Но всё быстро прошло. Слезая с девочки, он испытал глубокое, выворачивающее наизнанку чувство отвращения. Воспользовавшись уголком её накидки, он почистил себя.
Девочка, всё ещё голая, перевернулась на спину и протянула руки в бессловесной просьбе.
Он носил на шее подвеску — зуб пещерного медведя. Он сорвал его с шеи, разрывая завязку из оленьей кожи, и бросил его в грязь. Костолобая девочка сгребла подвеску и держала её перед своим лицом, поворачивая раз за разом и созерцая её бесконечные тайны. Струйка крови сочилась с её ушибленных бёдер.
Яхна и Милло продолжали шагать вдоль побережья, по-прежнему надеясь отыскать мыс, на котором они в последний раз видели отца и его компаньонов. Ночью они строили снежные дома, если под рукой был снег, или спали под наскоро построенными навесами. Лук Яхны и быстрые рефлексы Милло продолжали снабжать их некоторым количеством еды — мелкими зверями и птицами.
Они могли и дальше прокармливать себя, и даже построить шалаш. Но Милло уже провёл одну мучительную ночь после того, как неблагоразумно съел рыбу, не выпотрошенную должным образом. Хуже всего было то, что им ночь за ночью не удавалось добыть огонь — неважно, насколько упорно они тёрли друг об друга палочки или стучали камнями. И это дорого обходилось им. Сырое мясо заставляло болеть зубы и живот Яхны, и в глухой ночной тишине она представляла себе, что ей уже никогда не будет снова по-настоящему тепло.
Дети брели вперёд; у них просто не было выбора. Но они похудели, с каждым днём уставали всё больше, а их одежда постепенно рвалась. Они медленно умирали — Яхна понимала это. Хотя их направляли вышние духи, жившие внутри них, они пока не знали всего, что им следовало делать, чтобы поддерживать свою жизнь.
Они пришли туда, где граница произрастания лесов отклонялась на север, поэтому им пришлось продираться через небольшой лес. Лиственные деревья, сосны и ели росли редко и были искривлёнными: тощие и лишённые листвы, они выглядели странно хилыми. Дорожка, по которой шли дети, была протоптана оленями или козлами, и поросла мягким мхом. Она петляла среди деревьев, и иногда вела через более открытые поляны.
Когда свет потускнел, а очередной мрачный день подошёл к концу, тени деревьев полосами легли на землю, а подлесок почернел. Пять миллионов лет отделяли Яхну и Милло от Капо, последнего из их предков, обитавшего в лесу, и лес казался им местом, населённым множеством чудовищ и демонов. Охваченные тревогой, они поспешили вперёд.
Наконец, они вырвались из леса. Они вышли на участок занесённой снегом степи, где жёлтый ковёр из трав обрывался на зубчатом краю утёса. За ним до самой линии горизонта раскинулось неспокойное море; паковый лёд стонал и хрустел вдали, как всегда.
Но перед детьми встала стена плоти и рогов. Это было стадо большерогих оленей — существ, которых однажды назовут также ирландским оленем. Они шли огромной массой, щипая молодую траву, которая с надеждой прорастала сквозь припорошивший её снег.
Во главе стада был огромный самец. Он глядел на детей сверху вниз, скосив глаза от своей длинной морды. На его спине находился мясистый горб, гора жира, помогающая ему выдержать трудные времена; сейчас, ранней весной, горб был тощим. А его рога, каждый из которых вдвое длиннее человеческого роста, были большими тяжёлыми скульптурами, странно напоминающими раскрытые руки великана с похожими на пальцы отростками, отрастающими от гладких лопат.
В одном только этом стаде, простиравшемся дальше, чем видели дети, были тысячи оленей. Подобно многим гигантским травоядным в это парадоксально богатое время, большерогие олени процветали и жили огромными мигрирующими стадами, бродившими по всему Старому Свету от Англии до Сибири и Китая. И это обширное стадо надвигалось на Яхну и Милло. Это был медленно движущийся барьер; раскатисто грохотали стукающиеся рога, урчали животы. Воздух был полон удушливой вони мускуса и навоза.
