– Босяк, а у тебя жена есть?
Босяк почесал в затылке.
– Была, – сказал он. – Еще в той, в прежней жизни. Она погибла, как все.
– А в укрепзоне, что ж, нету?
– Никого у меня нету, – отрезал Босяк. – Да и какие сейчас жены?
Бабы у него были, конечно, как у всякого. Чуть ли не в каждой второй укрепзоне, а на Оксанке из Дальних Ключей Босяк едва не женился. Он помотал головой, отгоняя воспоминания. Хорошо, что не женился, иначе был бы уже дважды вдовцом.
Идиот, вновь выругал себя Босяк. Хорошо тебе, гниде. Оксанка погибла, когда летуны затеяли на Дальние Ключи ночную атаку.
Солнце по левую руку садилось на лес, комары, как всегда к вечеру, активизировались и жалили немилосердно. Пятеро мертвяков, раскачиваясь, пересекли путь метрах в ста по ходу и сгинули в чаще.
– Тут неподалеку старый блиндаж есть, – проворчал Босяк… – Ночевать там придется, по очереди.
Очень не хотелось ему лезть в блиндаж, отчаянно не хотелось. Одно дело, когда в карауле бывалый почтарь, совсем другое – когда девчонка, непривычная, не умеющая даже стрелять. С такой блиндаж – готовая ловушка, из которой не выберешься. Иного варианта, впрочем, не было. Будь Босяк один – залез бы на дерево, привязался к стволу и выспался, если, конечно, не брать в расчет летунов. А так…
– Страшно? – спросил он, оглянувшись на ходу.
Аленка приблизилась, уцепилась за локоть, прижалась доверчиво.
– Не знаю, – прошептала она. – Когда в купели лежала, а вокруг мертвяки, было страшно, думала, от страха помру. А с тобой не очень. Знаешь, отец Питирим говорил… – Аленка замялась.
– Что говорил? – подбодрил Босяк.
– Он мне запретил об этом рассказывать, – Аленка потупилась.
Босяк досадливо крякнул.
– Говори, раз уж начала.
С минуту Аленка брела рядом молча, по-прежнему уцепившись за локоть. Босяк не торопил, ждал.
– Я в церкви отцу Питириму помогала, – решилась она наконец. – Он говорил, что мысли его – ересь, внушенная Сатаной, и каждый день молился, чтобы Господь наставил его на путь истинный. Но Господу было, наверное, не до того, и отец Питирим с каждым днем в своей ереси укреплялся, он даже хотел снять с себя сан, но не снял, потому что никого другого на его место не оказалось.
– Какую ересь? – озадаченно спросил Босяк. – О чем речь-то?
– Отец Питирим говорил, что изверился. Он решил, что ад, в который попадают грешники после смерти, переполнился. И рай тоже.
– Как это? – Босяк остановился, ошеломленно почесал в затылке. – Как это они переполнились?
– Не знаю. Может быть, как тюрьма, если в нее сажать новых и новых преступников, пока стены не треснут. Вот эти стены на небесах и обвалились, а мертвяки посыпались оттуда на землю – так святой отец говорил. Сначала те, которые давно умерли. Те, что жили здесь тысячу лет назад, или две тысячи, или даже раньше.
Босяк выругался с досады.
– В самом деле ересь, – сказал он сердито. – Спятил твой святой отец на старости лет.
Аленка прижалась теснее.
– Я тоже сначала так думала, когда отец Питирим в первый раз об этом сказал. А потом… Смотри – вдруг он прав, и топтуны – это обычные грешники. Или даже праведники. В головах у них пусто, но что здесь их земля, они помнят. Или чуют, или еще что. Вот и нападают на нас, потому что думают, что мы – захватчики. А утопленники – это которые при жизни много грешили. Они в аду сидели в котлах и здесь под воду ушли – как привыкли.
– Ну и бред, – ошарашенно помотал головой Босяк. – А летуны тогда кто же?
Аленка потерлась щекой о рукав штопаной гимнастерки.
– Отец Питирим говорил – падшие ангелы.
* * *
К блиндажу вышли, когда вечерние сумерки грозились вот-вот перетечь в ночь. Босяк скинул котомку, уселся, привалившись спиной к неровной земляной стене.
