Я тихонько поднялся, натянул джинсы и футболку. В клинике темно, в моей камере темно, свет сочится лишь от Луны… Которую вдруг что-то заслонило.
Я поднял голову к окошку и увидел силуэт головы Эна, похожей на летающую тарелку.
— Пак Тайлер! — прошептал он возбужденно.
— Эн! Ну и напугал ты меня. — Страх и вправду чуть не смел меня с ног. Я даже оперся о стенку.
— Впустите меня!
Босиком я дошлепал до двери и отодвинул задвижку.
В коридор ворвался теплый и влажный ветер, за ним Эн.
— Где ибу Ина? Я к ней, срочно, срочно!
— Ее здесь нет, Эн. Что стряслось?
Он видимо расстроился. Поправил пальцем очки:
— Но мне надо к ней.
— Она сегодня ночует дома. Ты ведь знаешь, где она живет?
Эн кивнул с несчастным видом.
— Но она мне велела прибежать сюда и здесь ей все сказать.
— Когда, зачем, почему?
— Когда кто-то чужой будет спрашивать, где клиника. Тогда я должен прибежать и ей рассказать.
— Но она… — Тут до моего мозга сквозь лихорадочный туман дошло значение сказанного им. — Эн, кто-то чужой спрашивал о клинике?
Информацию из него мне пришлось вытягивать постепенно. Эн жил в доме своей семьи сразу за варунгом (продуктовой торговлей), в самом центре деревни, по соседству с сельской управой (кепала деса). Когда ему не спалось, он, лежа в своей постели, мог слышать бормотание посетителей варунга. Слышал он многие деревенские сплетни, хотя и не все услышанное понимал. С наступлением темноты беседовали, как правило, мужчины, проводившие вечер за чашечкой кофе: его отец, дядья, соседи. Но сегодня прибыли двое неизвестных в шикарной черной машине, подъехали на свет, к варунгу, и нахально, не здороваясь и не представляясь, спросили, «где тут у вас клиника». На больных они вовсе не походили. По одежде городские. Грубые, как полицейские. Потому и разъяснения от отца Эна они получили весьма многословные, но совершенно неверные. Так что клинику им не найти.
Сразу не найти, но кто ищет, тот всегда найдет, деревня-то не такая уж большая, чтобы в ней долго искать надо было. Потому-то Эн быстренько оделся и прибежал, чтобы рассказать обо всем ибу Ине.
— Молодец, Эй, — похвалил я его. — Ты все правильно сделал. Надо тебе теперь пойти туда, где ночует ибу Ина, и сказать ей. — А я тем временем соберу свои пожитки и покину клинику. Спрятаться в рисовых полях да пересидеть, пока копы смоются.
Вроде бы я для этого силен достаточно. Пока что.
Но Эн со мной не согласился. Он скрестил руки и отступил от меня на шаг:
— Она сказала здесь ждать.
— Хорошо, но ждать-то до утра придется.
— Она почти всегда здесь спит.
— Но не сегодня. Честно, Эн, это может быть опасно. Понимаешь, эти люди могут быть врагами ибу Ины.
Но в него вселился какой-то бес упрямства. Несмотря на наши внешне дружеские отношения, Эн мне не доверял. Он чуть поколебался, широкими лемурьими глазами глядя на меня, затем метнулся в обход меня, в глубь клиники, вопя:
— Ина, Ина!
Я метнулся за ним, на бегу включая свет.
На бегу же я пытался осмыслить ситуацию. Грубияны, разыскивавшие клинику, могли быть новыми реформазами из Паданга, могли быть и местными сельскими копами, могли работать на Интерпол или на Госдепартамент — на кого угодно, кем могла вертеть администрация Чейкина.
И если они искали меня здесь, означает ли это, что к ним в лапы уже попал Джала, бывший муж Ины? Или, не дай бог, Диана?
Эн ворвался в кабинет Ины и в потемках врезался лбом в арматуру смотрового стола. Он рухнул на пол, и я подбежал к нему, плачущему беззвучно, испуганному, с текущими по щекам слезами. Шрам над левой бровью выглядел устрашающе, по, разумеется, опасности не представлял.