Убраться с их пути было для детей вопросом жизни и смерти. Яхна сразу увидела, что они не смогут разминуться со стадом, если побегут от берега: для этого оно было слишком велико и слишком широко разбрелось в стороны. Конечно, олени не зашли бы далеко в лес, но они бы загнали детей в ту сгущающуюся темноту, которая была таким местом, куда она уж точно не захотела бы вернуться.
Внезапно она схватила брата за руку:
— Бежим! Утёс!
Они бежали по мёрзлой траве. Край утёса резко уходил вниз под край торфяника. Дети торопливо забрались на него. Лук на спине у Яхны цеплялся за каменные выступы, замедляя её движение. Но они сделали это. Они сжались на узком выступе, глядя на океан чёрно-бурой шерсти, который медленно обтекал вершину утёса.
Огромный самец безразлично наблюдал за происходящим. Потом он отвернулся и опустил свою отягощённую рогами голову.
Носить рога было тяжело, словно грузы на вытянутых в стороны руках, и строение шеи самца изменилось, чтобы выдерживать такое бремя благодаря огромным позвонкам и мускулам, похожим на кабели. Рога использовались для сексуальных демонстраций и дуэлей: когда два таких гигантских самца сталкивались рогами, пригнув головы, это было устрашающее зрелище. Но эти огромные рога обрекли зверей на гибель. Когда лёд отступил, а площадь их местообитаний сократилась, давление отбора стало благоприятствовать меньшим размерам тела. Когда другие виды уменьшались, уступая действию отбора, большерогие олени оказались неспособными отказаться от своих сложных брачных демонстраций. Они стали сверхспециализированным видом, их огромные рога были слишком дороги, и они оказались неспособными справиться с изменениями.
Дети услыхали приглушённое рычание. Яхна подумала, что смогла заметить бледный низкорослый коренастый силуэт, который двигался по снегу, словно мускулистый призрак, и тащил оленя. Это мог быть пещерный лев. Она задрожала.
— И что теперь? — прошептал Милло. — Мы не можем оставаться здесь .
— Нет, — Яхна огляделась вокруг. Она видела, что их уступ вёл вниз по утёсу к отверстию, находившему на несколько человеческих ростов ниже.
— Туда, — сказала она. — Думаю, это пещера.
Он коротко кивнул и пошёл впереди, двигаясь вниз по краю узкого выступа, цепляясь за мел. Но она поняла, что он был испуган сильнее, чем был готов признаться ей.
Наконец, рискованный спуск закончился; они спрыгнули в отверстие и лежали, пытаясь отдышаться, на твёрдом полу. Пещера, проточенная в пласте мела, уходила в темноту. Пол был покрыт слоем гуано и осколками яичной скорлупы. Наверное, чайки использовали это место в качестве гнездовья. На полу в разных местах чернели пятна — не очаги, но явно кострища.
— Смотри, — сказал Милло, и его голос был полон удивления. — Мидии .
Он был прав. Небольшие моллюски лежали кучкой, окружённые разбросанными осколками кремня. Вспышка любопытства заставила её задаться вопросом о том, как они сюда попали. Но голос голода звучал всё громче, и они вдвоём принялись за мидий. Они отчаянно пробовали взломать ракушки своими пальцами и каменными лезвиями, но ракушки были твёрдыми и не поддавались.
— Экххххмммм.
Они обернулись.
Из темноты в задней части пещеры послышался сердитый голос. Оттуда показался чей-то силуэт. Это был крупный мужчина, одетый в накидку, которая, похоже, была сделана из оленьей шкуры — нет, подумала Яхна, не мужчина . У него были широкий, выдающийся вперёд нос, мощные коренастые ноги и огромные руки. Это был костолобый, массивный самец. Он сверлил их взглядом.