– Мне пару часов хотя бы, – буркнул он. – Двое суток не спал. Сдюжишь?
Аленка переступила с ноги на ногу в темноте.
– Не знаю, – неуверенно ответила она. – Боюсь, сама усну, сил никаких нет.
Босяк обреченно вздохнул. Выспаться было необходимо, сонным им не дойти. Он на секунду позавидовал мертвякам, которым спать было не нужно вовсе. Оставалось разве что рассчитывать на чутье, острое, отточенное чутье на опасность. Или, может быть, на везение.
– Давай ложиться, – сказал Босяк.
Он скинул гимнастерку, улегся на нее спиной и подложил котомку под голову. В темноте нашарил тонкие девичьи руки, потянул вниз. Устроил Аленку у себя на груди, накрыл полой гимнастерки, укутал.
– Босяк!
– Что?
– Спасибо тебе, родной.
– Ладно, – Босяк почувствовал, что растроган. – Спи давай.
– Босяк, если мы дойдем, ты меня не бросишь?
Босяк стиснул зубы. Он еще не думал, как быть дальше, если они дойдут. А подумать бы стоило: чужая девчонка никому не нужна, у людей своих забот выше маковки. Не удочерять же ее, мысленно хмыкнул Босяк. Да и, даже если удочерить, что толку от отчима-почтаря, который уйдет и неизвестно когда вернется, а может статься, не вернется вообще.
– Не брошу, – сказал он вслух. – Придумаем что-нибудь.
– А может… – Аленка осеклась.
– Что «может»? – сквозь туманящий сознание сон пробурчал Босяк.
– Может, женишься на мне? Я работящая. Читать и писать умею.
Босяк мотнул головой, сон отступил. А если вправду, подумал он. Взять и жениться на ней, девчонке уже шестнадцать, это раньше в шестнадцать замуж не выходили, а сейчас… Куда она, в самом-то деле, без него. Если выживет, достанется еще какому-нибудь обормоту. Он мог бы осесть в укрепзоне, не век же быть почтарем, да и письма скоро писать перестанут. Что толку слать их родне, если никогда больше с ней не увидишься. А тут… Босяк вновь выругал себя, в который уже за сегодня раз – он внезапно почувствовал возбуждение. Жених хренов, мысленно рявкнул на себя Босяк.
– Спи давай, – пробурчал он вслух. – Завтра поговорим.
Аленка обхватила его руками, прижалась совсем уже тесно. С минуту Босяк вдыхал запах ее волос. Затем провалился в сон.
* * *
Пробудился Босяк посреди ночи, секунду соображал, где он, затем подался в сторону, высвободился и вскочил на ноги. Аленка засопела в темноте, заворочалась, но не проснулась. Босяк, неслышно ступая, метнулся к выходу. Замер, слушая ночь. С минуту простоял недвижно, затем расслабился – снаружи было тихо.
Почудилось, решил Босяк. Он размял плечи, уселся, за ремень подтащил к себе обрез и задумался. Поначалу – с сарказмом поразмышлял насчет женитьбы, потом мысли перескочили на услышанное накануне. А что, если не бред, внезапно подумал Босяк. Если не ересь.
Допустим, рай и ад на самом деле есть, заставил себя сделать нелепое предположение Босяк. И они, как сказал святой отец, переполнились. Древние покойники хлынули на землю и обнаружили, что место занято. Им это, естественно, не понравилось, а кому понравилось бы.
Босяк едва не рассмеялся вслух от несуразности этого предположения. Впрочем, было оно не более нелепо, чем идея об инопланетянах. Босяк заставил себя думать дальше. Допустим, мертвяки вытолпили живых в укрепзоны и успокоились. Не все – за исключением самых агрессивных и подлых еще в той, в прошлой жизни. Ну да ладно. Приспособились, значит, мертвяки и по новой осваивают теперь старые пажити. А тут… Внезапно у Босяка внутри похолодело: а тут прибывают новые мертвяки. Например, те, которые когда-то вторглись в эти края. Они еще не освоились, и они более развитые, несмотря на то что в башках у них тоже пусто. Тогда получается…
Босяк охнул. Тогда получается, что новые мертвяки будут воевать со старыми, а заодно и с уцелевшими людьми. Только более умело, чем прежние, более организованно. Подчиняясь бывшим своим царям, полководцам или кто там у них был.