Я положил руки ему на плечи.
— Эн, видишь же, нет ее здесь. Правда, нет ее. Правда. И если бы она узнала, что ты сейчас здесь, она велела бы тебе бежать к ней. Она не стала бы заставлять тебя ждать ее в темноте, так ведь?
— Угу…
— Тогда беги домой. Беги домой и сиди дома. Я все улажу, а завтра мы оба расскажем все ибу Ине. Хорошо?
Эн осмыслил сказанное мною и решил согласиться:
— Ладно.
Я помог ему подняться.
Но тут под окнами заскрежетал гравий под колесами подъехавшей автомашины, и мы с ним снова присели, пригнулись, скрючились.
* * *
Мы пробрались в приемную, и я приник к бамбуковым шторам. Эн прижался ко мне, сжал кулачки, вцепившись в пояс джинсов.
Машина поблескивала в лунном свете. Марки я не разобрал, но осталось впечатление, что вовсе не старая развалина. Внутри что-то вспыхнуло, может быть, зажигалка. Затем сквозь стекло с пассажирской стороны хлестнул луч мощного карманного фонаря, скользнул по фасаду, сквозь щели в шторах высветил плакаты профилактической пропаганды на противоположной степе. Мы пригнулись.
— Пак Тайлер, — прошептал Эн.
Я закрыл глаза и обнаружил, что открыть их снова очень трудно. Закрытыми глазами я видел вспышки звезд и вращение колес адских колесниц. Лихорадка возвращалась. Тонкие голоски бесенят сипели хором в голове: «Сейчас свалим, осилим, осилим…» Насмехались.
— Пак Тайлер!
Ох, некстати…
«Кстати, кстати», — резвились бесенята.
— Эн, беги к двери. К боковой двери.
— Бежим вместе!
Дельное предложение. Я снова выглянул в окно. Фонарь погас. Я встал и повел Эна по коридору, мимо шкафов, к боковой двери, которую мы оставили открытой. Ночь обманчиво тиха, обманчиво ласкова. Полоса открытой местности, затем рисовое поле и лес, пальмы тихо покачивают кронами.
Между нами и машиной корпус клиники.
— Беги в лес, Эн.
— Я не заблужусь, я знаю дорогу.
— На дорогу не выскакивай. Прячься хорошенько.
— Знаю, знаю. Пошли вместе.
— Не могу, Эн. — Я буквально не мог. Бежать с десятилетним мальчишкой в таком состоянии… абсурд.
— Но…
Я подтолкнул его.
— Не теряй времени.
Он понесся, не оглядываясь, с почти тревожной скоростью исчез в тени. Маленький, тихий, незаметный. Я восхитился им и позавидовал. Услышал, как открылась и захлопнулась дверца. Этим таиться ни к чему.
Луна трехчетвертная, по сравнению с Луною моего детства порыжевшая, удаленная, изменившая облик. Физиономия, которую можно было представить себе на лунном лике, исчезла, зато появилось новое, хотя уже древнее лунное «море», результат сильнейшего удара, расплавившего реголит от полюса до экватора и замедлившего спиральное удаление Луны от Земли.
Позади я услышал, как полисмены (я полагал, что их двое) колотят в переднюю дверь, как гремит замок.
Бежать? Пожалуй, я бы смог, хотя и не так быстро, как Эн, но до поля добежал бы и спрятался бы там. И надеялся бы на лучшее.
Но мой багаж… Там ведь не только одежка, но и записи, диски, чипы памяти и — главное — прозрачная жидкость в мелкой расфасовке…
Я вернулся в клинику. Запер за собою дверь, прошел осторожно, прислушиваясь к наружным шумам. Эти, должно быть, пошли вокруг строения. Или обдумывают, как лучше взломать переднюю дверь. Приступ надвигался, и слышал я очень много, но мало что из услышанного имело отношение к происходящему вокруг меня.
В каморке я ориентировался на ощупь и при скудном лунном свете. Открыл один из чемоданов, засунул в него исписанные листы, закрыл, запер, поднял и покачнулся. Поднял второй и понял, что с трудом смогу передвигаться.
