– Больно. Я сломала палец.
Показывает указательный палец. Палец действительно сломан – кость всмятку, без рентгена видно. Ну что за дрянь! Это уже не сутки, это дня
три задержки.
Виктор сжал кулаки, закрыл глаза, глубоко вдохнул, давя в себе желание наброситься на обоих, избить их до полусмерти. Нет, так нельзя.
Спокойнее, Виктор, спокойнее. Береги нервы.
Как хорошо было на Земле. Два раза в неделю – спарринг на ринге. Время от времени Виктор получал оглушительные оплеухи, крюки в дыхалку,
пару раз даже доходило до сотрясения мозга, но обычно он подбирал правильных спарринг-партнеров – тех, кого мог избить без труда. И делал
из них отбивную. Стресс это снимало отменно.
Виктор вспомнил свой последний бой – длинного тощего пуэрториканца, отправленного в нокаут на шестнадцатой минуте. Виктор сломал ему нос.
Латинос валялся на ринге, обливался кровью, сучил ногами и не мог встать. А Виктор не спешил ему помочь…
Виктор открыл глаза, тряхнул головой. Ему стало намного легче.
– Займись ей, Тутмес, – сказал он. – Приведи ее в порядок. И учти – даю один день, не больше. Чтоб через сутки она была здорова. И никаких
обезболивающих. Понял?
– Да, хозяин, конечно.
* * *
Тутмес глядел на дисплей и удрученно качал головой. Многооскольчатый винтовой перелом третьей фаланги. За день такое, конечно, не
срастется. Трое суток как минимум. Плюс трещина на малоберцовой, две трещины в ребрах и ушиб правой почки. И значит, завтра он, Тутмес,
будет просить хозяина не мучить девочку, подождать еще хоть денек, и неминуемо получит взбучку – можно не сомневаться, что хозяин поставит
ему пару свежих синяков. Тутмес дотронулся до разбитой, незаживающей губы. Боксер проклятый… В честном кулачном бою Тутмес уложил бы
Виктора за пару минут, но статус раба не давал ему возможности сопротивляться.
Что ж, Тутмес знал на что шел, когда подписывал контракт. А вот девочка Лина влипла ни за что ни про что. И другие, те что последуют за
ней, тоже влипнут – как мухи, приклеившиеся к листьям хищного растения. Возможно, все это не впустую, и проект Виктора Дельгадо когда-
нибудь увенчается успехом. Возможно… У Тутмеса были веские основания сомневаться в этом.
Он подошел к Лине. Она усидела на кушетке, прижав больную руку к груди, нянчила ее как куклу.
– Ручка, ручка, не боли, – услышал он ее шепот. – Ручка, ручка, проходи. Ручка, ручка, не боли…
Тутмес тяжело вздохнул. Бедная, бедная девочка.
– Госпожа Лина, зачем вы это делаете? Зачем ломаете свои косточки? Нет смысла, госпожа. Это не принесет вам ничего, кроме вреда.
Она повернулась и голова Тутмеса снова, как всегда, закружилась от ее пронзительно синего взгляда.
– Тутмес, Тутмес, я же говорила тебе, что я не специально. Что я, дура, мазохистка? Это очень больно, Тутмес. Но я ничего не могу поделать.
Не умею с этим справляться.
– Вам нужно всего лишь постепенно сбавлять темп. И тогда дорожка успеет затормозить. Она не может снизить скорость от девяноста до десяти
за пять секунд, как это делаете вы. Это не предусмотрено конструкцией, там слишком большая инерция…
– А я не могу плавно затормозить. Понимаешь? Это переключатель, и у него только две позиции – либо нормально, либо очень быстро. Я пытаюсь,
но у меня не получается. Пальцеглаз внутри меня делает все по-своему. Плевать ему на меня.
Плевать ему на меня. Если бы я бежала по открытому месту, а не по
гадской дорожке, все было бы нормально. Я бы затормозила.
– Я попытаюсь объяснить хозяину.
– Не надо. Он опять отлупит тебя. Сама ему скажу.
– Он не хочет слушать. Он хочет как можно быстрее. Вы для него лишь расходный материал, госпожа.
– Все он поймет, – Лина бросила косой взгляд на видеокамеру, шпионски глядящую из-под потолка, записывающую каждое движение, каждое
слово. – Не психуй, Тутмес, не ругай Вика. Мы договоримся с ним.
– С ним не договоришься. Он холодная, бесчувственная рептилия, он убьет вас, госпожа…
– Прекрати! – крикнула Лина. – Заткнись!
Глупый Тутмес нарывается на очередную порцию тумаков. Можно считать, что уже нарвался. Надо же, как все коряво устроено – оказывается, серв
может ненавидеть хозяина, хотя и подчиняется ему беспрекословно.
Ее ситуация лучше. Намного лучше. Конечно, переломы костей не подарок, но это, как выясняется, лишь временная неприятность. Главное, что
она становится сильнее с каждым днем – Виктор не соврал, он хорошо знает свое дело. Интересно, он задумывается над тем, что будет дальше?
Что может произойти, как только нейролептики, не дающие Лине поднять на него руку, перестанут действовать?
У Лины все впереди. Ей нужно лишь терпеть и ждать. Она едва выжила, но теперь ее шансы растут с каждым днем. А вот Тутмес ходит по грани.
Он что, нарочно провоцирует Вика на жестокость, или просто не может сдержать своих эмоций?
Тутмес очень чувствительный. Очень живой человек в отличие от Виктора, чья душа высушена до состояния мумификации.
– Ты хороший, Тутмес, – Лина протянула здоровую руку, дотронулась до пальцев серва. – Ты добрый. Не зли Вика, пожалуйста. Побереги себя. Ты
думаешь, что настолько нужен Вику, что он не может убить тебя? Это не так. Будь осторожнее, Тутмес, пожалуйста. Ради меня.
– Ради вас, – эхом отозвался Тутмес. – Хорошо, юная госпожа. Буду осторожнее. Я делаю здесь всё ради вас. Я живу только для вас. И умру
тоже ради вас.
– Э, нет, – Лина покачала головой, – так не пойдет. Мы так не договаривались – умирать. Мы будем жить вечно.
– Хорошо, госпожа. Если вы так велите…
День 50
Виктор Дельгадо откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и помассировал веки. Боже, как хорошо! Он чувствовал себя на вершине блаженства.
Получилось, получилось.
В последнее время всё шло наперекосяк, Виктор уже было решил, что придется начинать снова, с нуля. Что все пошло насмарку.
Конечно, он сам виноват. Не смог сдержаться. Когда прослушал разговор Тутмеса с Линой, – взорвался и съехал с колеи. Отколошматил чертового
серва в месиво, избил его до смерти. Почти до смерти. Пришлось срочно изготовить порцию регенерирующей присадки и вкатить ее Тутмесу, иначе
бы тот откинул копыта через несколько часов. Два дня серв провалялся в коме, еще пять дней – в установке искусственного сна. Неделя
вылетела коту под хвост. Зато теперь ходит как шелковый, пикнуть боится, взгляд полон смирения и готовности подчиняться.
Если слугу бьют, а он по-прежнему ведет себя плохо, значит, бьют его мало. На этот раз слуга получил адекватную порцию лекарства от
строптивости.
Виктор не мог ждать, пока Тутмес придет в рабочее состояние. Нетерпение грызло душу Виктора, подхлестывало его огненным кнутом.