Предчувствовал, что ты будешь избивать его при любом удобном случае, и не хотел пострадать при
этом. Я весьма живуч, могу пролежать на открытом воздухе почти сутки, такое бывало в моей жизни не раз. Но подстраховаться не мешает,
согласись, особенно если имеешь дело со столь злобной бестией, как Виктор Дельгадо. Ваша цивилизация развилась до такой степени, что
червей-лентецов можно содержать в комфортных условиях. И я позволил себе отдельный, хорошо обустроенный аквариум.
– И что? Теперь мне предстоит возить этот аквариум с собой?
– Не надейся, – Хиту сухо рассмеялся, кашляющий его смешок точь-в-точь напоминал сардонический смех Виктора. – Я буду в тебе, раб. Буду до
тех пор, пока не решу сменить раба. Только не думай, что я когда-нибудь оставлю тебя и уйду. Я уйду не раньше, чем прежний раб умрет
тяжелой, отвратительной смертью. Ты убил Тутмеса, и я познал смерть раба. Это оказалось пиком наслаждения, человечек. Тем, ради чего стоит
жить.
– Ублюдок, – просипел Виктор, содрогаясь в желудочных спазмах. – Сгинь, наваждение. Сгинь к чертовой матери.
– Ты уже унижен, – прокомментировал червь. – Ты напрудил в штаны, от тебя воняет. Неплохо для начала. Пожалуй, прелюдию пора заканчивать.
Иди сюда, человечек, приступим к первому акту.
– Не пойду, – шепнул Виктор, наблюдая, как ноги вздергивают его вертикально вверх и делают первый шаг, как руки вытягиваются вперед, тупо
скрючив пальцы. – Нет. Нет…
– Иди, человечек. Иди.
– Почему ты не взял Лину? – спросил Виктор, шагая вперед тяжело, неуверенно, подобно киношному зомби. – Она красивая, здоровая. Ее можно
унизить сильно, изящно, затейливо. И жить в ее теле много лет, много больше, чем в моем …
– Она не подходит мне. Не хочу брать в рабы тех особей, что не познали удовольствия от унижения других. Девушка слишком молода, слишком
чиста. Она не переступала через трупы врагов. Слишком пресная пища. Она в подметки тебе не годится. Ты в состоянии оценить мой комплимент,
человечек Виктор? На твоем месте я бы гордился.
– Возьми Лину. Пожалуйста…
– Хватит болтать! – рявкнул голос. – Подними крышку аквариума.
Виктор не мог вымолвить ни слова – язык отказался слушаться. Слезы лились по его щекам, оставляли на них горячие дорожки. Дрожащие пальцы
отщелкивали фиксаторы, прижимающие крышку – один за другим. Нажатие на кнопку, и крышка плавно поднялась вверх. Червь уже отцепился от
питающей его трубки, плавал в густой зеленой жидкости. Затхлая вонь ударила в ноздри Виктора.
– Возьми меня, человечек. Возьми. Только аккуратнее.
Аккуратнее… Будет тебе аккуратнее. Раздавить проклятую глисту. Сломать барьер, вырваться хоть на миг из тисков чужой воли. Всего лишь
секунда – ему хватит…
– Давай быстрее, мне надоело плавать в этом прокисшем супе. Хочу в тебя, человечек.
Виктор опустил руку в противно теплый гель, медленно обхватил червя пальцами. Раздавить тварь, использовать последний шанс. Тело хиту
оказалось неожиданно жестким. Виктор стиснул зубы, резко вдохнул и бросил всю силу, всю волю и ненависть в пальцы. Бесполезно. Мышцы не
отреагировали – даже, кажется, расслабились еще больше.
– Теперь это мои мышцы, – сказал червь. – Ты будешь делать ими то, что я захочу. Вытаскивай меня.
Виктор поднял руку.
Вытаскивай меня.
Виктор поднял руку. Червь свисал с его ладони с двух сторон, пульсирующие волны пробегали по плоскому членистому телу, струйки зеленой
слизи стекали обратно в аквариум.
– Хозяин, – произнес глист. – Скажи: «Хозяин».
– Хозяин, – как эхо, отозвался Виктор.
– В каждом доме должен быть хозяин. В твоем доме хозяин – я. Отныне и до самой твоей смерти.
– Ты – Хозяин.
– Отлично, человечек. Ты становишься понятливым. А теперь открой рот.
Виктор, цепенея от ужаса, открыл рот.
– Шире! Так я не пролезу!
Челюсти Виктора раздвинулись, словно их растащили домкратом. Хрустнуло в ушах, боль пронзила распяленное лицо сверху донизу. Как можно
проглотить такое – огромное, жесткое?! Эта тварь распорет его глотку, разорвет в ошметки пищевод, пробуравит желудок…
Лентец поднял головку, оснащенную тремя крючковатыми челюстями.
– Пора, человечек. Я иду домой.
Рука Виктора поднялась и запихнула червя в рот.
И настал ад.
День 52
Лина не сразу поняла, где находится. Сознание наплывало волнами, прорезалось мучительной болью и уходило, возвращая Лину в благодатное
бесчувствие. Ферменты в крови трудились, перемалывая молекулы нейролептика, паузы забытья становились все короче, и наконец Лина осталась
наедине с безысходной реальностью.
Она лежала голая, распятая, намертво пригвожденная к столу тяжелым фиксатором. Пластмассовая трубка торчала в ее горле, шла в трахею,
аппарат искусственного дыхания мерно нагнетал воздух в легкие, раздувал их, как меха. Каждый вздох отдавался сотней раскаленных игл,
пронзал грудь насквозь.
Лина попробовала пошевелить пальцами – получилось, но не дало ничего. Предплечья и голени были прижаты к столу теплым, нагревшимся от кожи
пластиком. Лина почти не чувствовала своего затекшего тела.
Она вспомнила все – как Виктор обманул ее, как убил Тутмеса, как приговорил к смерти ее, Лину и как привел приговор в исполнение. Она
осталась жива. Сколько времени прошло? Черт знает… во всяком случае, достаточно, чтоб организм начал восстанавливаться.
Он оставил ее в живых – надо думать, не нечаянно. Это означало, что скоро он придет сюда. Чтобы добить? Не сразу, Лина, не сразу.
Сверхрациональный Вик не делает впустую ни единого движения. Он оставил Лину для очередных опытов, и нетрудно догадаться, что на сей раз не
будет никакого снисхождения – вивисекция, расчлененка вживую, вот что ее ждет.
Первым делом – убрать проклятую трубку. Она мешает думать, сводит с ума мерным возвратно-поступательным движением воздуха. Лина сжала
трубку губами, вытянула их вперед. Внутри горла что-то противно сдвинулось, отлепилось от стенок трахеи, Лина дернулась от боли. Втянула
губы назад, снова сжала трубку, вытянула ее изо рта еще на сантиметр. Больно, больно…
Ни выругаться, ни помолиться – голосовые связки растянуты трубкой, бесполезны. Только терпеть – минуту за минутой, сантиметр за
сантиметром.
* * *
Виктор лежал на полу с широко раскрытыми глазами, с открытым ртом, лужица запекшейся крови окружала его голову бурым ореолом. Он глядел
прямо в потолок, но не видел его. Виктор находился в чужом сознании, в чужом теле. Был вне себя – настолько, насколько это вообще может
быть.
Он – Тутмес, он стоит на коленях.