Второй этаж находился невысоко, и по дереву, протянувшему ему свои ветви, Рауль легко спустился на землю. Каково же было удивление доброй хозяйки, когда на следующее утро в дом занесли почти обледенелого юношу, скорее мертвого, нежели живого, и когда она узнала, что его нашли лежавшим на ступенях алтаря церквушки Перроса. Хозяйка поспешила сообщить эту новость Кристине, та быстро спустилась вниз и оказала бедняге помощь; через минуту он пришел в себя, и его открытым глазам предстало прелестное лицо девушки.
Но что же произошло? Несколько недель спустя, когда драмой в Опере занялись всерьез, комиссар Мифруа беседовал с виконтом де Шаньи по поводу событий той ночи в Перросе, и вот что написано в следственном досье (материал № 150):...
« Вопрос.Мадемуазель Даэ не видела, как вы спускались из своей комнаты таким странным путем?
Ответ.Нет, сударь, и еще раз нет. Однако я следовал за ней, даже не стараясь заглушить свои шаги. Я молил только об одном: чтобы она обернулась, заметила меня и узнала. Сейчас я понимаю, что вел себя недостойно, выслеживая ее. Но она, по-моему, вообще меня не слышала и не подозревала о моем присутствии. Она спокойно сошла с дороги, потом неожиданно стала подниматься на холм. Церковные часы пробили без четверти двенадцать, и мне показалось, что эти звуки подстегнули ее: она побежала не останавливаясь до самой двери церкви.
В.Дверь церкви была открыта?
О.Да, сударь, и это меня озадачило, но, кажется, совсем не удивило мадемуазель Даэ.
В.На кладбище никого не было?
О.Я никого не заметил. Я бы увидел, если бы кто-нибудь там был. Луна светила нестерпимо сильно, а снег делал ночь еще светлее.
В.Никто не мог прятаться за могилами?
О.Нет, сударь. Это небольшие надгробные плиты, скрытые под слоем снега, их почти не видно, только торчат кресты. А церковь прямо сияла от яркого света, какого я никогда раньше не видел. Было очень красиво, очень прозрачно и очень холодно. Я в первый раз ходил на кладбище ночью и не знал, что такое можно увидеть — какой-то невесомый и неестественный свет.
В.Вы суеверны?
О.Нет, я верующий.
В.В каком вы были состоянии?
О.Честное слово, я был совершенно здоров и совершенно спокоен, хотя, признаться, необычное поведение мадемуазель Даэ сначала меня озадачило, но как только я увидел, как она вошла на кладбище, я решил, что она просто хочет исполнить какой-то обет, помолившись на отцовской могиле, и нашел это вполне естественным. Я только удивился, что она не слышала моих шагов, хотя снег сильно скрипел под ногами. Но она, очевидно, была поглощена своими мыслями. Поэтому я не стал беспокоить ее, и, когда она подошла к могиле отца, я остановился в нескольких шагах. Она опустилась на колени прямо в снег, перекрестилась и начала молиться. В этот момент часы пробили полночь. Двенадцатый удар еще звенел у меня в ушах, как вдруг она подняла голову, устремила взгляд в небесный свод и простерла руки к звездам; мне показалось, что она в экстазе, и я сам поднял голову вверх. Тогда все мое существо будто устремилось к чему-то невидимому, и тут из этого невидимого пространства поднялась музыка. И какая музыка! Мы с Кристиной уже слышали ее в детстве. Но никогда на скрипке старого Даэ ее не исполняли с таким божественным совершенством. В эти минуты мне вдруг пришло на память то, что Кристина рассказывала об ангеле музыки, и я действительно подумал, что если эти звуки не сошли с небес, тогда я ничего не понимаю — на земле они родиться не могли. Здесь нет такой скрипки и такой руки, которая могла бы водить по ней смычком. О, я помню эту чудную мелодию! Это было «Воскрешение Лазаря», которое старый Даэ играл нам в минуты печали и вдохновения. Если и существует ангел Кристины, он не смог бы сыграть лучше в ту ночь на скрипке покойного музыканта. Я словно услышал глас Христа и, клянусь, ждал, что вот-вот приподнимется надгробный камень на могиле отца Кристины. Потом я подумал, что Даэ похоронили вместе с его скрипкой, и, честное слово, я не понимаю до сих пор, что из происходящего в ту скорбную и сияющую ночь на крохотном провинциальном кладбище, рядом с мертвыми головами, которые скалились своими неподвижными черепами, было вызвано моим воображением, а что существовало независимо от него. Но музыка прекратилась, я пришел в себя, и мне показалось, что я услышал какой-то шум в куче черепов.
