрерывной модернизации у них нет, проще поставить «трубу» и качать дивиденды. То есть, наличие дешевых ресурсов не стимулирует, а тормозит развитие.
Более того, считается, что этот же фактор в значительной мере определяет и политическое устройство страны. Во всяком случае, аналитические исследования, проведенные международными институтами, показывают, что существует зависимость между ценой на нефть и уровнем демократического развития основных нефтедобывающих стран. Эту зависимость можно представить так: чем выше цена, тем менее развита демократия.
В начале двадцать первого века России предстояло сделать исторический выбор. Она могла двинуться по пути дальнейших реформ, стимулируя бизнес и модернизируя производящую экономику – правда, этот путь требовал внедрения реальных свобод, что, конечно, ограничивало всевластие и доходы правящей российской элиты. Или Россия могла свернуть к централизованным формам управления экономикой, при которых власть и государственные доходы остаются в распоряжении небольшого круга людей, но при этом, разумеется, необходимо было, во-первых, поставить под контроль бизнес, который должен был понимать, кто есть кто, а во-вторых, минимизировать критику со стороны политической оппозиции.
Возможно, выбор был сделан в результате ожесточенной борьбы. Возможно, в руководстве России сталкивались разные силы и возникали острейшие противоречия. Мы ничего не знаем об этом. Картина, по-видимому, прояснится опять-таки лишь через много лет, когда будут написаны мемуары и рассекречены соответствующие документы. Однако ретроспективный анализ показывает, что победила вторая, «ресурсная», точка зрения и решающим аргументом здесь, видимо, послужило неожиданное, не предугаданное никем, стремительное повышение мировых цен на нефть. Если в 1999 году баррель нефти стоил всего 11 долларов, то к середине 2008 года его цена достигла уже 140 долларов с лишним. Соответственно выросли и цены на газ. На Россию, основные доходы которой составлял экспорт сырья, хлынул денежный дождь. Выяснилось, что вовсе не нужно осуществлять трудоемкие и рискованные реформы, которые еще неизвестно к чему приведут, проще действительно – поставить «трубу» и качать прибыль оттуда. Тут хватит и на возрастающие запросы элиты, и на социальное умиротворение россиян, которым также необходимо было что-нибудь дать.
Решение выскочило как бы само собой.
Примерно с 2002 года в России началось целенаправленное строительство нового государства.
Прежде всего был поставлен под контроль крупный бизнес. Пользуясь привлекательной для россиян идеологемой о «равноудаленности олигархов», властные структуры России обрушили мощный удар на тех российских предпринимателей, которые пытались играть самостоятельные роли в политике. В результате одни были вынуждены эмигрировать (а принадлежавшие им крупнейшие телевизионные каналы страны перешли под контроль президентской администрации), а другим, глупо упорствующим, были предъявлены разного рода уголовные обвинения. В частности, глава нефтяного концерна «ЮКОС» был признан виновным в присвоении чужого имущества, неуплате налогов и осужден на срок в девять лет. Кстати, основные активы «ЮКОСа» были сразу же приобретены весьма загадочной компанией «Байкал Финанс Групп», представлявшей, как позже выяснилось, интересы «Роснефти», которую, в свою очередь, возглавлял близкий друг и соратник тогдашнего российского президента.