От этой догадки Босяка заколотило. Выходит, мертвяки так и будут воевать, пока не изведут людей и друг друга. Стоп, подумал он миг спустя. А ведь это… Если мертвяков занять междоусобицей, им, возможно, станет не до живых.
А как же почтари, вытеснила прочие новая мысль. Почтари в нарисованную картину не вписываются – мертвяки их почему-то не трогают. Если только…
Если только мертвяки не принимают почтарей за парламентеров, осознал Босяк. Остатками памяти принимают или что у них там осталось. Парламентеров трогать нельзя, идут те по своим делам договариваться, и пускай себе идут.
С полчаса Босяк сидел недвижно, переваривая надуманное. От внезапно уложившейся в логику схемы не хотелось жить, но жить было надо, и он поднялся. Выглянул из блиндажа наружу. На востоке начинало уже светать.
– Аленка, – позвал Босяк. – Просыпайся, девочка, пора.
* * *
К полудню солнце заложило тучами, и жара, преследующая Босяка вот уже пятые сутки, наконец, унялась.
– Аленка, – обернулся он к притихшей, хмурящейся с утра девчонке. – Я знаешь что думаю?
Та вскинула на него глаза.
– Что?
Босяк остановился. Всю дорогу он непрестанно думал о своей догадке, по сравнению с которой все прочее казалось неважным. Для него неважным, но не для его спутницы. А ведь хороша девчонка, подумал Босяк. Миниатюрная, стройная, сероглазая. Ямочки вон на щеках.
– Пойдешь за меня? – неожиданно для самого себя спросил Босяк.
Аленка ахнула, отвела взгляд.
– Ты что, всерьез? – шепотом спросила она.
– Всерьез, – твердо сказал Босяк. – Так пойдешь?
Секунду спустя он прижимал ее к себе, путался пальцами в нечесаных льняных волосах, успокаивал.
– Босяк, родной…
– Что?
– Как тебя на самом деле зовут?
Босяк невесело хмыкнул.
– Борисом, – сказал он. – А знаешь, кем я был до нашествия?
– Кем?
– Не поверишь. Музыкантом. Закончил музучилище и лабал на виолончели в кабаках. В армии не служил, здоровьем был хиловат. Не знал даже, куда нажимать, чтобы из ствола вылетела пуля.
* * *
К трем пополудни выбрались на опушку – леса здесь заканчивались, дальше сплошной чередой шли поля, некогда распаханные, а ныне брошенные, заросшие сорной травой, осотом да чертополохом. Босяк недовольно вздохнул.
– Километров пятнадцать по ним топать, – сказал он. – Дрянные места – если что, не спрячешься. Но идти надо, другого пути нет.
Другого нет, отстраненно думал Босяк, сминая сапогами траву. Он исходил немало путей, побывал в трех дюжинах укрепзон, видел десятки оставшихся от городов пепелищ, а сколько раз глядел смерти в лицо, уже и не сосчитать. Теперь он идет новым путем, на этот раз к остановке на кольцевой. Босяк улыбнулся и подмигнул поспевающей по его следам Аленке.
Час спустя, едва перевалив через рассекающий поле пригорок, они напоролись на топтунов. Было тех великое множество – тысячи рассыпавшихся по полю живых мертвецов. Ближайшие ковыляли навстречу в трех сотнях метрах, не более.
– Назад, – прохрипел Босяк и попятился, увлекая за собой девчонку. – Быстрее, ну!
Он обернулся и застыл на месте. Позади тоже были мертвяки, и тоже во множестве. По всему полю, куда хватал глаз. Они приближались.
– Босяк, – с ужасом глядя на него, прошептала Аленка. – Борис, Боря… Теперь все, да?
Босяк не ответил. Это был конец, смерть подступала к ним с обеих сторон. Тем более верная, что над густой, надвигающейся на них цепью парил в воздухе десяток летунов.
Вот она, война, понял Босяк. Через десять-пятнадцать минут обе толпы сойдутся, и будет бойня. Им двоим в ней не уцелеть.