В.Ага! Значит, вы слышали шум в груде костей?
О.Не то чтобы шум, но мне показалось, что черепа смеются, и я вздрогнул.
В.Вы не подумали, что за этой грудой мог спрятаться искусный музыкант, который очаровал вас?
О.Именно об этом я и подумал, господин комиссар, и даже забыл о существовании мадемуазель Даэ, которая тем временем поднялась и спокойно пошла к выходу с кладбища. Она была в таком состоянии, что даже не заметила меня. А я не мог пошевелиться и не спускал глаз с груды костей, решив до конца выяснить, что же все-таки там происходит.
В.А что было до того, как вас нашли утром полумертвого на ступеньках алтаря?
О.Все произошло очень быстро и неожиданно. К моим ногам скатился череп, за ним второй… третий… Как будто ко мне летели шары в какой-то загробной игре. Мне показалось, будто чье-то неосторожное движение разрушило пирамиду из костей, за которой скрывался таинственный музыкант. Тут я заметил тень, скользнувшую по сверкающей стене ризницы. Я бросился туда. Тень проскользнула в церковь. Я последовал за ней. Тень была в пальто! Я схватил ее за рукав. В этот момент мы были перед алтарем, и лунный свет через большой витраж апсиды падал прямо на нас. Тень оглянулась, и я увидел, господин следователь, — вот как вижу сейчас вас, — я увидел ужасный череп, который смотрел на меня глазами, горящими адским огнем. Мне показалось, что передо мной сам Сатана, и при виде этого существа из загробного мира мое сердце не выдержало, и я больше ничего не помню; не помню, как оказался в своей комнате на постоялом дворе».
VII. Посещение ложи № 5
Мы расстались с Ф. Ришаром и А. Моншарменом в тот момент, когда они решили нанести визит в первую ложу № 5.
Они спустились по широкой лестнице, которая ведет из директорской приемной к сцене и к ее помещениям; прошли через сцену, через вход для посетителей лож, потом, минуя первый коридор слева, вошли в зал. Между рядами кресел партера остановились и посмотрели оттуда на ложу № 5. Она была погружена в полумрак, виднелись только огромные чехлы, наброшенные на красный бархат перил.
В эту минуту они были совсем одни в громадном сумрачном пространстве, и их окружала глубокая тишина. Был тот час, когда машинисты сцены уходят перекусить и выпить.
