Шансов у Тумидуса не оставалось.
Лючано встал. «Не вмешивайся, малыш!» – попытался остановить его маэстро. Гишер промолчал. И правильно. Что терять куколке, из которой рвется на волю нетерпеливая бабочка?
– Глупо, Фаруд. Живой, он стоит гораздо дороже.
– Да? И почему же?
Сагзи обернулся к незваному советчику. Ствол оружия как бы невзначай уставился в живот Лючано.
– Заложник. Нам придется удирать с планеты. А в систему уже входит помпилианская эскадра миротворцев. Если дать им знать, что у вас на борту легат Тумидус, добрый приятель и креатура имперского наместника Руфа…
– Командир, не слушай его! Они сговорились! Этот ублюдок скорпиона и змеи убил моего брата!
Сагзи молча зыркнул на Хушенга-младшего – отныне единственного – и тот, поперхнувшись, умолк.
– Нам не нужны свидетели.
– А что он видел? Как вы убили эту бабу? Тоже мне секрет… Оглушите его, или вколите какую-нибудь дрянь…
На лице полковника отразилось сомнение. И тогда Лючано, шалея от собственной наглости, выложил последний козырь:
– Нейрам прибыл. Сейчас начнется моя работа. Ты хочешь, чтобы я сделал все в лучшем виде?
Фаруд вскинул на кукольника изумленный взгляд, словно увидев впервые.
– Ты подписал контракт.
– Да. Но работу можно исполнить по-разному.
– За каким дэвом тебе сдался этот помпилианец?! Ты же был его рабом…
– Он мне жизнь спас.
Еще секунду Сагзи колебался.
– Хорошо. Возьмем живьем.
Он окликнул Бижана – тот уже пришел в себя, укрывшись за кухонным комбайном шагах в тридцати. Когда трубач обернулся, полковник извлек из кармана и бросил ему серебристый шарик с зеленой полоской.
– Газовая граната. Отключает на пару часов.
Бижан все понял без лишних слов и, зажав гранату в кулаке, зигзагами, то и дело припадая к земле, побежал к ангару. Подобравшись на расстояние броска, трубач легко взмахнул рукой и залег.
За ангаром тихо и безобидно хлопнуло. Над строением поднялось облачко сизого дыма и растаяло в воздухе. Бижан начал подниматься, когда из-за ангара, шатаясь, как пьяный, вывалился Гай. Безумно озираясь, он пытался поднять «Пульсар», ставший вдруг непомерно тяжелым.
– Не стрелять! – заорал Фаруд.
Кричал он на вехд-ар, но Лючано понял без перевода.
Тумидус выронил оружие и повалился на землю. Он попробовал ползти, но руки и ноги отказались слушаться. Легат жалко копошился на месте, будто жук, полураздавленный тяжелым сапогом.
Вскоре он затих.
– Долго же его брало… – с беспокойством пробормотал Фаруд. – Ладно, дело сделано. Шевелитесь! – набросился полковник на подчиненных. – Бижан, Заль – пленного в вездеход! Сами – туда же! Остальные выводят «летяги». Бегом! Борготта, за мной! Все на «точку»! Время поджимает.
На бегу Сагзи извлек коммуникатор-«дальнобойник»: связаться с кораблем, чтоб выслали челнок. Пора было готовить эвакуацию с планеты.
IV
Пока из ангара выводили вездеход и грузили в него бесчувственного легата, пока бойцы разбирали «летяги» – низковысотные гравислайдеры – Фаруд постепенно закипал. Под конец он едва ли не шипел, как раскаленная сковорода, на которую брызнули маслом. Замечательный «дальнобойник», изготовленный по спецзаказу, с патологическим упрямством отказывался давать связь.
«Антические» помехи плевать хотели на чудеса секретных технологий: они глушили всё подряд. Операция развивалась в нарушение заранее составленных планов. Лючано не сомневался: очередные сюрпризы не заставят себя ждать.
– Ладно, успеется, – в конце концов буркнул Фаруд, пряча коммуникатор. – Уверен, наши засекли вспышку с орбиты. Прорвемся!
Он криво усмехнулся и хлопнул кукольника по плечу.