Дети отступили, прижимаясь друг к другу.
У него не было имени. Его люди не давали себе имена. Он думал о себе как о Старике. И он был старым — старым для своего вида, ему было почти сорок лет.
Тридцать лет из них он жил один.
Он спал в задней части этой пещеры, в дымном, уютном тепле факелов, которые зажигал там. Ранним утром он обследовал берега под утёсами во время отлива, разыскивая моллюсков. С наступлением вечера он так или иначе скоро проснулся бы; вечер был его любимым временем суток.
Но его раньше времени потревожили шум и движение у входа в пещеру. Думая, что это могли бы быть чайки, прилетевшие за его кучами моллюсков — или кто-то похуже, возможно, вроде песца — он вышел на свет тяжёлым шагом.
Не чайки, не песец. Это были два ребёнка. Их тела были высокими и нелепо тощими, руки и ноги — словно усохшие, а плечи — узкие. У них были плоские лица, словно расплющенные могучим ударом, подбородки остроконечные, а головы вздувались смешными пузырями, словно огромные грибы.
Тощий народ. Всегда тощий народ. Он чувствовал огромную усталость — и эхо одиночества, которое с некоторых пор мучало его каждое мгновение бодрствования и отравляло его сны.
Почти не сознавая, что делает, он двигался в сторону детей, протягивая свои огромные руки. Он мог раздавить их черепа, сжав их один раз, или разбить их один об другой, как два птичьих яйца, и всё кончилось бы. Кости уже не одного тощего грабителя валялись на скалистом пляже под этой пещерой, и ещё сколько-то добавится к ним прежде, чем он станет слишком старым, чтобы защищать это место, свой последний оплот.
Дети завизжали, схватившись друг за друга, и бросились к стене пещеры. Но более высокая девочка задвинула другого себе за спину. Он видел, что она была испугана, но пробовала защищать своего брата. И она держала себя в руках. Хотя от страха по голым ногам мальчика текла моча, девочка сохраняла контроль над собой. Она пошарила в своей куртке и вытащила нечто, свисающее с её шеи на нити.
— Костолобый! Костолобый человек! Оставь нас в покое, и я дам тебе это! Красивое, красивое волшебство, костолобый человек!
Глубоко посаженные глаза Старика заблестели.
Подвеска была кусочком кварца — небольшая игла, сверкающая и прозрачная; её грани были отполированы до блеска и гладкости, а на одной стороне был кропотливо вырезан узор, который привлекал взгляд и ослеплял мысль. Девочка качала амулет взад-вперёд, пробуя привлечь его взгляд, и шагнула вперёд от стены.
— Костолобый человек, красиво, красиво…
Старик глядел в голубые глаза, которые, в свою очередь, тоже уставились на него так тревожно и прямо, как это делают тощие: это был взгляд хищника.
Он отшатнулся и отбил амулет в сторону. Тот облетел вокруг шеи девочки и разбился об стену за её спиной. Она взвизгнула, потому что его кожаная нить обожгла ей шею. Старик снова потянулся к ним. Всё могло закончиться в одно мгновение.
Но дети снова забормотали на своём быстром и сложном языке.
— Заставь его уйти! О, заставь его уйти!
— Всё хорошо, Милло. Не бойся. Твой прадед — внутри тебя. Он тебе поможет.
Огромные руки Старика повисли вдоль его боков.
Он оглянулся на мидии, которые они пробовали вскрыть. Ракушки были исцарапаны и обколоты — на одной были следы зубов — но ни одна не была открыта. Эти дети были беспомощны — ещё беспомощнее, чем многие из их вида. Они даже не смогли украсть его мидии.
Прошло очень много времени с тех пор, как в этой пещере слышались чьи-либо голоса — чьи угодно, кроме его собственного, а также отвратительных криков чаек или тявканья песцов.