Со сцены ушли рабочие, оставив наполовину установленную декорацию; редкие полоски света — мертвенно-бледного и мрачного, казавшегося отблеском умирающей звезды, — проникали неизвестно откуда и падали на старую башню, которая вздымала посреди сцены свои зубчатые стены, возведенные из картона; все вещи в полумраке этой искусственной ночи или, скорее этого, обманчивого дня приобретали странно искаженные формы. Полотно, наброшенное на кресла оркестра, напоминало взбесившееся море, неожиданно застывшее по мановению руки повелителя бурь, которого, как известно, зовут Адамастор, а Моншармен и Ришар казались двумя матросами, потерпевшими кораблекрушение в этом неподвижном море из крашеного полотна и плывущими к берегу. Они продвигались к левым ложам. В сумраке возвышались восемь больших колонн, которые казались волшебными столбами, подпирающими угрожающе наклонившуюся, готовую рухнуть скалу, основанием которой служили округлые балконы первых, вторых и третьих лож. Сверху, с самой вершины скалы, затерянной в медно-желтом небе, смотрели вниз загадочные фигуры, они гримасничали, посмеивались, издевались над Моншарменом и Ришаром. Впрочем, в обычное время это были вполне серьезные лица. Они звались: Изида, Амфитрита, Геба, Флора, Пандора, Психея, Фетида, Помона, Дафна, Галатея, Аретуза. Да, и Аретуза, и Пандора, всем известная в связи со своим злополучным ящиком, взирали на новых директоров Оперы, которые в конце концов, казалось, ухватились за какой-то обломок и оттуда молча уставились на ложу № 5. Предполагаю, что оба чувствовали себя не в своей тарелке. Во всяком случае, Моншармен признается, что на него эта атмосфера произвела жутковатое впечатление. Вот что он пишет: «Этот вздор насчет Призрака Оперы, которым нас потчевали с самого первого дня, когда мы заменили Полиньи и Дебьена, в конце концов повлиял на мое воображение и, если уж на то пошло, на зрение тоже, потому что — возможно, виной тому были декорации, среди которых мы находились в этой невыносимой тишине, или полумрак в зале — я увидел в ложе № 5 силуэт. Ришар тоже увидел его, но ничего не сказал, и мы инстинктивно взяли друг друга за руки. Подождали несколько минут, не двигаясь, устремив глаза в одну точку, но силуэт исчез. Тогда мы вышли и, оказавшись в коридоре, обменялись впечатлениями. Однако впечатления наши не совпадали. Я увидел что-то вроде черепа, лежавшего на бортике, а Ришар заметил силуэт женщины, похожей на мамашу Жири. Поэтому мы решили, что все это нам померещилось, и, не сговариваясь, с хохотом побежали в ложу № 5. Вошли в нее и никого там не увидели».
Это была ложа как ложа, как все остальные, и ничем не отличалась от своих соседок.
Моншармен и Ришар, веселясь и подсмеиваясь друг над другом, принялись обшаривать всю мебель, приподнимать чехлы, переворачивать кресла, обратив особое внимание на то, в котором обычно сидел «голос». Однако оно оказалось обыкновенным добротным креслом, в котором не было ничего сверхъестественного. Короче говоря, это была самая рядовая ложа с красным ковром на полу, с красной же обивкой по стенам, с креслами и перилами, обитыми красным бархатом. С величайшей тщательностью ощупав ковер и не обнаружив ничего подозрительного, они спустились в бенуар, расположенный ниже ложи № 5 рядом с первым левым выходом из оркестровой ямы, но и там не нашли ничего заслуживающего внимания.
— Эти негодяи попросту насмехаются над нами! — вскричал Фирмен Ришар. — В субботу мы оба будем слушать «Фауста» в ложе номер пять.
VIII. ГЛАВА, в которой Ришар и Моншармен осмеливаются дать «Фауста» в проклятом зале и становятся свидетелями невероятного события
Однако в субботу утром в своем кабинете директора нашли очередное письмо от П. О. следующего содержания:...
«Уважаемые директора!
Итак, вы объявили мне войну? Если вы еще хотите мира, вот вам мой ультиматум. Он заключается в четырех пунктах:
1. Верните мне мою ложу; я желаю, чтобы она была в моем полном распоряжении, начиная с этого момента.
2. Партию Маргариты будет петь сегодня Кристина Даэ. Не волнуйтесь за Карлотту: она заболеет.
3. Я рассчитываю на услуги мадам Жири, своей билетерши, которую вы немедленно восстановите на работе.
4. Передайте мне письменное уведомление через мадам Жири о том, что вы, по примеру ваших предшественников, принимаете мои условия, включая пункт о ежемесячном содержании. Позже я дам вам знать, в какой форме будет происходить выплата.
В случае вашего отказа я снимаю с себя всю ответственность за то, что произойдет нынче вечером во время представления «Фауста».
— Как он мне надоел! — взревел Ришар, потрясая кулаками и с грохотом опуская их на стол.
В это время зашел администратор Мерсье.
— С вами хочет поговорить Лашеналь. Дело, кажется, срочное, и он чем-то потрясен.