– Поехали!
– На этом ?!
С нескрываемым ужасом Лючано уставился на «летягу»-полуторку, рассчитанную на одного смертника с грузом взрывчатки – или на двух не слишком упитанных психов. Гравислайдер представлял собой доску из пластика на антиграв-подвеске, около трех метров в длину. Впереди торчала штанга с простейшим, но чрезвычайно чувствительным рулевым управлением. Никаких компенсаторов инерции, систем безопасности, силовых захватов, поручней, фиксаторов, амортизаторов…
Скорость при этом «летяга» развивала – мама не горюй! Аппарат не без оснований называли «летальным». Гоняли на нем, в основном, завзятые экстремалы.
– Залезай! Домчу с ветерком!
Лючано вспомнил аналогичное обещание прохвоста Г'Ханги, извозчика с Китты, и, обреченно вздохнув, полез на доску.
«Взгляни на это с другой стороны, дружок. Думал ли ты когда-нибудь, что твоим личным водителем станет полковник службы расовой безопасности вехденов?»
«Даже не мечтал! И сейчас не мечтаю.»
Он крепко обхватил Фаруда за талию. В следующий миг степь рванулась навстречу. Ветер упругой боксерской перчаткой ударил в лицо. Очки-полиморфы пришлись очень кстати. Оправа мягко изогнулась, прилипнув к физиономии, дабы защитить глаза. Окружающее размазалось, как на полотнах художников-сюрдинамиков. Судорожно пытаясь глотнуть воздуха, затвердевшего, словно клей, забытый в ведре нерадивым подмастерьем, Тарталья невпопад подумал, что среди сюрдинамиков должна быть куча наркоманов, подсевших на ингибиторы сознания вроде «хампера» или «гальмона»…
В ушах, силясь вырвать их с корнем, выл одичалый ветер. Впереди, справа и слева мчались другие «летяги», спеша к точке высадки антиса. Вездеход безнадежно отстал.
Гравислайдер нырнул вниз, вписываясь в рельеф местности. Сердце забилось где-то в горле, норовя выпрыгнуть через рот. Рывок вверх, «летягу» повело – и Лючано на собственной шкуре ощутил, что значит: «душа ушла в пятки». Какое там «душа» – казалось, в пятки сполз он весь! Выше щиколоток осталась лишь пустая оболочка, отчаянно цепляясь за Фаруда.
«Опрокинемся, от нас и мокрого места…»
…ф-фух, выровнялись! Пронесло.
Впереди открылась воронка, выжженная антическими «визитами». Гравислайдер плавно замедлил ход, разворачиваясь к цели боком, и остановился.
– Что ты в меня вцепился, приятель? От большой любви?
Отпустить шутника-полковника удалось с трудом: пальцы категорически не желали разжиматься. Так костенеют на жертве челюсти бульдога. С «летяги», зависшей в полуметре от земли, Лючано спускался с осторожностью альпиниста, покидающего коварный семитысячник. Тряслись колени. В заднице образовался муравейник; проклятые мурашки стаями мотались вдоль хребта, за добычей и обратно. На груди таял ледяной компресс. Струйки, щекоча кожу, текли вниз. Рубашка мокрая, хоть выкручивай…
Лишь ощутив под ногами твердую почву, он окончательно пришел в чувство.
От обугленной язвы на теле планеты исходил жар. Стоять рядом было трудно. В центре воронки, утопленном вглубь метров на двадцать, земля рдела зловещим кармином под слоем пепла. Угли гаснущего костра: хоть ставь шампуры с мясом. Выше спекшаяся, стеклистая корка явственно потрескивала, медля остыть. По ней текли невесомые струйки пепла, шурша траурной поземкой.
«Похоже на земляную печь, – буркнул Добряк Гишер. – Как у нас на Кемчуге. Ты должен помнить, дружок: яма с камнями на дне. Раз в месяц я пек молочного поросенка, завернув в банановые листья. Ты очень хвалил…»
В ноздри шибанул запах печеной свинины. Иллюзия, но Лючано одолела тошнота. Не хватало воображения представить, что здесь когда-то жили люди. Ели, спали, боролись; беседовали, стоя в душевой. Дом пахлаван-пира канул в небытие: ни руин, ни обломков – ничего. Стены воронки представляли собой однородную массу, похожую на грязную слюду. Накатил страх. Померещилось: на дне притаилось чудище, сотканное из языков огня, жуткий муравьиный лев.