Наткнувшись на маленькую пластиковую коробочку и едва не рухнув, понял, что это пейджер Ины. Я опустил чемоданы, подобрал пейджер, сунул в карман. Вздохнул глубоко, снова поднял чемоданы, которые за эти секунды таинственным образом потяжелели. Попытался внушить себе: да, сможешь, — но эти слова как-то не воспринимались, казались неубедительными и вызвали в черепе моем, как будто разросшемся до размеров купола кафедрального собора, оглушительное эхо.
Теперь шум донесся от задней двери, запертой на наружный висячий замок. Гремел замок, лязгал засов.
Может быть, они орудовали ломиком или монтировкой. Конечно же, замок долго не продержится.
Я поковылял к третьей двери, к двери Эна, к боковой… Отпер и открыл ее, надеясь, что за ней никто не подкарауливает. Никого. Оба этих — если их двое — у задней двери. Они что-то бормотали, но голоса их терялись на фоне лягушечьей какофонии и шума ветра.
Уверенности, что я смогу спрятаться на рисовом поле, я не ощущал. Хуже того, не ощущал я уверенности и в том, что не рухну через шаг-другой.
Но тут раздался треск и грохот отскочившего замка. Стартовый выстрел, подумал я. Вперед! Давай, давай! И я, подхватив чемоданы, шатнулся в сторону поля, босиком в звездную ночь.
Гостеприимство
Молли Сиграм встретила меня в это утро вопросом:
— Видели? — Она ткнула пальцем в журнал на своем столе. Выражение лица ее при этом стало кислым, ничего доброго не предвещавшим. Журнал — лощеный ежемесячник из задающих тон, на обложке физиономия Джейсона. И подпись под фото:...
Некоторые частные аспекты
ЗА ОБЩЕСТВЕННЫМ ФАСАДОМ ПРОЕКТА «ПЕРИГЕЛИОН»
— Ничего хорошего, как я понимаю?
Она пожала плечами:
— Лестным не назовешь. Возьмите, прочитайте.
Можем обсудить в ресторане. — В этот вечер я пригласил ее в ресторан. — Да, и еще: миссис Такмэн в третьем стойле.
Я не раз просил ее не употреблять такого рода выражений, однако не стал заострять на этом внимания, а журнал сунул в свою почту. В этот дождливый апрельский день, кроме миссис Такмэн, на утренний прием никто не записывался.
Миссис Такмэн — жена одного из инженеров фирмы. В течение последнего месяца я принимал ее трижды, она жаловалась на нервозность и утомляемость. Причины этих явлений нетрудно угадать.
С закрытия Марса прошло два года, «Перигелион» трясли слухи о предстоящих увольнениях. Финансовое благополучие ее мужа оказалось под угрозой, собственные попытки найти работу не увенчались успехом. Она поглощала ксанакс в угрожающих количествах и хотела выписать еще больше, причем немедленно.
— Может быть, обдумаем, чем его заменить, — предложил я.
— Антидепрессантов я не хочу, если вы это имеете в виду. — Миловидное лицо миниатюрной пациентки нахмурилось и потеряло привлекательность. Взгляд ее беспокойно метнулся по кабинету и на время задержался на окне, по стеклу которого стекали капли дождя. Окно выходило на южный газон. — Нет, я серьезно. Я полгода сидела на паралофте и не вылезала из туалета.
— Когда?
— До вашего прибытия. Доктор Кениг выписывал. Конечно, тогда все обстояло иначе. Карла я почти не видела, так он был занят. Одинокие ночи, конечно, но зато работа выглядела надежной, гарантированной. Где теперь те времена… Это же отражено в моей… как она там… карточке, что ли?
Ее карточка — точнее, пухлая тетрадка — лежала передо мной на столе. Каракули доктора Кенига сразу не разберешь. К счастью, он выделял основное красным: аллергические реакции, хронические состояния. Записи его в истории миссис Такмэн отличались сжатостью, лаконичностью. Да, паралофт… Да, курс прерван по инициативе пациентки, которая жалуется на «нервность, страх перед будущим». Хотел бы я знать, кто не испытывает страха перед будущим…