Тарталья попятился от края. Но людоед не обратил внимания на испуг жалкого кукольника. В воронке уже присутствовала более вкусная добыча, доброй волей скользнув в раскаленную пасть. Внутри, поднимая босыми ступнями облачка пепла, бродил кругами молочный поросенок, овощ, безмозглый Пульчинелло – антис Нейрам Саманган. Потерянный. Закопченный. Одинокий. Не глядя на зрителей, столпившихся вверху.
Сегодня он вновь попытался проломить барьер; вернуться в себя-прежнего. И вновь – не смог. Пространство без сопротивления уступало антису, но время не давалось.
– Действуйте, Борготта. Вы знаете, что от вас требуется.
Фаруд вдруг перешел на «вы»: наверно, от волнения.
– Вот вам инвентарь, – на антиса полковник старался не смотреть. Минута слабости, когда Фаруд рыдал, глядя на воскресшего Нейрама, давно прошла. Сейчас полковник был на задании. – Он наверняка проголодался. Позовите его, пообещайте накормить…
Сагзи избегал называть антиса по имени.
– И принимайтесь за дело. У нас мало времени.
В руки Лючано сунули жестяную миску. Там лежали две до чертиков знакомые банки с «замазкой» и алюминиевая ложка. Где и добыть успели? Он тупо уставился на «инвентарь» – и почувствовал себя беременной женщиной.
Ребенок дрыгнул ножкой.
Что-то шевельнулось внутри… тела? сознания? – пробуждаясь ото сна.
«Я не делю себя на тело и сознание,» – сказал Нейрам Саманган на этом самом месте три года назад, за миг до превращения в робота . Птица Шам-Марг тоже не разделяла себя надвое. «Я не делю…» – Лючано Борготта один раз слышал, один раз видел, и наконец ощутил на собственной шкуре: что значит слияние плоти и рассудка.
Пенетратор пошел на контакт, как равный с равным.
В начале их противоестественного союза вагу держал Тарталья. Человек управлял нитями «волшебного ящика», побуждая растущую флуктуацию пронизывать время и пространство, из края в край бороздить Ойкумену, глядя на мир глазами персонажей вселенской пьесы. Но вскоре, окрепнув, пенетратор наловчился перехватывать контроль над сгустком одушевленной материи, скармливая кукле «видения» по собственному выбору. Лишь когда он выпускал управляющую вагу из листьев-ладошек, человек обретал самостоятельность.
Или – или.
В каждый конкретный момент главным являлся кто-то один.
Неправильное, ущербное разделение, противное самой сути волновых существ. Если раньше флуктуация была слугой, подсовывавшим хозяину информацию, или господином, ведущим чужое тело к загадочной цели, то сейчас бывший «огрызок» предлагал сотрудничество.
Не разграничивая материю и энергию, корпускулу и луч; «я» и «ты».
Чуткие пальцы кукловода тронули нити Тартальи, внося легкие коррективы. В то же время флуктуация, как собака – брюхо для ласки, настойчиво подставляла свою невообразимую вагу под ладони второго кукловода – Лючано Борготты. Оба – артист и марионетка, ведущий и ведомый, кукольных дел мастера…
Нечаянные симбионты успели побывать и в той, и в другой ипостаси. Невропасты, неудачники, жертвы обстоятельств, они хотели одного: выжить, не убивая друг друга!
«Ты согласен?..»
«Да…»
Трижды.
Желает ли дитя зла матери в момент рождения? Мечтает ли мать, умирая при родах, увлечь за собой, в смертную пропасть, хнычущего младенца? Человек дал приют чужеродной форме жизни, материя – флуктуации континуума. Послы двух держав обменялись верительными грамотами. Частица космоса, толика человеческого. Теперь, на пороге рождения и гибели, пенетратор желал чуда.